История любовных побед от Античности до наших дней - Болонь Жан-Клод - Страница 9

Методы, в сущности, одинаковы независимо от реакции, которую они встречают. Для девушки, склонной согласиться, поцелуй равен простой просьбе, для той, что отказывается, — страстной мольбе. В обоих случаях хорошо воспитанные девы будут противиться, «чтобы потом можно было ссылаться на эту видимость насилия, объясняя им свое бесчестье, на самом деле добровольное». Значит, в случае отказа требуется проявлять настойчивость, наблюдая за тем, насколько серьезно сопротивляется возлюбленная. Если дева упорствует, оберегая невинность, любовнику придется волей-неволей обуздать порывы страсти. Если же она держится помягче, нужно, напротив, действовать, не останавливаться на достигнутом.

Таков совет опытного, презирающего женщин соблазнителя, но пустить эту тактику в ход наш влюбленный не способен. В продолжение десяти дней молодые люди только обмениваются взглядами, ничего больше… Другой наперсник, Сатирос, дает юноше рекомендацию более точную: «Коснись ее руки, сожми пальчик и, сжимая, вздыхай». Если она не возмутится, можно назвать ее «госпожой» и поцеловать в шею. Итак, понятия те же: физическое соприкосновение должно предшествовать признанию.

Но, оказавшись лицом к лицу с любимой, парень теряет всякое представление о способах действия, краснеет, бледнеет… и называет ее «госпожой», прежде чем осмелиться на жест. Неловкость? Совсем напротив. Засим следует галантная шутливая болтовня, и Клитофон теперь уже сам измышляет стратегию, старую, как Софокл. Он притворяется, будто пчела ужалила его в губу, и просит Левкиппу произнести заклинание против укуса. Когда же она приближает свои уста к его устам, чтобы прошептать магическую формулу, он ее целует. Теперь первый шаг сделан, но остается одолеть еще многие препятствия, чтобы овладеть красавицей вполне. Роман с моралью, даром что изобилует игривыми моментами, так что возникает надобность во множестве перипетий, цель коих — привести Левкиппу к супружеству девственницей наперекор предприимчивости осаждающих ее претендентов, включая даже самого Клитофона!

От менталитета римлян, наследников тех, кто похитил сабинянок, мудрено ждать большей деликатности. Римская история охотнее повествует об изнасилованиях, чем о соблазнениях. Брак — дело, которое улаживается посредством переговоров между мужчинами. Согласие отца избавляет от надобности понравиться его дочери.

Тем не менее изнасилованию зачастую предшествует знакомство, не в добрый час сближающее двоих. К жене Коллатина, добродетельной Лукреции, плененный ее совершенствами воспылал страстью сын правителя Тарквиния. Молодой человек не видит иного способа овладеть ею, как только с обнаженным мечом ворваться в ее покои, что, само собой, не предвещает с его стороны благих намерений. Но он все же берет на себя труд заговорить с нею, «подступает к женскому сердцу со всех его сторон» и переходит к угрозам лишь после того, как не помогли страстные мольбы. Видя, что Лукреция скорее позволит себя убить, чем отдастся ему, он, как к последнему средству, прибегает к шантажу: грозит, если она откажется, не только заколоть ее кинжалом, но и положить с нею рядом раздетый труп раба с перерезанным горлом. Всякий поверит, что ее застали на месте преступления с любовником! Финал известен: Лукреция сама кончает с собой, взяв со своего мужа и отца клятву отомстить за нее.

А вот другая знаменитая история об изнасиловании, которое становится следствием неуклюжей попытки обольщения. В году 303-м от основания Рима (то есть в 445-м до н. э.) децемвир Аппий Клавдий, влюбленный в дочь центуриона Виргиния, не сумел смягчить ее ни дарами, ни посулами, а это были у римлян два наиболее ходовых традиционных средства к сближению. Тогда он прибегает к хитрости: поручает одному из своих должников объявить ее рабыней, засвидетельствовать, что она рождена в рабском состоянии и похищена Виргинием. Поскольку рассудить эту тяжбу предстояло самому Аппию, как децемвиру, он своей цели добился. Но центурион, пребывавший тогда в военном походе, спешно возвратился в Рим и убил свою дочь, чтобы избавить ее от позора. Тогда народ пришел в волнение, и Аппий был предан смерти.

Интерес этих сюжетов, разумеется не единственных в своем роде, но наиболее известных в римской истории, состоит в том, что оба эти случая приводят к падению правящего режима. Поводом восстания против Тарквиния Гордого, последнего римского царя, стала смерть Лукреции; гибель Виргинии положила конец правлению децемвиров — десяти судей, наделенных абсолютной властью для составления «законов XII скрижалей». В обоих случаях смерть становится прибежищем поруганной чести. В обоих случаях виновниками оказываются представители местной власти, злоупотребившие своим положением. Насилие над Лукрецией не вызвало бы такого резонанса, если бы не было совершено императорским сыном. Надругательство над женщиной здесь воспринимается как нечто большее, чем просто акт насилия, это еще и употребление во зло мужской силы того, кто призван ее беречь для более возвышенной надобности — во имя защиты родины, и уж тем паче не вправе обращать эту силу против семейной чести. Такое дело пахнет государственным переворотом, или, по крайней мере, это проблема безусловно политическая. Изнасилование Лукреции и Виргинии нетерпимо, поскольку перед лицом абсолютной власти государства такие факты заставляют римского патриция почувствовать себя уязвленным в самом заветном — своей личной власти отца и мужа.

Это приравнивание сексуального насилия к деспотизму придает кадрежу чуть ли не достоинство республиканской добродетели. Если верить Цицерону, Красс видел в красноречии, способном привлекать внимание многолюдных собраний, отличительное свойство свободных народов. Опасность демагогии именно в том, что можно применить власть слова, чтобы «обольстить народ», отвратить его от морали, подобно Друзу, который свое дарование ритора использовал скорее для того, чтобы ниспровергнуть Гракха, нежели чтобы утвердить справедливые законы.

Такое двусмысленное сопоставление политического соблазнения с любовным возникает в истории Верра, не слишком щепетильного в обращении с законом богача, против которого выступил с обличениями Цицерон. Не обладая ни воображением, ни талантами, он в погоне за утолением своих страстей мог рассчитывать лишь на насилие, без всяких тонкостей. Но, получив назначение на Сицилию, он отправился туда в сопровождении вольноотпущенника Тимархида, чье красноречие было к его услугам. «В искусстве сбивать с пути женщин», как и «дурачить народ», он был одинаково ловок. Что до женщин, Тимархид был горазд «преследовать их по пятам, приставать, заводить разговор, развращать, пускать в ход любые уловки такого сорта, и все это с редким умением, столь же дерзким, сколь бесстыдным, какого только можно пожелать». Это Цицероново описание — настоящий сценарий кадрежа. Причем двусмысленность пассажа, по видимости направленного на то, чтобы обвинить вольноотпущенника, развращающего женщин на потребу Верра, на самом деле подготавливает почву для другого обвинения — во взяточничестве.

Назвать же кадреж республиканским искусством можно потому, что он предполагает свободу отказа, тогда как сексуальное насилие, подобно диктатуре, обходится без добровольности. Если грекам надобность в соблазнении открылась благодаря гомосексуальной практике, то римляне столкнулись с подобным опытом в отношении вольноотпущенниц. Ведь обольщение замужней женщины было и впрямь немыслимо: наказание, положенное за супружескую измену, было слишком сурово, и пример Лукреции жил в памяти Рима. О том, чтобы приударять за девушками, тоже речи быть не могло: разврат (связь женатого с разведенной), блуд (между двумя разведенными), соблазнение (в отношении девицы, находящейся под покровительством отца) — все это было в равной мере наказуемо. Плотские сношения, согласно римскому праву, регулировались законами о чистоте крови. Не навлекая на себя порицания, можно было любить рабыню, куртизанку, иноземку, вольноотпущенницу — при условии, что в их жилах не текла римская кровь. Но любовь, обращенная к той, чья семья удостоена гражданства, будь эта женщина патрицианкой или плебейкой, замужней, вдовой или разведенной, преследовалась законом неукоснительно.