В сети (СИ) - Джокер Ольга - Страница 47

Сказать хочется много.

Мои эмоции качаются, как маятник. Я рада видеть Александра Устинова до умопомрачения. Я злюсь на него за вмешательство. Я киплю от осознания, что могу его потрогать. И в то же время избегаю этого — потому что расходиться по разные стороны баррикад будет ещё более невыносимо.

Саша откидывается спиной к стене, и мы оказываемся напротив. Руки в карманах, губы чуть приоткрыты, взгляд сверлит. Расстояние между нами не больше двух метров, и энергия, исходящая от него, пронизывает каждую мою клетку, заставляя вибрировать изнутри.

— Это та самая подруга, которая держала на контроле нашу первую встречу? — спрашивает Устинов, чуть склоняя голову набок.

Я привыкла к другому его поведению. К инициативе. К напору, к жадности, к открытому проявлению чувств. Такому явному, что это невозможно было не заметить. Но точно не к холодной отстранённости.

— Да, это она, — тут же проговариваю.

— Кажется, она меня не узнала.

— Карина просто растерялась.

Как и я.

Мотнув головой, заставляю себя натянуть лёгкую улыбку уголками губ.

— Как твои дела?

Устинов резко съезжает глазами с моего лица ниже: смотрит на шею, плечи, обтянутую гладкой тканью грудь. Она ноет и тяжелеет. На мне нет бюстгальтера, и этот факт не остаётся незамеченным — потому что, когда Саша возвращает взгляд обратно, в его зрачках рассыпаются искры.

— Я улетаю с мамой на море, — как можно спокойно рассказываю. — Послезавтра в обед мы будем на Кипре.

— Надолго?

— На две недели.

— Рад за тебя, — кивает Саша. — А в остальном?

Жар за рёбрами становится невыносимым. Всё внутри кипит, давит и распирает. Я бы не хотела тратить бесценные мгновения на негатив, но сдержаться невозможно — слишком много вопросов, недосказанностей и обид, которые так и остались невысказанными.

— В остальном — меня отстранили от работы. Ты, должно быть, в курсе.

— В курсе. Это... плохо?

Я скрещиваю руки на груди, словно это может зафиксировать меня и удержать от срыва.

— Это… ужасно, — категорично отрезаю. — У меня всё было под контролем. Абсолютно всё. Я сглаживала острые углы, тормозила следователя и фильтровала, что попадёт в материалы, а что нет. Что будет с другим прокурором — я не знаю. Будет ли он готов идти навстречу — большой вопрос. У тебя вообще есть возможность как-то повлиять на его позицию? Или ты всерьёз рассчитываешь, что он сам внезапно решит проявить гибкость?

— У меня нет такой возможности.

— Тогда это была дурость. Никакое не облегчение. Не попытка сделать кому-то лучше, — раздражённо произношу, повышая голос. — Ради тебя я переступила через собственные принципы и была готова идти до конца. Тем более что у меня на руках было десятки процессуальных дел, перспективы повышения — и всё, что я выстраивала, рухнуло за один день!

— С этого и стоило начинать.

Саша достаёт руки из карманов и упирает их в бока. Его поза напряжённая, а лицо — жёсткое: нахмуренные брови, морщинка между ними, плотно сжатые губы.

Я проезжаюсь по нему танком. Всё, что я сказала сейчас, — чистая правда. Не самая приятная, но настоящая. Я потеряла цель и ориентиры. Запуталась, потому что новых ещё не нашла.

— Есть вещи, которые от меня не зависят, — взвешенно разъясняет Устинов свою позицию. — Существует еще третья сторона — люди, с которыми я работал, мои партнёры. Они узнали о нас — и им не понравилась твоя роль во всей этой истории. Я не могу просто стряхнуть всё с себя и выйти чистым, подставив остальных. Это, блядь, так не работает.

— А что вообще работает? — нервно развожу руками.

— Чем дольше ты оставалась бы в производстве, тем серьёзнее могли быть последствия, если бы всплыла твоя лояльность ко мне. Мне жаль, что всё так обернулось. Что из-за меня сорвалось твоё повышение. Пытаясь вывести тебя из дела, я не хотел ничего плохого — просто в тот момент это казалось мне самым приемлимым вариантом.

— Если что-то пойдёт не так — я не буду тебя ждать. Не буду, — мотаю головой. — Даже не надейся.

Здравый смысл отчаянно требует замолчать — и немедленно, — но я позволяю себе договорить до конца. Голос звучит взвинченно: в нём упрёк, раздражение, безапелляционность. Плечи наливаются свинцом. Я… стою, как прибитая.

— Я тебя об этом не просил, Оля. И никогда бы не попросил — потому что смотрю на вещи трезво. Потому что прекрасно понимаю, какие последствия это может повлечь.

— А если я хочу, чтобы ты попросил? Чтобы я ждала, — говорю дрогнувшим голосом.

— Для чего?

Секунды утекают, как песок сквозь пальцы, вместе с уверенностью в том, что я поступаю правильно. Я делаю шаг к нему — короткий, неловкий, почти машинальный.

— Для того, что я в тебя влюбилась, — признаюсь прямо. — И ты не можешь этого не понимать.

Саша откидывает голову назад, ударяется затылком о плиточную стену и ненадолго закрывает глаза — добивая меня фразой, которая звучит как отрезвляющая пощёчина:

— Я желаю тебе хорошего отдыха, Оль. И вообще всего хорошего.

— Но..? Продолжай, пожалуйста.

— Но я не хочу, чтобы ты потом пожалела. Чтобы моя история перечеркнула твою. Я уже стал причиной слишком многих проблем — и не собираюсь усугублять, становясь ещё и причиной твоей неудовлетворённости в будущем. Поэтому я уверен, что нам лучше поставить точку. На этом этапе и в принципе.

Чтобы сохранить самообладание, я вдавливаю ногти в ладони и спонтанно меняю направление — иду не к Устинову, а к двери.

Подбородок высоко, плечи расправлены. Но это не значит, что внутри не полыхает.

Испытывая острую нехватку всего — тепла, ласки, поцелуев, не получив от этой встречи ни крупицы наслаждения, я выхожу в зал, замечаю Карину и ставлю в известность, что мне нужно уехать.

Дорога домой проходит как в тумане, и едва я переступаю порог квартиры, как ломаюсь, позволяя себе выпустить пар: вытряхивая шкафы и разбрасывая всё вокруг.

В комнате буря.

Эффект кратковременный, но даёт возможность вдохнуть по-настоящему глубоко. А потом я просто выключаюсь, не снимая одежды. Без слёз, без истерик. Честно отвечая себе на вопросы, на которые следовало бы найти ответы ещё до разговора с Устиновым.

Проживая дни до вылета, словно в трансе.

Наш с мамой рейс не задерживают, регистрация проходит ровно и без суеты. Из-за недосыпа и внутреннего самокопания я отказываюсь от завтрака и ухожу бродить по магазинам — просто чтобы немного побыть наедине.

У нас с ней один номер на двоих, и, возможно, это было не лучшее решение.

Спустившись в уборную, я открываю сумочку и достаю тест на беременность, который наспех купила в местном супермаркете ещё неделю назад. Просто чтобы убедиться, что мне показалось. Что все мои ощущения связаны исключительно со стрессом, который я переживаю, ведь до этого момента мой цикл всегда был, как по часам.

Услышав объявление о посадке на рейс, я быстро привожу себя в порядок, поправляю одежду, хватаю сумку и бросаю беглый взгляд на результат, где появляется две отчётливые полоски.

Я вижу их впервые в жизни, поэтому сердце замирает, сбиваясь с ритма, словно в зоне сильной турбулентности.

Во второй раз мир переворачивается вверх тормашками уже почти перед самым взлётом — когда, убеждая маму, что со мной всё в порядке и я не слишком бледная, узнаю новость: Устинову Александру Вадимовичу назначили более жёсткую меру пресечения.

Три месяца спустя

— Доброе утро, — приветливо здоровается молоденькая медсестра, заглядывая в палату и прижимая к груди историю болезни. — Вам нужно спуститься в кабинет УЗИ на первом этаже. Если результаты порадуют — будут готовить к выписке.

Отложив книгу, я сажусь на кровати и машинально касаюсь ладонью живота, который заметно округлился за последние недели.

Если раньше мне удавалось скрывать его под свободной одеждой, то теперь с каждым днём сделать это становится всё сложнее.