В сети (СИ) - Джокер Ольга - Страница 43

Если я не могу быть рядом с Сашей — пусть рядом будет хотя бы кто-то, кто не подведёт. Кто не облажается.

Я слежу за процессом изнутри.

Если адвокат подаёт ходатайство — я читаю его внимательно. Не только с точки зрения закона, но и между строк. Иногда, если прошение составлено с ошибками или слишком прямолинейно, я не отказываю напрямую. Вместо этого возвращаю с нейтральной пометкой: «не предоставлены надлежащие документы». Официально — всё по правилам. Неофициально — это способ дать им второй шанс: изложить иначе, доработать, подать заново. Тише. Аккуратнее. Точнее.

С Калининым работаю осторожно. Мягко расставляю акценты — и он улавливает их с полуслова. Не спорит. Не проявляет ненужной инициативы. На чём не стоит настаивать — не настаивает. Где можно не дожимать — не дожимает. Какие формулировки оставить гибкими — оставляет.

Иногда кажется, он понимает больше, чем я говорю. Может, дело в интуиции. А может, его заранее сориентировали — или у него своя причина быть лояльным. Мне не важно. Достаточно того, что следователь работает спокойно, в нужном ритме — и не задаёт лишних вопросов.

Пока всё идёт в рамках контролируемого сценария. После вручения подозрения и заседания по мере пресечения, на котором суд ограничился личным обязательством, следствие официально началось, но без резких шагов. Ни обысков. Ни арестов. Ни жёстких допросов. Всё пока вяло — как будто щупают, оценивают.

Идут экспертизы, направлены запросы в банки, отрабатываются контрагенты. Собираются выписки, проверяются финансовые потоки. Свидетелей допросили — тех, кто был на периферии: не из ключевых, но способных обозначить фон. По основным эпизодам — пока тишина.

У Степурина сейчас, похоже, другой приоритет — своё громкое дело, за которое светит карьерный рост. На общих летучках он ведёт себя сдержанно. И всё равно не покидает ощущение, что он ждёт, когда я оступлюсь. А может, и правда по уши в работе. Хотя, если честно, любой из вариантов тревожит не меньше.

Я не мешаю делу идти своим чередом. Но и не ускоряю, если можно притормозить. Не давлю, если можно дать шаг вперёд. Просто держу темп ровным. Для него. И для себя.

У меня на столе — три громких производства. Те самые, от которых зависит моё назначение. Устинов — в стороне. Не входит в этот список. Но всё равно забирает из меня больше, чем все трое вместе.

Саша молчит. Не нарушает дистанции. Не ищет встреч, не пишет, не звонит. Нет ни намёка на нашу интимную и яркую связь. И это облегчение. И в то же время… боль.

Так как у меня более-менее освободились выходные — на ближайших я еду в гости к родителям. Там собирается и Ира с детьми, поэтому скучать не приходится.

Как только я выхожу на задний двор, где оборудована детская площадка, мне вручают Захарку.

Племянник здорово подрос и прибавил в весе — теперь его сложно назвать младенцем. Он тяжёленький, увесистый и пахнущий молоком. Когда я держу его на руках, он тут же цепляется за меня, как маленький коалёнок.

— Мы с Максом ходили на плановый приём к педиатру за справкой для детского сада и кое-кого встретили, — начинает Ира, качаясь в гамаке.

Очевидно, она даёт мне время насторожиться, но я не улавливаю подтекста — мои мысли вообще в другом направлении.

— Кого? Чокнутую соседку? Мамочку с тремя детьми, которая вечно ругается в очереди? Или, подожди… медсестру, которая путала Макса с девочкой?

— Твоего бывшего Костю, — быстро выпаливает сестра.

Так удивительно, но мне настолько плевать на это имя, что внутри ничего не отзывается. Ни единая клеточка не реагирует. Ни болью, ни вибрацией, ни злостью.

Пусто.

Как будто это не моё прошлое, а чужой эпизод, не имеющий ко мне никакого отношения. Я даже не моргаю — просто смотрю на Иру, а потом отвожу взгляд в сторону, где Макс копается в песочнице и кидает песок себе на волосы.

— Ну и?

— Благодаря моей наблюдательности удалось вычислить, что его новая благоверная беременна. Я увидела у неё в руках обменную карту — и всё встало на свои места. То, почему она была такая бледная. Почему выходила из кабинета УЗИ и всё время поправляла резинку на джинсах.

Мама ставит на стол охладительные напитки со льдом и фрукты для внуков и бросает на старшую дочь укоризненный взгляд.

— Давайте просто поздравим их мысленно и отпустим с богом, — говорит суетливо. — У каждого своя жизнь, свои выборы. Не обязательно тащить эту новость в наш дом и расстраивать Олю.

Защита — умиляет, но она мне уже не так и нужна. Я перегорела. Больше не рассыпаюсь. И не возвращаюсь туда, откуда давно ушла. Ни с обидами, ни с надеждами, ни с желанием что-то изменить.

Мама говорит это скорее для себя. Чтобы самой не волноваться. И, возможно, потому, что когда-то видела, как тяжело я переживала разрыв своих первых длительных отношений.

— Да брось, не делай вид, что ты не знаешь, будто у младшенькой кто-то появился, — фыркает сестра. — Глаза горят, мысли блуждают, а телефон не выпускается из рук ни на минуту!

К щекам приливает краска, а на языке крутится колкий ответ, который заставил бы Иру умолкнуть. Но в этот момент на задний двор выходит отец — в деловом костюме и с папкой под мышкой, ослабляя галстук. И порыв уколоть в ответ вдруг кажется детским.

Он забирает у меня из рук пригревшегося коалёнка и на мгновение становится совсем другим. Просто любящим дедушкой с широкой улыбкой, в действиях которого появляется та самая забота, которой всегда не хватало нам с сестрой.

Я тяну холодный лимонад из трубочки, зарывая ступни в траву. Погода ясная и солнечная. В планах было искупаться в бассейне, позагорать на шезлонге и разгрузить мозги.

Сейчас единственное, чего мне по-настоящему хочется, — чтобы в голове стало тихо.

И всё же, после того как папа несколько раз подкидывает внука, заставляя его заливисто смеяться, внимание неожиданно переключается на меня.

Я почти физически ощущаю желание спрятаться или исчезнуть, когда что-то внутри сжимается от нехорошего предчувствия.

— Оль, можно тебя на минутку?

***

Я надеваю мюли с прозрачной сеткой и, под пристальный взгляд мамы и сестры, следую в дом.

Все серьёзные разговоры в нашей семье всегда ведутся в кабинете на первом этаже. Он просторный, с деревянными панелями, старым глобусом в углу и портретом дедушки над камином.

Дедушку я помню плохо, но даже через портрет от него веет той же суровостью, что и от отца. Бывший председатель городского суда, заслуженный юрист, профессор кафедры уголовного права — в своё время он получил почётную медаль от городского совета «За преданность закону». Отец до сих пор хранит его знаки отличия, именные часы и фотографии.

— Как дела на работе, Оль? — звучит нейтральный вопрос, за которым скрывается гораздо больше, чем нужно.

Я бы предпочла начать с главного, но сажусь в кресло напротив и начинаю подыгрывать, оттягивая время.

— Работа как работа. Бумаги, заседания, проекты подозрений, согласования. Аналитиков по-прежнему не хватает. И, представь, в моём кабинете до сих пор не починили кондиционер.

— А если без иронии?

— Где ты услышал иронию? — удивлённо выгибаю бровь. — Приходится плавиться в тридцатиградусную жару, которая, с учётом солнечной стороны, превращает кабинет в баню.

Отец качает головой, а я вздёргиваю подбородок, ощущая в себе достаточно сил, чтобы держать удар. Не знаю, откуда это во мне, но, похоже, Устинов заразил меня своим упрямством — тем самым, что не позволяет сдаваться даже в самых неудобных разговорах.

— Про кондиционер не волнуйся, починят уже завтра, — отмахивается папа, но тут же хмурится, будто вспомнив что-то неприятное. — Мне тут одна птичка нашептала, что тебя собираются вывести из дела по «Форстреку». Без шума, без формальных решений. Аккуратно и как можно быстрее.

Я отвожу взгляд — не потому что это шок, а потому что не люблю, когда кто-то опережает меня в информации о моей собственной работе. В висках пульсирует раздражение, постепенно превращая осуждающий голос в фон, который хочется просто выключить.