Баскервильская мистерия этюд в детективных тонах - Клугер Даниэль Мусеевич - Страница 29

«Первым блюдом» стал негодяй, преследовавший доктора Лектера и его избранницу Кларис Старлинг. Собственно, в последних главах трилогии она предстает перед нами еще и как обитательница мира мертвых — действительно, она смертельно ранена преступниками, увезена и возвращена к жизни доктором Лектером… Возвращена ли? Скорее, ее новая «жизнь» сродни той, которой наградил другой повелитель подземелья — аббат Фариа — другого избранника — Эдмонда Дантеса. Потому что преображенная и «спасенная» Ганнибалом Лектером Кларис «причащается» человеческой плотью…

То, что он именно властелин Подземного мира, мира смерти, особенно явственно показано в жуткой сцене со свиньями. Я напомню читателю, что в третьем романе Харриса — романе «Ганнибал» — сюжет строится вокруг единоборства двух маньяков — доктора Лектера и патологического убийцы Мейсона. Мейсон избирает изощренную форму мести своему врагу: доктора Лектера должны сожрать специально натасканные дикие свиньи:

«Свиньи непохожи на других животных. В них присутствуют проблески интеллекта, и им присуща удивительная практичность. Его свиньи вовсе не были враждебными существами. Они просто любили питаться человечиной. Эти свиньи были легки на ноги подобно лани, могли рвать зубами добычу не хуже овчарок, а все их передвижения вокруг хозяев имели характер зловещей продуманности...»^[176]

Но…

«Доктор Лектер между тем, двигаясь с горделиво выпрямленной, как у танцора, спиной и со Старлинг на руках, босым вышел из амбара сквозь строй диких свиней. Он шагал между покрытыми щетиной спинами по залитому кровью полу. Пара животных… наклонили головы и, готовясь напасть, двинулись в его сторону.

Доктор взглянул в их морды, и звери, не почувствовав запаха страха, зарысили назад в направлении более легкой, валяющейся на полу добычи»^[177].

«Томмазо чувствовал, что есть нечто такое, о чем он обязан сообщить Марго. Поднатужившись и собрав все свои знания английского языка в кулак, он сказал:

— Синьорина, свиньи… вы должны знать это… свиньи помогать доктор. Они отходить назад и становиться вокруг. Они убивать Карло, убивать моего брата, но отходить от доктор Лектер. Я думаю, они молиться ему. — Томмазо перекрестился. — Вы не должны его больше преследовать.

И, вернувшись в Сардинию, Томмазо будет повторять эту историю всю свою отнюдь не короткую жизнь. А когда его возраст перевалит за шестьдесят, он уже станет уверять, что доктор Лектер с прекрасной дамой на руках покинул амбар, восседая на спинах диких свиней…»^[178]

Можно даже не напоминать о том, чтó связано в европейской традиции с образом стада свиней. Но стоит обратить внимание на то, что описанные выше сцены приобрели у Харриса еще и элемент пародирования евангельского сюжета. Повелевающий дикими свиньями спаситель-каннибал...

…Если бы не образ Ганнибала Лектера, Ганнибала-Каннибала, романы Харриса были бы всего лишь очередными, более или менее увлекательными триллерами о серийных убийцах. Но страшный сыщик, по сути, окончательно избавившийся от человеческой маски, сделал их совершенно особенным феноменом.

Ганнибал Лектер прекрасно понимает маньяков — потому что сам маньяк. Он и о полицейском Грэме, поймавшем его когда-то, говорит:

«Вы поймали меня, потому что мы с вами одинаковые!»^[179]

Маньяка может поймать маньяк.

Маньяка может поймать только маньяк…

И тогда чудаковатый, загадочный, приехавший с Балкан толстяк и обжора Ниро Вулф сбросил маску и явил на страницах другого романа истину. Свою природу страшного и всесильного, капризного и опасно переменчивого в своих симпатиях и антипатиях, требующего человеческих жертвоприношений повелителя подземного мира. Мрачный царственный волк Ганнибал… Кто осмелится прямо посмотреть ему в глаза, «заглянуть в ту темную глубину, что втягивает в себя красноватые искры, <…> наверняка узнает что-то очень важное…»^[180]

IV. ЖИЛ ДА БЫЛ ВОСТОЧНЫЙ ЭКСПРЕСС

Это не я придумал такое название (а жаль, ей-богу), так организаторы назвали экспозицию, которая действовала в Париже в 2014 году, под эгидой парижского Института арабского мира: «Il était une fois l’Orient Ex-press»^[181]. Замечательная была экспозиция: антикварный паровоз и три вагона располагались прямо на улице, перед зданием института, остальное (предметы, документы, фотографии) — внутри. Три вагона — вагон-ресторан, вагон-салон и спальный вагон. Но кого могли интересовать ресторан и салон, когда в третьем, спальном, вагоне можно было войти в знаменитое купе № 2, «купе Рэтчетта»! Что мне за дело до того, за каким столиком в вагоне-ресторане пил свой знаменитый коктейль агент 007, с кем флиртовала в вагоне-салоне несчастная простушка Маргарета Гертруда Зелле, которую циники-мужчины уже подготовили к роли супершпионки Мата Хари? И подавно не интересовало меня, за какие рычаги в паровозе хватался болгарский король Фердинанд, изображавший коронованного машиниста и едва не пустивший под откос легендарный поезд. Даже торжественно сообщенный экскурсоводом факт, что именно здесь, в вагоне-салоне «Восточного экспресса», были подписаны перемирия в 1918 году и в 1940-м, не заставил моей сердце биться учащенно. Ну, капитуляция. Ну, салон. Ну, Петэн. Эка невидаль!

Выяснилось к тому же, что экскурсовод, ясное дело, преувеличил: «Компьенский вагон», в котором были подписаны оба перемирия, 1918 и 1940 годов, вернее, то, что от него осталось, экспонируется совсем в другом месте, на «Поляне перемирия». Но для моего тогдашнего душевного состояния это не имело ровным счетом никакого значения.

Вперед, в спальный вагон! Купе № 2, только купе № 2...

Тайна купе №2

В самом деле, найдется ли чудак, который, услышав или прочитав слова «Восточный экспресс», вспомнит не о знаменитом детективном романе, а обо всех этих геополитических играх? Не верю. А если таковой найдется — что же, значит, эти заметки пишутся не для него. Бывает, что уж. Но вы-то знаете, что именно в купе № 2 спального вагона «Восточного экспресса» в 1934 году был убит пассажир. И только гениальный сыщик по имени Эркюль Пуаро сумел раскрыть это хитроумно задуманное и хитроумно совершенное преступление. Какой Джеймс Бонд?! Какая Мата Хари?! Бог с вами, что вы, в самом деле…

Итак, бросив беглый взгляд на роскошные диваны салона, пробежав мимо изящных столиков ресторана (можно было бы даже пообедать — если б у меня были свободные 450 евро), наскоро восхитившись красным деревом отделки экспресса, я устремился в спальный вагон.

…Тот самый вагон.

…То самое купе.

…Холодок пробегает по спине.

Американец Рэтчетт, он же Кассетти, злодей-убийца и жертва жестокого убийства одновременно, — вот он, лежит на полке, укрытый с головой белой простыней, на которой четко выделяются пятна засохшей крови и порезы…

Как же удержаться от соблазна и не пересчитать эти раны?! Я знаю из романа, читаного-перечитаного, что их должно быть двенадцать:

«…Сколько ран, вы насчитали?

— Двенадцать…»^[182]

Я тоже насчитал двенадцать. На меня поглядывали с недоумением остальные экскурсанты. А я считал. Меня осторожно похлопывали по плечу, просили «чуть-чуть подвинуться». А я считал. Раз, два, три… Двенадцать, да.

Ровно двенадцать.

Двенадцать…

И вот тут я, как сейчас говорят, «завис». Меня словно окутала прозрачная вязкая пелена, поглощающая звуки. Я не слышал ни гида, ни вопросов многочисленных туристов, сновавших туда-сюда. Не ощущал тонкие пряные ароматы французской кухни, струившиеся из вагона-ресторана. Я был один, один в этом легендарном вагоне, над мертвым телом, пронзенным смертоносным кинжалом двенадцать раз.

Поезд стоял в заснеженном поле, позади Стамбул, впереди Кале…

И не поезд вовсе. Вся роскошь, все эти узкие помещения, сверкающие никелем ручки-краны-винтики, обтянутые натуральной (!) кожей диваны и диванчики, облицованные красным деревом стены и двери, — все это была обстановка последнего пристанища, немедленно вызвавшая в памяти тесную роскошь гробницы Тутанхамона. И мумия… тело на полке… погребальное покрывало… красные пятна, словно красная охра…