Баскервильская мистерия этюд в детективных тонах - Клугер Даниэль Мусеевич - Страница 28

Таков Ниро Вулф — тоже «дитя подземелья», потомок, наследник аббата Фариа и соответственно — очередная ипостась мифического персонажа.

Можно было бы сказать — самая совершенная ипостась, откровенно сказочная.

Если бы не еще один потомок — уже самого Ниро Вулфа, — возвращающий нас к столь страшным корням образа, что при чтении его приключений некий трепет проходит по коже. Я говорю о самом странном и страшном сыщике современной детективной литературы — докторе Ганнибале Лектере, герое тетралогии Томаса Харриса («Красный дракон», «Молчание ягнят», «Ганнибал», «Ганнибал: Восхождение»).

Темная глубина и красные искры

Итак, доктор Лектер — преступник-маньяк, подлинное чудовище, каннибал… Думаю, нет необходимости подробно пересказывать сюжеты романов Харриса — наш читатель прекрасно знаком с ними, если не по книгам, то по экранизациям, из которых лучшая, на мой взгляд, — «Молчание ягнят». Неужели герой Энтони Хопкинса — родственник милейшего Ниро Вулфа? Потомок благородного аббата Фариа? Литературный двойник патера Брауна и брата Кадфаэля?!

Давайте присмотримся к нему внимательнее. Вспомним еще раз о тех особенностях образа сыщика, которые были отмечены в главе «Дети подземелья».

Неподвижность — будь то «тюрьма собственной тучности» Вулфа, или «передвижная тюрьма слепоты» Марка Каррадоса, а также слепца Генри из романа Рэя Брэдбери «Смерть — дело одинокое», или же подлинная тюрьма дона Исидро Пароди и самого аббата Фариа.

Доктор Лектер заключен в тюремную психиатрическую лечебницу:

«Камера доктора Лектера расположена на значительном расстоянии от остальных; напротив нее — только стенной шкаф, да и в других отношениях она совершенно уникальна. Вместо передней стены, как и в других камерах, — решетка из мощных прутьев, но внутри, за этой решеткой, на таком расстоянии, чтобы человек не мог дотянуться, еще одна преграда — прочная нейлоновая сеть, от стены до стены и от пола до потолка»^[166].

С этим обстоятельством — неподвижностью — мы разобрались. Доктор Лектер так же ограничен в передвижениях, как и все рассмотренные нами выше персонажи детективной литературы. Далее. О его дедуктивных способностях нет резона говорить — и так понятно: если полицейские и фэбээровские сыщики вынуждены обращаться к нему за помощью (в «Красном драконе» — Уилл Грэм по собственной инициативе, в «Молчании ягнят» — Кларис Старлинг, по поручения своего шефа Джека Крофорда), он — гениальный сыщик. Что подтверждается сюжетом, но главное — законом жанра.

При этом он изъясняется с просителями-помощниками загадками и намеками, ребусами («Поищите свои валентинки в машине Распейла»^[167] и т.д.), — ни дать ни взять патер Браун. Или логхир Покойник. Или дельфийская пифия. Ганнибал Лектер указывает ключ к разгадке, но ключ этот, в свою очередь, упрятан в загадку.

Он эстет, обожает прекрасное — в том числе, разумеется, цветы. Так же как Вулф, он пытается отказываться от расследований, а если соглашается, то выбирает помощника (или помощницу) сам, как капризное божество:

«Меня выбрали вы, доктор Лектер. Вы сочли возможным говорить со мной…»^[168]

А как насчет платы? О, тут все становится еще более интересным:

«— …Возможно, я скажу вам одну вещь для передачи сенатору. Возможно, мы сторгуемся, но только за информацию о вас лично. Да или нет?

— Задавайте вопрос.

— Да или нет?..

— Задавайте ваш вопрос.

— Ваше самое страшное воспоминание детства...»^[169]

Он принимает плату… душами. Он поглощает прошлое своих собеседников, их сны, их воспоминания.

Что происходит с ними, с теми, кто общается с доктором Лектером, пользуется его услугами?

Либо они становятся его «адептами» — открыто, разделяя все его вкусы, в том числе и «гастрономические» пристрастия (по сути, принимают человеческие жертвоприношения), — как, например Старлинг в романе «Ганнибал». Либо теряют часть души — как, например, Уилл Грэм из «Красного дракона». Теряют часть души, а на ее место приходят взгляды и принципы… доктора Лектера:

«Природа не знает слова “милосердие”. Какими им быть — милосердными или жестокими, — выбирают люди благодаря особым органам, которые отличают их от рептилий — существ с крошечным мозгом.

Грэм прекрасно знал, что в нем самом есть все, изначально необходимое для порождения убийства. Впрочем, пожалуй, и для милосердия.

Однако он слишком хорошо разбирался в анатомии убийства, и это не давало ему покоя.

Он стал думать о темных, звериных инстинктах, открывающихся в глубине рода человеческого, в душах людей цивилизованных, о зловещих сигналах из глубины подсознания и задал себе вопрос: а что, если эти инстинкты сродни уродливым вирусам, от которых пытается защититься наш организм? А что, если эти инстинкты во всей их первобытной жестокости — действительно вирусы, из тех, что идут на изготовление вакцин?..»^[170]

Они становятся живыми мертвецами. Это хорошо показано на образе «нормального» сыщика — не безумца, не маньяка, — обратившегося к кровавому и всемогущему божеству за помощью. Офицера ФБР Крофорда, начальника Кларис Старлинг. Вот что пишет о нем Харрис:

«Теперь он сильно сдал; тощая шея торчала из оказавшегося слишком широким воротника сорочки, под покрасневшими глазами набухли темные мешки...»^[171]

«Крофорда отличала, помимо мощного интеллекта и образованности, какая-то особая одаренность во всем — Клэрис заметила это сначала по обостренному чувству цвета и фактуре ткани, что явно сказывалось на его одежде, ничем другим, впрочем, не выделявшейся из принятого в ФБР стиля. И сейчас он выглядел опрятным, но каким-то бесцветным, как птица во время линьки»^[172].

«Крофорд улыбнулся ей, но глаза его были совершенно мертвы…»^[173]

«Крофорд сидел в кресле второго пилота без пиджака в темных очках. Он повернулся к Старлинг, услышав, как пилот захлопнул дверь.

Глаза его были скрыты за темными стеклами очков, и она подумала, что совсем его не знает. Крофорд показался ей бледным и жестким, словно корень, вывернутый на поверхность отвалом бульдозера»^[174].

Что же до гурманства Вулфа, то оно достигает у Ганнибала Лектера высшей стадии — каннибальства. Причем если у Вулфа процесс поглощения пищи лишь временами обретает черты ритуального действа (как в цитированном выше фрагменте), то в романах Харриса чудовищные трапезы действительно обретают ритуальный характер — особенно в заключительной части трилогии:

«Рано утром доктор Лектер тщательно сервировал стол на три персоны. Почесывая кончик носа пальцем, он внимательно изучил свое творение, дважды переставил подсвечник и, отказавшись от подблюдных камчатных салфеток, накрыл столешницу одной общей скатертью. Таким образом он смог немного сузить поле, на котором предстояло пиршествовать. Приставные сервировочные столики — темные и непривлекательные, — после того как их украсили сверкающие медные подогреватели и иные кухонные принадлежности, почти утратили свое сходство с крыльями самолета. Кроме того, доктор Лектер вынул несколько ящиков из письменного стола и устроил из них нечто напоминающее висячий сад.

Он не мог не видеть, что в комнате слишком много цветов, но тем не менее решил добавить еще чуть-чуть. Слишком много есть слишком много, однако на сей раз — чем больше, тем лучше. Доктор Лектер поставил пару цветочных композиций на стол — небольшую горку белых, как «Снежки», пионов на серебряном блюде и высокий букет из голландских ирисов, ирландских колокольчиков, орхидей и попугайных тюльпанов. Букет несколько скрадывал просторы стола и создавал интимную обстановку.

Рядом со вспомогательными тарелками бушевало маленькое ледяное море хрусталя, но столовое серебро находилось в обогревателе, чтобы быть поданным на стол в последний момент.

Первое блюдо предполагалось готовить рядом со столом, и поэтому доктор Лектер соответствующим образом расположил спиртовые горелки, медную универсальную кастрюлю, медный же сотейник, соусник, разнообразные приправы и пилу, которой обычно пользуются патологоанатомы…»^[175]