Князь Серебряный (СИ) - Шопперт Андрей Готлибович - Страница 4

— Глухой я, брате. Глухой, но не юродивый. И бесы меня не обуяли. Я за тебя решил в стране отцом нашим тебе завещанной порядок навести, раз ты не можешь по лени или дурости. Нельзя, чтобы холопы на тебя или меня плеть поднимали. Руку эту рубить след. Ты же решил, холопам волю дать. Пусть в этот раз Ляпунов меня от плети спас, а в следующий раз не будет Тимофея Михайловича, так опояшут. А не угадали. Ты не можешь в отчине порядок установить, мне пришлось. Сегодня все должны быть выпороты и простыми воями в цепях отправлены на дальние засеки, и родители выпороты на Пожаре. И объявить должны, что их порют за то, что воспитали сыновей, которые людей лошадьми в Москве сшибали и на брата Великого князя руку подняли. И виру с каждого семейства треба взять — две большие лодьи к маю построить должны во Владимире. Каждое семейство. Не построят, я их лично пристрелю. Не детей. Родителей. А ещё должны на свой кошт создать в Москве по две команды из десяти человек и двух бочек с водой. Должны всё время с полными бочками ездить, и в случае пожара первые бросаться гасить его. Будут называться пожарными командами. Тако же и всем боярам укажи с сегодняшнего дня каждый должен две такие команды создать на свой кошт. Двадцать у нас бояр? Сорок пожарных команд должно быть создано. Через три дня проверю, не будет сего исполнено, приду в Думу и колено прострелю, тому кто команды не создал.

Иван стоял и плакал. А черт его знает почему? То ли считал, что свет его в окошке — младший братик умом повредился, то ли раскаивался в грехах своих, стыд глаза выжигал, то ли с детством прощался.

В это время в палату залетели двое рынд, митрополит Макарий и два дюжих монаха.

Макарий бросился было к лежащему на ковре Ивану Фёдоровичу Мстиславскому, но увидев у окна двух братьев, поспешил к ним.

— Брате, скажи Их Высокопреосвященству всё, что я тебе сейчас говорил, и поведай, как холопы твои на меня с плетьми кидались, — чуть снизив голос, почти шепотом проговорил Юрий, наклонившись к брату.

Митрополит перекрестил по очереди троекратно обоих братьев и повернулся к живописной группе, окровавленной, на залитом кровью персидском ковре. Орал видимо и блажить продолжал Мстиславский, так как Макарий что-то сказал одному из двух крепышей, что с ним пришли, и они оба, быстро растолкав рынд и вьюношей, подхватили под руки князя Ивана Фёдоровича и волоком почти вынесли из палаты на лестницу. И дверь за собой прикрыли.

— Рынды, встать с той стороны в дверях и никого сюда не пускать. Будут ломиться топорики у вас есть. Особливо дядьёв не пускать наших. Войдёт сюда кто из бояр, я вас лично пристрелю, — в наступившей видимо тишине команду Юрия услышали, и двое рынд в белых окровавленных кафтанах споро покинули помещение, закрыв за собой дверь, — Говори же, брате, — вновь наклонился к Ивану Юрий Васильевич и руку ему на плечо положил, успокаивая. При этом в правой руке продолжая держать заряженный пистоль Doppelfauster.

Иван, помолчав немного, утер или размазал, точнее, по лицу слёзы и стал сбивчиво, часто останавливаясь и сглатывая комок в горле, рассказывать что-то митрополиту. Юрий брата Михаила специально с собой не взял. Ну, во-первых, чёрт его знает, дал ли ему возможность монах пострелять, а во-вторых, не нужен был сейчас человек, который смог бы позволить этим товарищам с ним общаться. Пусть между собой наговорятся сначала вдоволь.

Иван говорил минуты три, а потом замолчал и уставился на Юрия.

— Все ли рассказал ты, Ваня? Про то, как лежа в гробу, про себя сквернословие от холопей выслушивал, поведал ли? Как щенков, тварей божьих с башен кидал, рассказал ли? Как людей неповинных ни к в каких винах зорил, товар их опрокидывая на торгу? И как эти воры честь твою позорили, подстрекая тебя на деяния сии мерзкие и богопротивные. Рассказал ли? Покаялся ли?

Иван схватился руками за лицо и вновь в слёзы ударился. Хоть и вымахал вон какая орясина, а ведь всего четырнадцать годков.

В это время митрополит повернулся к двери. Видимо рынды решили исполнить указания Юрия Васильевича и не пускали в палату бояр. Боровой шума не слышал, но по оскалу недоброму на лице Макария понял, что и дядья там беснуются. Михаил и Юрий Васильевичи Глинские, своими неуёмными аппетитами не только люд московский против себя настроили, но и большинство бояр и вот митрополита.

Макарий встал и взяв посох на перевес пошёл к дверям. Распахнул их и что-то сказал боярам столпившимся на лестнице. Потом погрозил им посохом, перекрестил, переложив его в левую руку, и снова закрыл дверь, а потом вернулся к братьям и играя желваками под седой бородой, что-то коротко бросил Ивану.

Событие шестое

Иван чуть не бегом бросился в другой угол палаты к противоположным окнам и вскоре вернулся с листом бумаги и свинцовым карандашом. Вчера они с Юрием о стекле говорили, и брат вопросы задавал вполне разумные, как много таких заводов стекольных на Руси наладить? Да можно ли за границу продавать или там своё стекло есть?

Макарий взял перевязанный шёлковой нитью свинцовый карандаш, и оставляя не черточки, а борозды настоящие, давя на него со всей силы, накарябал вопрос для Юрия.

«Не болен ли ты отрок? Али бес в тебя вселился»?

— Не знаю, владыко, что вам брат мой рассказал, но давайте я сначала свои доводы приведу, потом можете и крестом меня проверять, и водою святой. Да хоть железом калёным пытайте, другого ответа не будет. Так что послушайте.

Ну и Юрий Васильевич выдал им всё ту же версию с нападения на него бесов этих, и все их прегрешения перечислил и поведал, что народ на Москве говорит про поведения великого князя и Глинских с Шуйскими. И про то, что именно Шуйские мать их отравили и про охолопливание люда боярами. Даже купцов Шуйские и Глинские под себя подмяли и заставляют чуть не половину дохода себе отдавать. Рассказал, что из-за этого поместное войско очень слабо вооружено и подготовлено. А деньги, которые могли бы идти на литьё пушек и покупку мушкетов или изготовлении их у себя, оседают в сундуках бояр. А что Великий князь? А он в игры играется с бесами этими литовскими.

— Что делать будем, владыко? Из меня будем беса выгонять калёным железом или в Государстве порядок наводить? И начинать надо с этой шестёрки и их родителей, — закончил отрок и перекрестился? — Истинный крест, только об отчине, разворовываемой, душа у меня стонет.

И Иван, и Макарий разом троекратно перекрестились. Потом все трое сидели минут пять молча. А потом произошло событие, которого Юрий не ожидал. Митрополит встал и чуть сгорбившись и сильно опираясь на посох вышел из Грановитой палаты. Вот, ни хрена себе союзник, хмыкнул про себя Боровой и перевёл взгляд от закрывшейся за Макарием двери на брата старшего.

А тот мотнул головой словно муху или комара отгоняя и тоже от двери поворотил голову к Юрию. И молчит, глазами хлопает. А лицо чумазое со следами слёз на щеках и детское такое. Словно сиротой не семь лет назад стал, а вот сейчас.

А Юрий тоже не знал, что говорить. Не начинать же по четвёртому разу.

— Взрослеть тебе нужно, брате, — прошептал Юрий Васильевич, встал и подойдя вплотную к Ивану прижал его голову к своему плечу.

Так и стоял, поглаживая Грозного по плечу. И тот не вырывался. Обнял младшего братика и сопел в плечо.

Идиллию эту нарушила бабка. Анна Стефановна как-то сумела пробиться через рынд, возможно, не решились те на женщину топорики свои поднять (секиры с лезвиями в форме полумесяца).

Вошедшая Глинская подошла и топнула ножкой, привлекая внимание братьев, наверное, и сказала что-то, но Юрий стоял к ней почти спиной и не видел. Иван снял руки с плеч Юрия и чуть развернул его к бабушке. Немного крючковатый нос сербской княжны сейчас смотрел прямо на братьев, так высоко она подбородок вздёрнула, показывая своё неудовольствие. Ещё и брови, сажей намазанные, свела к переносице. Не зря её народ московский за колдунью почитает. Артемий Васильевич читал, что в этот вот период её считали какой-то правнучкой Мамая, но ничего татарского в облики бабки не видел.