Князь Серебряный (СИ) - Шопперт Андрей Готлибович - Страница 3

Ближе всех к двери сидел на деревянном, резном и раскрашенном красной и жёлтой красками, стуле у окна Иван Мстиславский. Он заливисто ржал, брызгая слюной, отчётливо виденной в лучах пробившегося сквозь новые стеклянные окна лучах заходящего солнца.

На княжиче Мстиславском был надет белый атласный кафтан. Из-за низко вырезанного ворота виднелась белоснежная тоже шёлковая рубаха. Обшитые жемчугами запястья плотно стягивали у кистей широкие рукава кафтана, широко в несколько обхватов подпоясанного малиновым шелковым кушаком с выпущенною в два конца золотою бахромой. За кушак были заткнуты кожаные шитые шёлком перчатки. Бархатные тёмно-зелёные штаны заправлены были в желтые сафьянные сапоги, с серебряными скобами на каблуках, с голенищами, шитыми жемчугом. Поверх кафтана надет был внакидку шелковый легкий опашень малинового цвета, застегнутый на груди двойною рубиновую запоной. Голову Ивана… пусть будет свет Фёдоровича, хотя и не дорос ещё, до Фёдоровича, всего пятнадцать лет князю, покрывала белая парчовая мурмолка с гибким красным пером, которое качалось от каждого движения, играя солнечными лучами на прикреплённых к нему небольших рубинах. Павлин павлином. И смех похож на чудесное пение павлинов. Можно и вороньим карканьем назвать.

Юрий подошёл к нему, вынул из-за спины одноствольный пистоль, глянул, есть ли порох на полке, и, приставив ствол к колену Мстиславского, потянул за спусковой крючок.

Событие четвёртое

Грановитая палата — она не маленькая. Её и вдоль, и поперёк можно шагами мерять и мерять. И ничто этому не помешает, ну разве опорная колонна в центре. Сам же этот центр пустой, а лавки и стулья стоят вдоль стен под высоко расположенными окнами. По центру же на пол брошено несколько ковров персидских. Так себе красота. Цвета блёклые — бежево-коричневые. Возможно, это делает ковры дороже. Ну, там не крашеные нити, а специально изготовленные из шерсти верблюдов такого цвета. Верблюды ведь и белые бывают, и коричневые, и бежевые, и даже чёрные. При этом бежево-коричневых оттенков несколько. Там, в Персии, для каждого этого цвета верблюда, и даже для каждого оттенка, есть своё название. Возможно, это и дорого, но блёкло, и по сравнению с росписью стен и полотка, всеми красками сверкающих в свете заходящего солнца, врывающегося в Грановитую палату через новенькие, всего две недели назад привезённые по приказу Юрия в Москву, стекла, кажутся тусклыми и бедными, обделёнными судьбой и красками.

Бабах. Гром выстрела рванул воздух в палате и зазвенели серебряные кубки, стоящие на полках вдоль стен. Юрия окутало облако серого дыма, а так как ветра не было, то вспухнув оно продолжало висеть, скрывая от взора остальных Мстиславского и Юрия Васильевича. Наконец через пару секунд, показавшихся всем очень длинными, из облака дыма вывалился Иван Мстиславский и стал, сотрясая воздух воем, кататься по этим блёклым коврам, добавляя им яркого цвета — красного. Кровь хлестала из развороченного пулей колена князя. Юрий не слышал звуков, но додумать-то кто ему мешает. Память Борового подсказывала, что должно звучать и как.

Трусы!!! Боегуны! Злякались! А как горожан конями давить и плетью стегать по людям, с уверенностью, что тебе не ответят, так вон какой смелый! А сейчас что⁈ Сейчас бросились все на пол со стульев и лавок и голову руками закрыли. Так и захотелось Артемию Васильевичу крикнуть фразу из фильма «А зори здесь тихие». «Алес, алес в угол»!

Вместо этого Боровой направил пистоль на дернувшегося от двери рынду в белом кафтане:

— Стой! Пристрелю, нехристь!

Молодец команду выполнил. Прямо с занесённой ногой и замер на мгновение. Но законы Ньютона не обманешь. Инерция существует и рында, переступив в спешке ногами, равновесие не сохранил и завалился вперёд на персидский ковёр, выпустив топорик из рук, тот до ковра не долетел и пробрякал звонко по доскам пола.

А вот Юрий Васильевич сплоховал. Дёрнувшийся, а потом падающий, рында заставил того сделать шаг назад и при этом нажать на спусковой крючок одного из стволов Doppelfausterа. Бабах. Минусы у пистолей современных есть. Хоть ложкой ешь. Одно из них, что между нажатием на спусковой крючок и вылетом пули проходит какое-то время. В этот раз повезло. Рында успел свалиться, и пуля прошла над ним, попав в полку с серебряными и золотыми кубками. В кубок брякнула. Тот полетел с полки, увлекая за собой товарищей, и всё это с таким весёлым звоном и грохотом, что половина Кремля услышала. Юрий, наблюдая беззвучную картину этого разрушения, и сам испугался.

— Иван! — дал пятуха Юрий Васильевич, — Я сказал тебе выпороть и отправить обычными воями на дальние засеки этих воров, поднявших руку на брата Великого князя! Встань и отдай приказ, а то я сейчас второго пристрелю! И всех их уничтожу! Пятьдесят плетей! И отцам их по пятьдесят за плохое воспитание сыновей!

Бабах. Теперь Юрий намерено выстрелил во вторую полку с золотыми кубками. Там так эффектно не получилось⁈ Почему экспромт не повторить. Чуть хуже получилось. Всего два кубка свалилось на пол. И звона не было, золото не захотело звенеть. Так, пробрякали по доскам, как сковороды чугунные. Услышать Боровой не мог, а представить-то кто мешает.

«Послушав» бряканье, ладно, посмотрев, Юрий сел к низкому «журнальному» столику, положил на него разряженные пистоли и сняв через голову пояс с берендейками, принялся трясущимися от напряжения руками, просыпая порох, и не попадая шомполом в ствол, заряжать их.

Все это происходило под вой Мстиславского, катающегося по дорогим верблюжьим коврам и обильно орошающего их кровью. Рот открывает, значит, воет.

— Лекаря вызовите! А то сдохнет, плетей, не получив! — опять чуть в конце сфальцетил Юрий.

Нет. Ничего не изменилось. Храбрецы лежат на коврах, никто не бросился жизнь за друга отдавать.

Как его там? Ай, не важно.

— Хованский… — ай, ну как там его? — Андрей! Бегом за лекарем. Трубецкой, перетяни ногу вору выше колена его поясом красивым.

Сначала начали переглядываться скакуны хреновы, но когда Юрий направил уже заряженный пистоль с клеймом сосновая шишка (клеймо оружейной гильдии Аугсбурга) на Андрея Петровича Хованского, то тот соизволил подскочить и убежал из палаты, споткнувшись по дороге об, выроненный рындой, топорик.

— Рында, — вспомнил о нём Юрий Васильевич, — помоги ногу вору перевязать. И потом беги за митрополитом. Службу в обед вёл в Архангельском соборе, возможно, там ещё.

Первым из оставшихся после бегства дворецкого удельного князя Владимира Старицкого, Андрея Петровича Хованского, подорвался рында. Тоже ведь набирают их из князей и детей бояр. При этом — это не служба, а почёт, денег за неё они не получают. Кравчими, постельничими, конюшенными и прочая служат. Но как этого величать и чьих он будет? Артемий Васильевич не знал. Одетый в белый кафтан юноша с таким же белым лицом не с Мстиславского стал пояс стягивать, а с себя, и вскоре умело перетянул им ногу орущего, должно быть, князя. Звуков Юрий Васильевич не слышал, но раз рот открыт, и шея напряжена, то кричит. А раз пистоль дёргается в руке, и из него дым валит, то он бабахает. Кубки падают на пол, так со звоном и грохотом.

Событие пятое

Вскоре и Иван свет Васильевич поднялся. Он с опаской по дуге, огибая центральную колонну, стал подходить к братику младшему. Тот заряжал теперь двуствольный пистолет, казалось совершенно не обращая внимание на возню на персидских коврах. Старший брат после колонны пошёл к Юрию какими-то приставными шагами, боком. Эдак дуэлянты в кино к противнику стоят боком, грудь под выстрел не подставляя. При этом голова повёрнута к плечу. Вот и Иван шёл к братишке младшему боком, но голова повёрнута, и она чего-то говорила.