Не тот год (СИ) - Баковец Михаил - Страница 40

Мне принесли воды и одежду. От немцев я получил простые штаны, рубашку, пиджак и разбитые сапоги с обрезанными голенищами. Вещи явно принадлежали кому-то из селян и были отобраны, чтобы одеть меня. Людей жалко, но я им благодарен… им, а не немцам. Жаль, что офицер не стал раздевать поляка.

«Хм, интересно, а эта гнусь далеко живёт от села? Как бы мне к нему наведаться и стребовать должок», — подумал я, когда сидел на лавке под окнами огромного рубленного дома на высоком фундаменте из речного камня, взятого немцами себе под комендатуру. Казалось, что про меня полностью забыли. Целый час никто меня не беспокоил, не дёргал. Только часовой не спускал глаз.

За этот час резерв накопил сущие крохи энергии. Их не хватило бы на полноценный заговор. И всё-таки, когда вдруг увидел поляка, выходящего из комендатуры, то не удержался и вновь зашептал проклятье, мысленно готовый отдать хоть год своей жизни в обмен на то, чтобы наказать предателя.

— У меня рот волчий, клык железный, глаз огненный! Плюну, укушу, взглядом испепелю! Кровь твою отравлю, род-племя изведу! Сам с мечом в твой дом приду и Мару позову! — прошептал я, не мигая смотря в спину поляку.

Тот будто меня услышал или взгляд почувствовал и резко повернулся. Увидев, что я на него смотрю, плюнул в мою сторону и вновь повернулся спиной. Я же чуть не упал со скамейки от приступа сильнейшей слабости. Но несмотря на крайне плохое самочувствие на моих губах играла улыбка. Проклятье ушло!

Спустя полчаса немецкие солдаты помогли мне забраться в кузов машины, усадили на лавку и сами устроились напротив. По разговорам понял, что меня везут в Барановичи. Там немцы создали лагерь для военнопленных, в том числе для старшего комсостава Красной армии. Но добраться до города не смогли, на полпути сломалась машина. Пока справились с поломкой, наступил глубокий вечер. Раскатывать в темноте по местным дорогам у немцев духа не хватило. Поэтому они свернули в соседний посёлок, где также имелась своя комендатура и пара взводов солдат. Здесь меня сдали с рук на руки худому майору с одутловатым, нездорового вида, лицом.

— К остальным его, — приказал он солдатам. — Завтра с утра всей кучей отправим в Барановичи.

Под конвоем рядового, тыкающего мне в поясницу ствол карабина, я дошёл до бани. Её дверь охранял солдат. Когда оказался внутри, быстро разобрался в ситуации. Это были те самые «остальные», про кого упомянул немецкий офицер. Всего четыре человека. Тесное помещение бани освещалось дрожащим огоньком свечи. Или он тут изначально был, или немцы решили проявить великодушие и предоставили пленникам свет.

Я быстрым взглядом оценил синие галифе, командирские гимнастёрки, звезды и другие нашивки на рукавах, «шпалы» на петлицах и даже ромбы. Последние носил один человек по возрасту самый старший среди четвёрки. У него же на рукаве на предплечье была нашита крупная звезда. Комиссар, но намного выше стоит, чем мой знакомый Фомин, который был всего лишь полковым комиссаром. Этот же рангом был выше.

«Вот это немцы рыбку отловили. Интересно, как смогли? Неужели комиссар забздел пустить себе пулю в висок?», — подумал я и лишь после этой мысли увидел, что обе кисти мужчины плотно перемотаны бинтами.

Среди остальных двое оказались со «шпалами» полковников и один носил звание подполковника. У подпола левая рука висела на груди на повязке из бинта. Сам рукав на гимнастёрке был срезан. Полковники же выглядели целыми. Так, слегка помятыми и смертельно уставшими.

— Доброго вечера желать в такой ситуации не стану. Поэтому, здравствуйте, — первым нарушил я всеобщее молчание.

— Здравствуйте, — сказал один из полковников. — Вы кто?

— Такой же неудачник как вы.

— Следите за языком! — вспылил тот.

— Я Андрей. Больше ничего сказать не могу в данном случае, — спокойно ответил я и шагнул к кадке у каменки чтобы сесть. Слабость всё ещё сильно мне мешала. Да и в грузовике всего растрясло. На втором шаге меня повело в сторону, и чтобы не упасть пришлось опереться рукой о стену.

— Вы ранены? — быстро спросил меня комиссар.

— Нет. Меня отравили, чтобы без сознания передать немцам.

Наконец, кадка оказалась рядом. До меня кто-то ей воспользовался точно так же, как хотел я, поставив вверх дном. Поэтому не пришлось тратить крохи сил, чтобы её перевернуть.

Вновь наступила тишина, нарушаемая звуками, доносившимися до нас через щелястую дверь и узкое незастеклённое окошко, сквозь которое сможет пролезть разве что кошка.

— Андрей, вы знаете, что происходит на фронте? — наконец, спросил комиссар.

— Нет, — я отрицательно мотнул головой. По правде говоря, я запутался в датах и не мог точно сказать, что уже произошло и что только будет. Вроде как начало июля уже, а значит, Сталин поменял Павлова со всем его штабом на Тимошенко. Через неделю, плюс-минус, немцы подойдут к Смоленску. Буквально только-только заявил или вот-вот громко заявит какой-то немецкий деятель на весь мир, что Советский Союз разбит Германией за каких-то четырнадцать дней. Опять же вот-вот плюс-минус начнётся битва за Киев. Сказать, что день-два-три-четыре назад завершилось крупнейшее танковое сражение за всю войну? Причём, совсем не в нашу пользу… Пожалуй, воздержусь. Примут за «наседку», подсаженную в баню, чтобы смущать умы командиров и вносить разлад в их души. Кстати, по поводу данного сражения. Я сам сильно удивился, когда узнал, что не Прохоровское на Курской дуге было самым массовым танковым побоищем. По числу танков бой Дубно-Луцк-Броды значительно его превосходит.

— Ложитесь на полок, — предложил он, видя, как мне тяжело сидеть на перевернутой кадке.

— Спасибо, — искренне сказал я ему.

Стоило мне растянуться на досках, как спустя несколько минут я отключился. Проснулся на рассвете. Тело было полно энергии во всех смыслах и по всем направлениям. Оглядевшись, я увидел клюющих носом командиров. Не спал только комиссар. Свеча не горела, но света хватало благодаря окошку. На улице уже давно царило утро. Пусть и раннее. Но в июле в пять утра уже так светло, что можно прочитать мелкий газетный шрифт.

— Отдохнули? Как себя чувствуете, Андрей? — тихо произнёс он, встретившись со мной взглядом.

— Прекрасно. А вы почему не спите?

Тот поморщился. Показалось, что ответа я не дождусь. Но нет, секунд через пять мужчина сказал:

— Руки болят немилосердно.

— Рана?

— Ожоги.

— Серьёзные?

Тот опять взял паузу.

— Да.

— Я могу помочь. Покажется странным и антинаучным, но я знаю деревенский заговор, который успокоит любую боль.

— Бросьте…

— Хуже точно не будет. И спешить… никуда же мы не спешим! — перебил я его.

— Валяйте. Действительно, времени у нас полно, — пробормотал комиссар.

Когда сползал с полока, разбудил подполковника. Тот чертыхнулся себе под нос, мазнул по мне взглядом и вновь закрыл глаза.

Встав рядом с комиссаром, я положил на его перевязанные кисти свои ладони, чуть опустил веки и тихонечко, практически беззвучно зашептал заговор:

— Троян, Троян, к тебе обращаюсь! Пусть от глаза твоего под руками мя чужая хвороба уйдёт, глубоко под камень боль упадёт, ломота да сухота сгинет!..

Закончив заговор, я отпустил руки комиссара.

— Всё, Андрей? — с заметным сарказмом и раздражением произнёс комиссар.

— Всё. Скоро должно подействовать.

— Ну-ну, — покачал тот головой. — Вы же красный командир, иначе бы в нашу компанию не попали. А ведёте себя, как… — и замолчал. На его лице одна за другой пронеслись эмоции. Он поднял перевязанные руки и медленно свёл их вместе, затем слабо постучал ими друг о друга. Потом и вовсе хлопнул в ладони. — Ай, чёрт! А так больно.

— Подействовало? — поинтересовался я.

— Подействовало, — со странной задумчивостью кивнул он. — Андрей, а вы кто?

— Сейчас это неважно. Коли будем живы завтра, то всё расскажу, — пообещал я ему. Нужно было что-то сказать, чтобы тот на время отстал, вот я и дал ему пищи для надежд и раздумий. А завтра… завтра будет завтра. Нечего загадывать.