Не тот год (СИ) - Баковец Михаил - Страница 41

— Хорошо.

ГЛАВА 19

Как только боль ушла комиссар отключился на моих глазах. Вот только поспать ему много не дали. Через пару часов с небольшим за дверью раздалась возня. Звякнул замок, затем дверь распахнулась и в проёме показался немецкий унтер.

— На выход! Быстро, быстро! — скомандовал он.

Нас привели сначала в комендатуру, где посадили за стол под присмотром двух солдат. Через несколько минут третий принёс тарелки с макаронами, разложил их перед нами и исчез на пару минут. Вернулся с подносом, на котором лежал хлеб. Каждому из нас был предложен кусок с намазанным паштетом и кусок без ничего. Уже в процессе нашей трапезы всё тот же немец принёс большой чайник и пять кружек.

В отличие от своих товарищей по несчастью я ел с аппетитом и про себя жалел, что немцы пожадничали с порциями. Я бы съел вдвое, а и то втрое больше. Организм за последние дни плохо питался и перенёс кошмарные нагрузки. Ему требовалась сытная пища. Комиссар кое-как ковырялся ложкой в тарелке, сунув ту между полосок бинтов. Кружку с чаем брал двумя ладонями, как и хлеб.

— Смотрю, на аппетит не жалуетесь? — с неприязнью бросил мне полковник, который невзлюбил меня отчего-то с первого взгляда. — Нравится немецкая еда?

— Еда как еда. К национальности она не имеет отношения. Скорее всего, её гитлеровцы отобрали у наших людей в деревнях или вытащили с наших армейских складов, которые им достались целыми и невредимыми, — спокойно ответил я ему. — И вам советую подкрепиться, чтобы были силы. Готов поспорить, что вот так нормально поесть у нас теперь не скоро получится.

— Андрей, вы как-то странно говорите, — вмешался в наш разговор комиссар. — Почему так сказали?

— Захотел и сказал. Лучше ешьте, мой вам совет.

Он попытался разговорить меня. Но я дальше просто молчал и ел. Кажется, этим я пошатнул шаткое уважение и симпатию, связавшие нас с ним утром после моего лечения. Но я сам уже пожалел о сказанном. Начал речь с тем, чтобы намекнуть командирам о скором побеге из плена, но пришедшая в голову мысль, что нас могут подслушивать, заставила мигом оборвать все намёки. На всякий случай. Как говорится, даже если у вас паранойя, то это всё равно не значит, будто за вами не следят.

Немцы нас не торопили за завтраком. Позволили умыться, предоставили бритвенные приспособления, дали время на оправку. И лишь после всего этого загрузили всю нашу пятёрку в грузовик и куда-то повезли. Вернее, не куда-то, а в Барановичи. Вместе с нами в кузове устроились три солдата. В кабине был водитель и фельдфебель, плюс впереди катил мотоцикл с тремя военнослужащими вермахта, а позади пылил «двестипятьдесятпервый» с парой МГ.

Когда мы отъехали километров на пять от села и покатили вдоль опушки — слева — и большого луга, в конце которого протекала небольшая речушка, окружённая ивами и лозинами — справа — я толкнул коленом в бедро подполковника, рядом с которым сидел. Тот быстро взглянул на меня.

— Готовьтесь, скоро всё начнётся, — негромко, но достаточно, чтобы меня услышал сосед, но ничего не разобрали немцы, если они хоть немного понимают по-русски, сказал я ему. — Не вмешивайтесь. Будет лучше для всех, если заляжете на полу грузовика и не станете поднимать голову, пока всё не закончится. Вы будете только мешаться, уж не обижайтесь. Передайте остальным.

— Побег? — его глаза блеснули огоньком надежды.

— Да… Всё, потом поговорим, а сейчас передайте мои слова товарищу комиссару.

Подполковник повернул голову к своему соседу и шёпотом стал передавать ему мои слова. Двое оставшихся наших товарищей сидели на противоположной лавке. Как и на нашей, с ними там находились два немца. Последний, третий, расположился слева от меня. В отличие от своих товарищей он был флегматичным, вёл себя расслабленно. Я бы сказал сонно. Может успел выпить с утра шнапса и его на утреннем жарком солнышке да в трясучем кузове растрясло и разморило? Правда, запаха алкоголя я не чувствовал, зато от него резко пахло старым многодневным потом и оружейной смазкой.

А вот один из парочки гитлеровцев, сидящих напротив нас, оказался крайне бдительным конвоиром.

— Прекратить разговоры! — рявкнул он на своём языке, прерывая подполковника. — Молчать!

«Ну, поехали!», — подумал я и зашептал первый заговор. С каждым разом магические древнеславянские вербальные формулы получались у меня всё быстрее и быстрее. Немец только успел закрыть рот после своего грозного окрика, а я уже со всем закончил.

Или только начал.

Первым умер охранник, сидящий слева от меня. Я со всей силы ударил его ребром ладони по горлу. Аж почувствовал, как сквозь смятый хрящ рука коснулась позвонков. Через мгновение после удара я вытащил штык из ножен у него на поясе и развернулся к немцам на соседней лавке. Ухватился левой рукой за дугу над головой для лучшей устойчивости и буквально выстрелил собой во врагов. Первым умер самый бдительный. Внушительный тесак, штык для Кар.98 вошёл по самое кольцо ему под ложечку. Почти сразу же я выдернул клинок, размахнулся и всадил его горизонтально в шею под ухо последнему немцу. И так и оставил его там, не став терять время. Все трое были вооружены «маузерами». Автомат был лишь у фельдфебеля в кабине. А жаль. Со «шмайсером» всё было бы намного проще.

Клац-клац, лязгнул затвор карабина в моих руках. Наведя оружие на заднюю стенку кабины, я прикинул, где должен располагаться фельдфебель и выстрелил.

Клац-клац.

Дымящаяся горячая гильза упала на колени подполковнику. Но тот даже не успел осознать этот момент. Все командиры РККА пребывали в лёгком ступоре из-за стремительности событий и влияния заговора, так как в тесном кузове находились слишком близко ко мне.

Вторая пуля пробила стенку кабины в районе местоположения водителя.

Клац-клац.

Третий выстрел я вновь сделал в сторону старшего автомобиля. Четвёртой пулей «наградил» водителя. И почти сразу же после него машина резко сбросила скорость и стала съезжать с дороги в лес. В лес, не на луг! Значит, с шофером всё покончено. Вряд ли бы он в сознании потащил грузовик прямиком в кусты и деревья.

Последнюю пятую пулю я послал в грудь в упор конвоиру с ножом в шее. Он единственный из всей троицы активно дёргался. Флегматик валялся без движения на лавке, привалившись к подполковнику. Бдительный дёргался в судорогах на полу у моих ног и пускал потоки крови и слизи изо рта.

Разряженный карабин кинул вниз и полез в подсумки к гитлеровцам. Ещё по дороге я приметил, что у двоих из них имеются яйцеобразные гранаты М39. Достав первую из них, я сжал её в ладони и забормотал заговор для оружия. Когда закончил шептать, грузовик уже остановился.

Легко выпрыгнув из кузова, я со всех ног бросился к «Ганомагу». Он отставал от грузовика метров на сорок-пятьдесят, но из-за остановки нашего автомобиля сократил дистанцию до двадцати, примерно. Это мне было на руку. Два десятка метров до бронированного гроба на колёсах я пролетел за несколько секунд. Немцы внутри ещё ничего не поняли и не торопились лезть наружу. Решили отсидеться за броней до прояснения ситуации. Хотя и были настороже. За оба пулемёта уже встали солдаты и внимательно следили за окрестностями, уделяя особое внимание стене леса.

— Н-на-а! — крикнул я и метнул через борт чёрный кругляш гранаты, перед этим дёрнув за шнурок запала. И сразу же бросился в сторону.

Взрыв прозвучал секунды через четыре. Да ещё какой! Одного из гитлеровцев выбросило наружу. Он пролете метров десять и с треском влетел в молодую поросль березок на опушке. «Ганомаг» от внутреннего взрыва перевернулся вверх колёсами. Ко всему прочему от него отвалились крупные куски… чего-то. Мельком опознать в искорёженных деталях что-то знакомое мне не удалось.

Близкий мощный взрыв отдался лёгким звоном в ушах и слабой болью в правом ухе, как от отита.

— Ц-ц, как неудачно вышло, — вслух с досадой щёлкнул я языком при виде развороченного «двестипятьдесятпервого». У меня на него были кое-какие планы, а теперь — всё. Там ничего целого и ценного не осталось.