Кёгэн. Японский средневековый фарс - Конрад Н. И. - Страница 3

Хитроумие, находчивость, ловкость — неотъемлемые черты положительных героев фарса — отражают идеалы третьего сословия, прославлявшего предприимчивость, сметку житейскую хватку. Плутни и обманы составляют основное содержание фарсов. Даже в кёгэнах о деревне мы не найдем отражения подлинной деревенской жизни, быта и нрава крестьян. Образ крестьянина — хякусё вообще редко встречается в фарсах.

Несмотря на то что в японском фарсе отразились настроения и идеалы средневековых горожан, среди его персонажей нет купца, если не считать уличного торговца. Это можно объяснить тем, что в XIV—XV вв. город еще не приобрел экономического влияния. Больше того, разорительные войны XV—XVI вв. замедлили развитие города. Расцвет его относится к XVII в. Тогда и появился в японской литературе образ купца.

В эпоху распространения кёгэнов третье сословие было еще очень молодо и терялось в массе разоренных самураев, беглых крестьян, отпущенных на волю слуг, среди представителей низшего духовенства и т. д. Поэтому в комедиях так часто встречается образ «простолюдина с большой дороги», человека без роду и племени, идущего в столицу искать службу. Можно выделить группу персонажей, лишенных сословной характеристики и обычно называющихся в фарсах «местными жителями».

Образы популярных героев фарсов — даймё и слуги Таро, — которые кажутся, на первый взгляд, застывшими, стереотипными, выполняют различные функции. Иногда и тот и другой олицетворяют класс феодалов, и тогда против них направлено острие сатиры. В других пьесах — это нищие пройдохи, наделенные чертами положительных героев фарса. Во многих пьесах обличается только даймё, а слуга выражает оппозиционные настроения народа. Наконец, можно выделить группу пьес, в которых эти персонажи меняются ролями.

В такой своеобразной форме кёгэны отражали основную особенность своего времени: процесс брожения, расслоения общества, охвативший все его слои.

Но какие бы новые функции не принимали на себя основные персонажи, они по-прежнему выступали под именами Даймё и слуги Таро. Поэтому так трудно обнаружить в японском фарсе развитие образа.

Прославление плутовства, хитроумия свидетельствует об идейной ограниченности кёгэнов. Однако они играли прогрессивную роль, так как содержали критику феодальных порядков, протест против феодалов и буддийской церкви, исходивший от самых различных представителей феодального общества. В одних кёгэнах плебей-монах жалуется на свою участь, говоря, что в храмах живется хорошо лишь тем, у кого есть богатые покровители. В других настоятель-бедняк становится жертвой алчных прихожан. Отшельник-ямабуси — обычно осмеиваемый персонаж, но в одной из пьес его нелепые заклинания помогают разоблачить самурая.

Японский фарс проникнут оптимизмом, в нем чувствуется вера народа в то, что господство феодалов и церкви не вечно. Творцы кёгэнов видели в богах простых смертных. Стрелы сатиры долетали до самого ада с его страшным дьяволом Эмма.

Японский фарс со временем мог бы превратиться в подлинную сатиру. Линия развития от простейших форм комического — комичности положения и языка — к его высшей форме — комичности характера — отчетливо прослеживается в кёгэнах, особенно на примере образа феодала. В сборнике «Кёгэнки» он более разработан, чем другие образы, наделен типическими чертами: он деспотичен, невежествен, глуп, труслив, чванлив и т. д. Однако в каждом отдельном фарсе даймё выступает носителем какой-либо одной черты, которая раскрывается в определенной ситуации при отстоявшихся формах зачина и концовки.

Соединение в одном характере ряда черт, показ героя в различных ситуациях были недоступны комедийному жанру в тот период.

Богатые возможности таились в бытовых фарсах, показывавших человека в личной жизни, в противоречиях с семьей. В этих кёгэнах отражены верные жизненные наблюдения, намечены острые реальные конфликты, хотя разрешаются они примитивными средствами — потасовкой и т. д.

Появление театральных цехов, тесно связанных с судьбами церковного и феодального театра, имело, несомненно, положительное значение для развития фарса. Они способствовали выработке профессионального мастерства актеров, совершенствованию драматического искусства. Благодаря театральным цехам японские фарсы сохранились до наших дней. Любительские труппы распадались, а вместе с ними бесследно исчезали и многие фарсы-импровизации.

Но вместе с тем развитие театральных цехов положило конец свободному творчеству, импровизации, источником которых была действительность, жизнь феодального общества. На смену пришли канон, профессиональные секреты, традиции. Канонизировался репертуар, канонизировались речь, движения, приемы игры. Артист должен был во всем подчиняться главе цеха — учителю, не мог вносить в фарс ничего своего, общаться с представителями других цехов и т. д. Вступая в цех, артист давал клятву, содержавшую, в частности, такие пункты:

«...Вплоть до следующего поколения обещаю во всем подчиняться учителю и никогда не проявлять своеволия.

Обещаю никому не передавать ни слова из того, что мне доведется услышать от вас.

Если я порву связь с вашей школой, обещаю возвратить в ваш дом все имеющиеся у меня кёгэны...» ².

Церковный и феодальный театр накладывал печать на драматическое искусство средневековой Японии. Драма Но все более подпадала под влияние буддизма и официальной идеологии. Фарсы, как жанр «низкий», второстепенный, не испытали этого влияния, сохранили живое дыхание жизни, но их развитие прекратилось. Кёгэны отлились в штампованные образцы, выработались стандартные зачины и концовки, канонизировались сюжеты. В таких застывших стереотипных формах они существовали все последующие века вплоть до революции Мэйдзи (1868). После революции театр Но лишился покровительства и материальной поддержки знати. Это могло привести к его исчезновению, поэтому в скором времени субсидии были восстановлены, театр Но нашел покровителей среди японской буржуазии.

В годы второй мировой войны театр Но временно прекратил существование, однако после войны был возрожден.

Старинный фарс в последние годы зазвучал по-новому.

В 1951 г. в журнале «Сингэкидзё» был опубликован фарс драматурга Санкити Куросава «Богач-громовержец». В основу его положен характерный для кёгэнов сюжет о мнимом перевоплощении в божество (достаточно сравнить фарсы «Богач-громовержец» и «Бог Нио», чтобы увидеть их сюжетное родство).

Перед зрителями появились знакомые образы господина и слуги. Богач-тёдзя во многом сохранил типические черты даймё. Подобно ему, он хвастается своими богатствами, нуждается, как и даймё, в советах всезнайки слуги, что не мешает ему, однако, быть с ним грубым и высокомерным. Правда, времена другие: господин уже не замахивается на слугу мечом, а просто грозит уволить. Трусливый богач, как и его предшественник даймё, терпит поражение.

Но если в прошлом в фарсах изображалось в основном столкновение даймё со слугой, то здесь богач сталкивается с крестьянской массой. Эксплуататорская натура богача раскрывается здесь ярче. В новом фарсе внимание акцентируется на связи богача-помещика с властями. За советом, как лучше обмануть народ, он обращается к «мудрецу», к которому не брезгует ходить и сам премьер-министр Японии.

Интересна эволюция образа слуги. Умный, ловкий, плутоватый, любитель выпить на чужой счет, в новой пьесе он почти во всем повторяет прежнего Таро. Однако здесь показана как бы борьба за него.

Как и в старых фарсах, слуга, с одной стороны, зависимое лицо, он служит у помещика и поэтому иногда невольно становится его соучастником, с другой, Таро — представитель народа. В пьесе Куросава слугу неоднократно охватывает раскаяние при мысли о том, что он обманывает своих товарищей. В конце концов в Таро побеждает обличитель богачей и друг народа. Осматривая подношения крестьян «богу-громовержцу», он замечает, что на каждой вещи есть этикетка «Made in USA». Не случайно именно в уста Таро — глубоко национального литературного героя — вкладывает автор негодующее восклицание: «Да, в конце концов, в какой же стране я нахожусь?»