Эхо древних звёзд (СИ) - "Charmonium" - Страница 19

– Может быть, стоит проверить?

– Что... – начала девушка.

Кайрос не стал предупреждать или готовить Лиру к тому, что собирался сделать. Его губы накрыли её рот с силой, которая не оставляла места для сомнений – это был акт доминирования, а не романтического увлечения. Поцелуй был совсем не таким, как у Лео. Первый контакт был жестким, почти болезненным. Его зубы царапнули её нижнюю губу, заставляя инстинктивно раскрыть рот от неожиданности – именно этого он и ждал.

Язык проник внутрь без спроса, исследуя каждый миллиметр её рта с методичностью ученого, изучающего новый образец. Он двигался резко, требовательно, иногда слишком сильно ударяясь о её зубы. Каждое движение было рассчитанным: угол наклона головы, давление губ, глубина вторжения.

Он покусывал её язык, словно проверяя реакцию на раздражитель. Иногда легкие укусы переходили в более сильные, заставляя Лиру вздрагивать. Одновременно его другая рука зарылась в её волосы на затылке, сжимая их достаточно сильно, чтобы она не могла отстраниться.

Всё это время его чёрные глаза оставались открытыми, наблюдая за каждой эмоцией, отражающейся на её лице. Когда она попыталась закрыть рот или отстраниться, его хватка только усилилась. Это был не просто поцелуй – это было исследование границ, тестирование реакций, эксперимент по изучению человеческих эмоций.

Даже когда он наконец отстранился, его пальцы ещё несколько секунд держали её подбородок, будто он боялся пропустить последнюю переменную в своём эксперименте. Его дыхание оставалось ровным, в то время как Лира тяжело дышала, пытаясь осознать произошедшее.

– И? – его голос был таким же холодным, как и всегда. – Чувствуешь ли ты что-то?

В этот момент его острые зубы блеснули в полумраке, создавая почти демонический оскал. Но в его глазах читалось нечто большее – профессиональный интерес исследователя, получившего новые данные для анализа.

– Я... – Лира попыталась сфокусироваться. – Я не...

– Чувствуешь ли ты сейчас хоть что-то похожее на то, что чувствовала с ним?

– Ты... ты не имел права...

– А кто имеет? Тот, кто признался тебе в любви? Или тот, кто просто хочет помочь разобраться? – Он наклонился ближе. – Ты чувствуешь возбуждение? Желание? Или просто пустоту?

Лира задрожала, её глаза наполнились слезами.

– Я не знаю…

– Вот именно. – Кайрос отпустил её, откинулся на спинку стула. – Теперь ты понимаешь, почему избегаешь его. Потому что боишься своих чувств. Боишься, что они окажутся недостаточно сильными.

– Прекрати анализировать меня!

– А кто будет? – он поднялся, глядя на неё сверху вниз. – Разберись с этим, Лира. Пока не стало слишком поздно.

Девушка смотрела ему вслед, чувствуя, как внутри всё переворачивается. Поцелуй Кайроса был правильным решением проблемы – с точки зрения логики. Но её сердце болело от этого поцелуя.

Когда Лео позже пытался заговорить с ней в коридоре, Лира снова отстранилась. Но в этот раз её голос был мягче:

– Мне нужно время, Лео. Просто... дай мне немного времени.

Лео кивнул, принимая условия игры. Но в его глазах девушка прочла то, чего не могла принять – настоящую, глубокую любовь. И это пугало Лиру больше всего.

Кайрос наблюдал за этой сценой издалека, анализируя результаты своего эксперимента. Интересно, понимает ли она, что его поцелуй лишь подтвердил то, что он уже знал? Что её реакция на него была лишь физиологической, а истинные чувства принадлежат другому?

В этот момент он понял, что сам начал слишком глубоко погружаться в человеческие отношения. Слишком много переменных, слишком сложно вычислить результат. Может быть, пора остановиться? Но инстинкт исследователя не позволял отступить. В конце концов, даже самые сложные уравнения имеют решение. Просто нужно найти правильный подход.

Всё детство Кайроса Д'Арка — это окно. Оно было в конце коридора, напротив двери в туалет, где маленький ниралиец просиживал часы, пока мать редактировала его решения. Окно — вот где жили другие дети. Они бегали по двору, кричали, падали, поднимали снег в комьях размером с их дурацкие детские кулаки. Иногда Кайрос видел, как они обнимались — так, будто их тела сливались в какое-то живое, дышащее существо. А он стоял у стекла.

Однажды Кайрос спросил мать, можно ли выйти. Она смотрела на него через линзы очков, которые делали ее лицо похожим на карту какого-то астрономического явления.

– Ты просишь о разрешении?

Мальчик кивнул, и она хмыкнула.

– Неужели ты думаешь, что твое время лучше потратить на игру в снежки, чем на изучение квантовой механики?

Он молчал. Мама взяла журнал Кайроса, где были записаны все его ошибки, и сунула под нос.

– Смотри, здесь ты допустил тридцать семь неточностей. Тридцать семь, Кайрос. Ты уверен, что готов тратить время на глупости?

Кайрос вернулся к окну. Дети уже ушли. На земле остались следы их ботинок, кучи снега, сломанные ветки. Он сел на пол и начал записывать координаты каждого следа. Координаты, расстояния, углы. Может, если запомнить их все, это заменит игру?

А потом был день, когда Кайрос увидел девочку. Она стояла одна у забора, который отделял наш дом от соседнего участка, и рисовала в снегу палкой. Мальчик не мог разглядеть, что именно. Но она смеялась. Смех звучал как треск льда под сапогом — хрупкий, но живой. Кайрос открыл окно. Мать ненавидела, когда он трогал окна.

– Эй! — крикнул мальчик. Голос дрожал, как у какого-то дурацкого младенца. Девочка обернулась. У нее были веснушки и волосы, похожие на птичье гнездо.

–Ты что, призрак?

Кайрос показал пальцем на свой череп — прозрачную часть, которая начинала проступать под кожей.

– Я — да, — соврал он.

Она рассмеялась.

– Призраки не носят очки, — сказала она и указала на мои линзы.

Мальчик не знал, как ответить. Тогда он достал из кармана кусок карандаша и бросил в снег, чтобы она могла им рисовать. Девочка подняла его, как драгоценность.

– Меня зовут Элли.

На следующий день он ждал ее. Элли не пришла. А через неделю Кайрос услышал, как мать разговаривала с отцом.

– Надо что-то с этим делать, — говорила она. — Он начал общаться с соседскими детьми. Это отвлекает.

– У нас нет времени на отвлечения, — сказал отец. – Может, мы его… изолируем?

И тогда они сделали окно непрозрачным.

Мать научила Кайроса считывать эмоции. Сердце бьется чаще — это страх или возбуждение. Дрожь в руках — возможно, тревога. Но все это вторично. Важно, что скрывается за этим. Она говорила это, как будто эмоции — это уравнения, которые можно разложить на части. Однажды Кайрос спросил ее, какие чувства испытывают, когда обнимают. Она нахмурилась.

– Это вопрос науки. Контакт двух тел, тепло, химические реакции. Ничего особенного.

Кайрос попытался обнять мать. Она замерла, как статуя, ее пальцы сжали плечо мальчика в замерзшей хватке.

– Ты мешаешь мне работать.

Она отстранилась, и Кайрос увидел в ее глазах что-то похожее на страх. Или это был гнев? Он не мог понять.

Отец научил его, как быть «эффективным». Он говорил, что эмоции — это «брак в системе». Как-то раз Кайрос упал в коридоре, когда пытался подпрыгнуть повыше, чтобы увидеть всю детскую площадку. Он ругался, пока мальчик лежал, прижав руку к кровоточащему локтю.

– Ты видишь, что произошло? — кричал отец. — Ты отвлекся. Ты позволил себе быть слабым.

Кайрос не плакал. Плакать было глупо — это только увеличивало количество переменных.

Однажды Кайрос увидел Элли на улице. Она играла с воздушным змеем. Он был ярко-желтым, как солнце, которое Д'Арк редко замечали за окнами. Элли заметила ниралийца, и Кайрос замер. Она помахала рукой. Кайрос отвернулся. Мать говорила, что «нельзя отвлекаться на случайные величины».

В тринадцать лет Кайрос понял, что никогда не будет нормальным. Что эти дети за окном живут в другом мире, недоступном для него. Он начал вести записи. Нет, не формулы и вычисления - мальчик писал о других детях. Об их смехе, их падениях, их объятиях. Эти записи Кайрос прятал под матрасом, когда родители проверяли комнату.