Джунгли, Секс и Чипсы! (СИ) - "Focsker" - Страница 50

Добрыня, человек, переживший множество битв, конфликтов и личных врагов, тот, кто всегда относился к проигравшему как к воину, достойному почестей, с высокого холма смотрел на флот свинорылов. Впервые в своей жизни, лишь слыша их вопли и издали видя отдельные силуэты «гигантов», которых те вели за собой, он испытал отвращение. Это были даже не боевые свиньи, не орки из фэнтезийных книг, историй вечно живых классиков. Добрыня много читал, он любил книги, любил необычных героев и антагонистов, но тех, кто шёл под парусами, на которых изображена виселица, полюбить не мог. Кетти рассказали старику о том, как поступали захватчики с «рыбачками», теми, кто обитал у берегов. Его недоверие к историям кошек развеяла раненая Гончья, что также не скрывала открытой неприязни к захватчикам. Вдобавок финальную точку поставила Рабнир, назвав всех «свинорылов» пожирательницами детей, создательницами пустошей.

Абсолютное зло — именно его увидел в лице чёрных парусов Добрыня. Поэтому он и решил действовать соответственно.

Тот же вечер. Лагерь выживших.

— Эй, эй, я сказала: Конь ходит буквой Г! — кричит из-за стола молодая кошечка-ученица.

— Конь ходит… «тыгдык-тыгыдык»! — воспротивилась ей мать, стукнув рукой по столу, добавила — или ходит с «игого»! С «гы-гы-гы» ходит, а то что ты показала, это не конь. Так летают только дальние птицы!

— Мама, — пищит кошка, — это ведь игра, и тут всё не как в реальности. Конь ходит вот так, буквой Г. — Взяв фигуру по начертанной на песке доске, перемещает ту девчонка.

— Это игра, — стоя над матерью и дочкой, пытаюсь успокоить вторую я. — И как в любой игре, действия в ней вымышлены, а победы — умственные. В них сила и возраст не важны, главное — смекалка.

Когда я, поздравляя с победой, положил молоденькой кошечке руку на голову, а после всего лишь пару раз погладил, молодая мамочка, ничем не уступающая дочери в красоте, расплылась в соблазнительной улыбке:

— Вы же наградите мою лучшую сучку за столь сильную игру? — говорила мать о дочери. Хе-хе, не тёть, твоей нудистке только четырнадцать, а мне за это, в моём мире, страгача лет на восемь дали б. Так что не могу, хоть мы и на чужом острове, в чужой реальности, пусть взрослеют как положено, без всяких наших гадостей. Дети — цветы жизни, цветы нужно поливать добрыми словами, удобрять денюжкой, подарками, как я сестёр, а вот трогать… Срывать их бутоны будут другие.

— Оглянитесь, — кивнув в сторону, прошу я очень темпераментную мамочку. Та, запрокинув голову, смотрит за спину, где за такими же, расчерченными на песке игровыми полями, сидят ещё как минимум пятнадцать пар кошек и наших девочек. — Как думаете, что будет со мной, если я решу благодарить за победу каждую?

Кошечки, старшая и младшая, опустили уши. С их хвостами на песок пала и всякая мотивация играть. Эх… Победительницу, жаждавшую моего внимания, я прижал, по-братски поцеловав в темечко. Затем, потрепав по голове, выдал несколько комплиментов в адрес её слабой игры, внешности, а после рассказал о её светлом будущем, если девочка продолжит развиваться. В прошлый раз, на «столе», далёком от этого, данный метод сработал, обиженки воссияли, а я, сохранив лицо, смог продолжить наблюдать за игрой, в которой, по факту, и сам был пиздец как слаб. Спрашивается, на хуй я её объяснял⁈ Да потому что… Местные должны понять, что, кроме охоты, издевательств над близкими, насилия и секса, есть и другой досуг.

— Эй, Агтулх! — послышался голос Маугли, а вернее, девчонки, что попыталась копировать его способность перемещаться по лианам, и, недолетев до нас метров тридцать, сорвавшись вместе с куском лианы, ебнулась в кустах. Крикливая, с белым мехом по телу, явилась с заходом… — Агтулх, я пришла за тобой! — С торчащей в руке веткой, что насквозь пробила мягкие ткани, машет мне здоровой ручкой Медоед. Очуметь, на сколько же сильная у неё толерантность к боли.

По заветам Добрыни, этой ночью я был обещан ей. То была жертва во благо Кетти и «Всего дальнейшего мира». Так говорил дед, и кто я такой, чтобы спорить с заключениями Бати. Меня частично всё устраивало. Я ж не кустарный Рембо, а простой, обычный Ростовский Мактрахер с ирландскими корнями. Естественно это шутка, попытка успокоить себя в условиях, когда, любая, даже самая молоденькая кошечка, едва достигая пубертата, очень хочет твоего внимания.

— Агтулх, я так спешила к вам! — Как только она выбралась из кустов, кровавых ран на теле её прибавилось, блять, что с тобой… — Понимая, что ни одна из аниме-принцесс, вайфу, не смогла бы проигнорировать рану своего героя-избранника, исполняя роль клишированной самки нашего мира, кидаюсь на встречу Медоеду.

— О боже, храбрая Рабнир, как же вы получили эти раны? — Бегу к ней с наигранной заботой, криком требую у кошек принести всё необходимое для обработки ран. Мария, в наших непринуждённых беседах, многому меня научила: системе обработки ран, тому, какие местные зверодевочки лекарства используют и как накладывают. Нам же нужно было хоть как-то оправдать наши беседы, потому маломальские знания в «исцелении» я приобрёл.

— Горячую воду, прижигающую смесь, быстр! — Командую я кошкам, а после, переведя взгляд на глупую Рабнир, опешившую от моей заботы, спрашиваю: — что случилось? Неужели какое-то ужасное чудовище посмело напасть на вас, воительница Рабнир?

— А? Ну… нет, палка, куст, э-э-э, хе-хе… — Рабнир глядит на лица замерших вокруг нас молодых кошек. Она же не могла признаться при них, что лиана её тупо оборвалась и при падении руку ей пробила обычная ветка. — А впрочем, да! То был жуткий зверь, уже мёртвый э-э-э… корч!

Боже, вьебалась о пень, кто в это поверит.

— Ужас, захвачтеская магия! — Воскликнула одна из молодых кошечек.

— Кошмар, я принесу горячую воду! — Вторила ей вторая из молодух.

«Ох, ебать, ну и дуры…» — прикладывая мокрую тряпку к ране Медоеда, думал про себя я.

«Ну, и как дальше ты будешь меня жалеть?» — строя из себя умирающего лебедя, корчилась в муках Рабнир, при этом одной из своих сильных ручек, словно цепью, держа меня за руку. Блэт…

Для начала, как любой нормальный человек, помог с обработкой ран, жидкостью, что предоставили, причём нашей, спиртованной, через салфетку обтирая кровь у открытой раны, там где стрела по-прежнему торчала насквозь. «Сука, это же ебучий спирт, это… это больно, так какого хера!» — когда я коснулся Рабнир в области раны, та охнула, с целительницы Кетти перевела на меня свой звериный, ужасающий взгляд. Её золотые глаза светились ярче, чем описанный их цветом драгоценный металл, а лицо сияло от экстаза, наслаждения и… радости?

— Да… о боги, как же больно, сделай ещё больнее! — Тянется ко мне обеими руками Медоед, и, Кетти, посчитав, что у Медоеда окончательно слетела кукуха, обхватывают её шестером, придавливают к земле. Кетти женщины, мясистые, взрослые, одна падает ей на правую руку, одна на левую, одна на правую ногу, вторая на левую, и ещё одна садится на живот, шестая дёргает. Прутик словно нож сквозь масло выходит из раны. Медоед даже не заметив этого спрашивает:

— Рана очень серьёзная, эта штука во мне доставляет столько боли… Но если ты поцелуешь меня, утешишь, я наверняка не почувствую! — Глядя в мои глаза своими круглыми, полными надежды и веры золотыми глазами, с тоном умирающего, прошептала Рабнир.

— Какая штука? — Спросил я, указав пальцем на руку.

Медоед сдержанно, словно испытывая боль, зажмурила глаза, на сторону руки повернула голову, томно вздохнув, произнесла: «А разве ты не видишь?» — после чего открыла глаза и удивилась сама. Там ничего не было, и поверх её белого, выступившего меха уже наложили повязку.

— Но… а… я… э… хе-хе. — Рабнир в замешательстве, она заикается, ищет возможность выкрутиться, скинуть с себя все те прошлые стезания. — А точно маг…

Я падаю на спелые, подтянутые груди Медоеда, просовывая руки между сильных лопаток и песком, обнимаю. Я же принц, белый герой. Да блять, для неё я ебучий «фан-сервис»! И не могу просто так бросить ту, кто на меня так рассчитывает.