Промышленный НЭП (СИ) - Тыналин Алим - Страница 53

— У нас сформировался комплексный контрудар, — продолжил я. — Во-первых, разоблачение теоретика Лопухина как плагиатора. Во-вторых, публикация в «Экономической газете» о реальных результатах эксперимента. В-третьих, доказательства того, что аварии на наших предприятиях организованы противниками эксперимента.

Вознесенский, до этого молчавший, включился в обсуждение:

— А главное, товарищи, экономические результаты говорят сами за себя. Рост производительности в среднем на сорок процентов, снижение себестоимости, повышение качества продукции. Эти цифры неопровержимы и подтверждены официальной отчетностью.

Орджоникидзе подошел к карте СССР, висевшей на стене:

— Товарищи, я считаю, что настал момент представить все эти материалы товарищу Сталину. Не через комиссии и не через посредников, а напрямую. Показать реальные достижения эксперимента и раскрыть методы, которыми пользуются его противники.

— Поддерживаю, — решительно кивнул Киров. — Более того, предлагаю поставить вопрос об ответственности тех, кто организовал диверсии на советских предприятиях, нанося ущерб государству.

— Вы понимаете, что это прямой вызов Кагановичу? — тихо спросил профессор Величковский. — Лазарь Моисеевич очень близок к товарищу Сталину.

— Понимаем, — твердо ответил Орджоникидзе. — Но правда на нашей стороне. К тому же, товарищ Сталин прежде всего руководствуется интересами государства. Если промышленный НЭП действительно повышает эффективность промышленности, особенно оборонной, он поддержит эксперимент.

Мы разработали детальный план действий. Я должен подготовить специальный доклад для Сталина, включающий экономические результаты эксперимента, доказательства организации диверсий противниками и предложения по дальнейшему развитию промышленного НЭПа.

Киров взял на себя политическое обеспечение вопроса, используя свои связи в партийных кругах. Орджоникидзе обязался лично договориться с Поскребышевым о встрече со Сталиным.

— Есть еще один деликатный момент, — заметил Мышкин. — По нашим данным, Каганович уже знает о провале диверсии и пытается блокировать расследование. Он может попытаться изъять материалы и арестовать участников операции под предлогом «превышения полномочий».

— Не успеет, — уверенно заявил Орджоникидзе. — Я уже говорил с Менжинским. Дал понять, что имею прямой выход на товарища Сталина по этому вопросу. Менжинский не захочет оказаться между двух огней.

Когда совещание подходило к концу, Киров попросил слова:

— Товарищи, то, что мы делаем, выходит за рамки обычной внутриведомственной борьбы. Промышленный НЭП может изменить экономический курс всей страны, сделать индустриализацию более эффективной и менее болезненной для народа. Это историческая миссия, и я горжусь, что участвую в ней.

Его слова придали нам дополнительную уверенность. Миссия действительно историческая, и от ее успеха зависит будущее не только нашего эксперимента, но и всей страны.

— Когда представим материалы товарищу Сталину? — спросил я Орджоникидзе.

— Поскребышев обещал организовать встречу послезавтра, — ответил нарком. — У нас есть сутки на подготовку доклада. Леонид, ты главный докладчик. Мы с Кировым обеспечим политическую поддержку.

Когда все разошлись, мы с Орджоникидзе остались вдвоем в кабинете.

— Леонид, ты понимаешь, на что мы идем? — серьезно спросил Серго. — Это прямое столкновение с одним из самых влиятельных людей в партии.

— Понимаю, Серго, — ответил я, собирая документы. — Но другого пути нет. Либо мы убедим Сталина в ценности эксперимента, либо Каганович уничтожит и эксперимент, и всех нас.

Орджоникидзе подошел к окну, за которым раскинулась Москва.

— Самое сложное, — задумчиво произнес он, — убедить товарища Сталина, что промышленный НЭП не противоречит генеральной линии партии. Что он усиливает, а не ослабляет социализм. Что экономические стимулы не возрождают капитализм, а делают социалистическую экономику более эффективной.

— Именно на этом и построим доклад, — сказал я. — Цифры, факты, логика. Товарищ Сталин ценит конкретные результаты.

— Дай бог, Леонид, дай бог, — задумчиво произнес Серго, используя выражение, которое редко можно услышать из уст старого большевика.

Я покинул наркомат с твердым намерением подготовить самый убедительный доклад в моей жизни. Впереди предстояла встреча, от которой зависела судьба не только промышленного НЭПа, но и будущее страны. И я намеревался использовать этот исторический шанс по максимуму.

Сумеречный свет московского вечера едва пробивался сквозь плотные бархатные шторы на окнах. В просторном кабинете с высоким лепным потолком и массивными дубовыми панелями пространство освещали лишь несколько настольных ламп под зелеными абажурами, создавая островки света в полумраке. Подобный полумрак идеально соответствовал атмосфере заседания, неопределенной, напряженной, полной недосказанностей.

Заседание комиссии Кагановича по контролю за экономическим экспериментом Краснова проходило в здании ЦК партии на Старой площади. Лазарь Моисеевич сидел во главе длинного полированного стола, его крупная голова с характерными залысинами и жесткий, властный взгляд из-под тяжелых век выдавали крайнее раздражение.

— Товарищи, начнем заседание, — произнес он, постукивая карандашом по столу. — У нас сегодня отсутствует товарищ Лопухин. По личным обстоятельствам.

Легкий шепот пробежал по комнате. Все присутствующие прекрасно знали об истинной причине отсутствия теоретика из Института марксизма-ленинизма. Скандал с обнаружением плагиата в его работах прогремел на всю научную и партийную Москву.

«Литературная газета» опубликовала разгромную статью с параллельными цитатами из диссертации Лопухина и работ американского экономиста Келлера. Чтобы избежать дальнейшего позора, теоретика срочно отправили в командировку в Ташкент, подальше от разъяренного начальства и насмешливых взглядов коллег.

— Отсутствие товарища Лопухина не помешает нашей работе, — продолжил Каганович, обводя тяжелым взглядом присутствующих. — Нам необходимо подготовить итоговый доклад для товарища Сталина о вредительской сущности так называемого эксперимента Краснова.

Валенцев, редактор идеологического отдела «Правды», нервно поправил узел галстука. Худощавый мужчина с выразительным горбатым носом и пронзительными темными глазами выглядел необычайно напряженным. Утренняя сводка ОГПУ о задержании диверсантов на Путиловском заводе и упоминание его фамилии в показаниях Бахрушина лишили его покоя.

— Лазарь Моисеевич, — осторожно начал он, стараясь придать голосу уверенность. — Возможно, нам стоит подождать с окончательными выводами. Появились некоторые осложняющие факторы.

Каганович резко повернулся к нему:

— Какие еще факторы, товарищ Валенцев? Диверсия на Путиловском? Так мы всегда утверждали, что эксперимент Краснова создает условия для таких происшествий!

— Дело в том… — Валенцев замялся, не решаясь произнести вслух то, что мучило его. — Задержанные диверсанты дают определенные показания которые могут быть неправильно истолкованы.

— Не понимаю, о чем вы, — отрезал Каганович, но в его глазах мелькнула тревога. — Очевидно, что Краснов пытается отвести от себя подозрения с помощью фальсифицированных доказательств.

Шкуратов, грузный мужчина с тяжелым взглядом из-под нависших бровей, председатель Центральной Контрольной Комиссии, неожиданно подал голос:

— Товарищи, возможно, нам следует более объективно взглянуть на экономические результаты эксперимента. Последние данные из «Экономической газеты» демонстрируют весьма впечатляющий рост производительности на экспериментальных предприятиях.

По комнате пронесся удивленный шепот. Еще две недели назад Шкуратов являлся одним из самых ярых критиков эксперимента, а теперь вдруг заговорил о «объективном взгляде». Каганович метнул в его сторону испепеляющий взгляд.