Промышленный НЭП (СИ) - Тыналин Алим - Страница 54

— Товарищ Шкуратов, — холодно произнес он, — данные «Экономической газеты» нуждаются в тщательной проверке. Мы знаем, что цифры можно представить по-разному. Особенно когда за ними стоят определенные интересы.

— Разумеется, — поспешно согласился Шкуратов, но его глаза избегали встречи со взглядом Кагановича. — Я лишь предлагаю не торопиться с окончательными выводами.

Каганович сжал кулаки так, что побелели костяшки пальцев. Шкуратов, его верный союзник, неожиданно изменил позицию. Валенцев нервничает из-за каких-то показаний. Лопухин дискредитирован и отстранен от работы комиссии. События принимали крайне неприятный оборот.

— Может, перейдем к конкретным пунктам доклада? — предложил Тумаркин, невысокий лысеющий мужчина с пронзительным голосом, заведующий экономическим отделом Госплана и последовательный противник эксперимента Краснова. — У меня подготовлена аналитическая записка о несовместимости системы материального стимулирования с принципами социалистического планирования.

— Да, товарищ Тумаркин, — с видимым облегчением подхватил Каганович. — Изложите ваши выводы.

Тумаркин развернул на столе несколько графиков и диаграмм:

— Как видно из этих данных, материальное стимулирование создает диспропорции в распределении трудовых ресурсов. Рабочие стремятся на предприятия с повышенными ставками и премиями, что нарушает плановый принцип распределения кадров…

Его монотонный голос заполнил помещение, но внимание присутствующих явно рассеивалось. Глазин, представитель наркомата финансов, украдкой поглядывал на часы. Шкуратов делал вид, что внимательно слушает, но мысли его блуждали далеко от темы заседания. Валенцев нервно теребил край блокнота, его пальцы заметно дрожали.

Каганович, наблюдая за происходящим, ощущал, как контроль над ситуацией ускользает из рук. Комиссия, еще недавно единодушно выступавшая против эксперимента Краснова, теперь представляла собой разрозненную группу людей с разными интересами и страхами.

— Товарищ Тумаркин, — перебил докладчика Ларионов, представитель промышленной секции Госплана, ранее молчавший, — ваш анализ не учитывает данные о снижении себестоимости продукции на экспериментальных предприятиях. Согласно отчетам с Путиловского завода…

— Этим отчетам нельзя доверять! — раздраженно воскликнул Тумаркин. — Они составлены заинтересованными лицами!

— Но их подписали независимые контролеры из финансового отдела наркомата, — возразил Ларионов.

— Которые наверняка были принуждены к этому! — выпалил Тумаркин, и тут же пожалел о сказанном.

Каганович резко стукнул ладонью по столу:

— Товарищ Тумаркин! Обвинения в адрес государственных контролеров — серьезное заявление, требующее доказательств. У вас есть такие доказательства?

Тумаркин побледнел:

— Нет, товарищ Каганович. Я выразился неточно…

— Крайне неточно, — отрезал Каганович. — Подобные заявления подрывают доверие к нашей работе.

Парадоксальным образом Каганович вынужден защищать честность государственного аппарата, который сам же обвинял в манипуляциях, когда это касалось результатов эксперимента Краснова. Ирония ситуации не ускользнула от присутствующих.

Заседание продолжалось еще около часа, но продуктивности не наблюдалось. Комиссия, недавно сплоченная общей целью дискредитировать эксперимент Краснова, теперь напоминала разлаженный механизм. Одни члены осторожничали, боясь оказаться на проигравшей стороне, другие нервничали из-за возможных разоблачений, третьи меняли позицию, заботясь о собственном будущем.

Когда заседание подошло к концу, Каганович раздраженно собрал бумаги в папку.

— Товарищи, мы продолжим работу над докладом завтра. Прошу всех подготовить конкретные материалы и предложения. — Его взгляд остановился на Валенцеве. — Товарищ Валенцев, задержитесь на минуту.

Когда остальные члены комиссии покинули кабинет, Каганович плотно закрыл дверь и приблизился к нервничающему редактору «Правды».

— Что происходит, Валенцев? — спросил он, понизив голос. — Что за показания дают эти придурки на Путиловском?

Валенцев сглотнул, его тонкая шея дернулась:

— Лазарь Моисеевич, ситуация сложная. Бахрушин арестован и, кажется, дает показания. Он упоминает наши встречи. И передачу средств.

Лицо Кагановича потемнело:

— Этот болтун Бахрушин! Я же говорил Строгову быть осторожнее в выборе исполнителей. — Он задумался на мгновение. — Нужно немедленно связаться с ОГПУ. Пусть перехватят дело и изымут все материалы. Мы представим это как попытку Краснова фальсифицировать доказательства.

— Боюсь, может быть поздно, — пробормотал Валенцев. — По моим сведениям, Орджоникидзе уже располагает копиями всех протоколов. И говорят, он запросил встречу со Сталиным.

Каганович молча прошелся по кабинету, его грузная фигура отбрасывала длинную тень на стену.

— Что с Шкуратовым? — резко спросил он. — Почему он вдруг заговорил об объективности?

Валенцев пожал плечами:

— Не знаю точно, но ходят слухи… У Краснова появились какие-то материалы на него. Что-то связанное с дачей в Серебряном Бору и племянницей из Камерного театра…

— Которая не племянница вовсе, — мрачно закончил Каганович. — Понятно. Шкуратова шантажируют.

Он подошел к окну, глядя на вечернюю Москву, где зажигались первые огни. Ситуация становилась критической.

Комиссия фактически парализована. Ключевые союзники либо дискредитированы, либо напуганы, либо подвергнуты шантажу. А тем временем экономические результаты эксперимента Краснова становятся все более впечатляющими и получают все большую огласку.

— Придется действовать напрямую, — наконец произнес Каганович. — Я сам встречусь с товарищем Сталиным. Объясню ему политическую опасность эксперимента Краснова. Иосиф Виссарионович поймет, что под видом экономических реформ в страну пытаются внедрить капиталистические элементы.

Валенцев с сомнением посмотрел на начальника, но возражать не решился. Он лишь надеялся, что Каганович обладает достаточным влиянием, чтобы повернуть ситуацию вспять.

Когда Валенцев покинул кабинет, Каганович еще долго стоял у окна. Его отражение в темном стекле выглядело зловещим.

Он понимал, что столкнулся с серьезным противником. Краснов оказался не просто талантливым организатором экономического эксперимента, но и мастером политической борьбы. Впервые за долгое время Каганович почувствовал угрозу собственному положению. И это ощущение ему категорически не нравилось.

Полночь давно миновала, когда мы собрались в моей квартире на Арбате. Старинная люстра с хрустальными подвесками отбрасывала мягкий желтоватый свет на лица соратников, расположившихся в гостиной. Тяжелые портьеры надежно скрывали нас от посторонних глаз, а включенный патефон с негромкой музыкой Чайковского маскировал разговор от возможной прослушки.

— Итак, товарищи, подведем итоги первого этапа контрнаступления, — произнес я, обводя взглядом присутствующих.

Мышкин, как всегда сдержанный и внимательный, сидел в кресле у окна, готовый в любой момент отреагировать на подозрительные звуки с улицы. Глушков расположился напротив, его коренастая фигура и простое крестьянское лицо скрывали острый ум и железную волю. Профессор Величковский, с аккуратной седой бородкой и проницательным взглядом, устроился на диване, положив рядом старомодный портфель из потертой кожи. Вознесенский, самый молодой из нас, нервно постукивал карандашом по блокноту, готовый фиксировать важные моменты обсуждения.

— Операция на Путиловском заводе прошла успешно, — начал Мышкин. — Диверсанты захвачены с поличным, все дали признательные показания. Особенно ценны показания Бахрушина, который напрямую связывает диверсию с Валенцевым, а через него с Кагановичем.

Вознесенский поднял голову от блокнота:

— «Экономическая газета» сделала свое дело. Статья о результатах эксперимента на Путиловском заводе вызвала настоящий фурор. Звонили из пяти наркоматов, просили дополнительные экземпляры для распространения среди руководящего состава. Даже из ЦК проявили интерес.