Заклинатель - Грин Лейтон - Страница 8

– Я делаю свою работу. Разве вы здесь не по той же причине?

– Еще я хочу помочь Эддисону и Тапс.

– Все ясно, – бросила Нья. – Есть еще какие-то выводы относительно моего характера?

– Забудьте. На этом ритуале наверняка был кто-то еще, с кем мы можем поговорить и кто знает об этом жреце больше.

– Там собрались кумуша – деревенские жители. Как вы собираетесь их искать?

– Не знаю, по деревням проехаться? – предположил Грей.

– Очень непрактично. К тому же они не станут с вами разговаривать.

– Зато с вами станут.

– С чиновницей из министерства? Вряд ли.

– Эддисон и Тапс не селяне, – сказал Грей, – однако они там были. Могут найтись и другие вроде них.

– Как я уже сказала вам вчера вечером, никто из тех, кто присутствовал на ритуале, не захочет светиться. Если хотите помочь мистеру Эддисону, не тратьте время, пытаясь найти тех, кто там был и то ли может, то ли не может что-нибудь об этом знать.

– Тогда остается только прощупать связи Эддисона. Кто-то ведь рассказал ему о церемонии. Я рассмотрю дело под этим углом, а вечером встретимся с профессором Радеком.

– Перед этой встречей мне хотелось бы, чтобы вы переговорили кое с кем еще, – проговорила Нья. – Если вы вечером свободны и сможете пойти со мной, предлагаю встретиться в семь у вас в посольстве.

– Да, я смогу. С кем мы встречаемся?

Она дотронулась до креста у горла.

– Кое с кем, кто разбирается в джуджу.

Грей ушел, и Нья позволила себе легкий вздох облегчения. Не в ее характере себя нахваливать, но она хорошо сыграла свою роль. У нее появилось предчувствие, что Грей может оказаться ей полезен и поможет в ее поисках. Несмотря на молодость, в нем ощущалась компетентность, а еще он обладал качеством, слишком хорошо знакомым Нье, потому что она и сама им обладала. Доминик Грей был из тех, кто выживает.

Слава богу, что за расследование не взялся тот второй человек из американского посольства. Нья сильно сомневалась, что у нее хватило бы духу с ним работать. Ей был знаком этот типаж – такие думают, что их привилегированный статус представителей западной цивилизации по умолчанию дает им превосходство над коренным населением. Их доллары, евро или фунты открывают перед ними двери лучших клубов, позволяют ежедневно и еженощно питаться в самых дорогих ресторанах и вкушать столько грязных удовольствий, сколько их душенькам угодно. Они проникаются якобы врожденным чувством превосходства, словно всегда имели право на подобный статус, хотя на самом-то деле просто случайно оказались в нужном месте. В лучших традициях колониализма их глубинное чувство незащищенности порождало жестокость и черствость, держа человечность под тремя замками и позволяя им наслаждаться своим пребыванием в новой вотчине, не терзаясь угрызениями совести. Тут оставались только такие. Хорошие люди всегда уезжали, удрученные происходящим в Зимбабве и разочарованные невозможностью добиться реальных перемен к лучшему.

Она поехала через центр города, глядя прямо перед собой. Это стало ее привычкой – оскорблять взор повседневными реалиями Хараре не хотелось. И все-таки полностью избежать мелькающих образов ее измученного города было невозможно.

Путь Ньи лежал по улице Джулиуса Ньерере, Второй улице, затем по Ангва, а в опущенное окно просачивались воспоминания. Город обзавелся бледной аурой упадка, которой не было в дни ее детства. Когда-то Хараре был современным, чистым, полным энергии, надеждой Африки, гордостью и радостью страны. Он был словно наэлектризован. Апартеиду пришел конец, и хотя его пережитки до сих пор кое-где давали о себе знать, большинство людей, в особенности молодежь, в удивительном порыве товарищества приняли новое Зимбабве. Появилось множество рабочих мест, образование финансировалось государством и было превосходным.

Нья вспомнила, как, бывало, в послеобеденные часы лакомилась мороженым-трубочкой под медовой глазурью у павильона «Вестгейт» в окружении друзей – детей разных национальностей из дипломатического круга ее родителей: других зимбабвийцев, египтян, южноафриканцев, шведов, ирландцев, ганцев, датчан, американцев, индийцев, португальцев, застенчивых близнецов из Дубая. Ночные вылазки в «Эйвондейл», в «Кафе “Европа”» за граппой, посиделки в «Архипелаге» и «Черепахах», привычка быстро перекусить в «Нандо» перед тем, как отправиться в винный бар при отеле «Мономотапа». А сейчас она проезжала мимо безжизненных торговых центров, мимо пустых, обсаженных жакарандой бульваров, где когда-то работали магазины, толпились туристы и видны были все признаки процветающей экономики. Она вцепилась в руль. Все это счастье, весь этот потенциал – все это оказалось растрачено тем же правительством, благодаря которому когда-то появилось. Неважно, что тому виной: жажда власти, паранойя, жадность – Нье плевать было, что именно пошло не так, что положило начало той нисходящей спирали, которая превратила любимое Зимбабве ее юных лет в очередное нищее африканское государство.

Нет, ни малейшего сочувствия Нья не испытывала. Она просто знала, что ей этого не вынести.

Ее задача на сегодняшний день была слишком знакомой. Предстояло оценить условия жизни в Мбаре, пригороде, который стал одной из очередных потенциальных целей гнусного правительственного проекта расчистки, заключавшегося в тотальном и непродуманном сносе трущоб. Ведя машину, она сглатывала, пытаясь избавиться от кома в горле, вызванного видом самодельных хижин из поставленных друг на друга листов гофрированного алюминия. Сквоттеры ютились и в крошечных картонных лачугах, используя их в качестве прибежища, пока не зарядили дожди. Канализация, электричество, водопровод и другие атрибуты современности либо отсутствовали, либо доживали свои последние дни. Тут постоянно опасались то дизентерии, то холеры и ежедневно побирались, чтобы добыть еду и питьевую воду. Дети в обносках порскали от «лендровера» с правительственными номерами и таращились на нее, будто она была инопланетянкой. Шелудивые одичавшие коты и псы крадучись пробирались по дальним окраинам этого напоминающего ночной кошмар лабиринта.

Нью трясло от ярости и бессилия, пока она вела машину через трущобы. Она остановилась лишь у сиротского дома для больных СПИДом детей, чтобы оставить там привезенные с собой продукты и поношенную одежду.

По привычке она снова потянулась к крестику, но мстительно отдернула руку. Бог ничего не сделал, чтобы облегчить участь этих людей, которые наверняка взывали к нему куда чаще, чем те сволочи, которые позволили ее стране прийти в упадок.

Ей захотелось снять крест, но она не могла. Его подарил отец, и другого Нья от него не получит. Никогда.

И это тоже повод порвать со старой привычкой.

Она подготовит свой доклад. Предоставит начальству именно то, о чем ее просили: конкретный отчет о тех трагедиях, которые обрушатся на этих людей, когда их жалкие дома будут уничтожены. Сообщит о неминуемых последствиях намеченных действий – и сделает это в нейтральном, бесстрастном тоне, который усвоила в министерстве.

Нья восстановила самообладание, только оставив Мбаре далеко позади и смахнув слезу, которую не помогло сдержать даже ее столичное самообладание. Мысли вернулись к другому заданию: наблюдению за американцем. В правительстве знали о распространении джуджу в основном потому, что опасались дурных отзывов в прессе, но разобраться с этим явлением не было приоритетной задачей.

Ей нужно соблюдать осторожность; она чувствовала, что Доминик Грей умен. Он может оказаться ей полезен, но придется постоянно быть начеку и не дать ему догадаться о ее истинных целях.

Он не должен узнать, почему она на самом деле помогает ему искать Уильяма Эддисона.

Харрис закинул ноги на письменный стол, прикурил сигарету и заложил руки за голову.

– Что удалось узнать? Эддисон уже выполз из своей норы?

Грей сел на неудобный металлический стул, развернутый к столу, не сутулясь и не напрягаясь, в расслабленной позе человека, способного в любой момент приступить к действиям.