Корнет (СИ) - "taramans" - Страница 39

— Ну-у-у…, - женщина принялась накручивать локон на палец, — Так это же… после того, как вы меня гладили. Так хорошо мне было, что и про болячки свои запамятовала.

— И что же? Чем все закончилось?

— А я и Захару, и хозяйке так и сказала: будете меня костерить — соберусь и уйду горничной к вдове генерала Вершинина. Там место освободилось, прежняя горничная замуж вышла! Вот! А там и место есть, и наряды они дворовым своим дарят, и впроголодь никто не живет… А еще и пяти рублей в месяц прислуге не жалеют!

«М-да… То, что Захарка-сучонок, деньги у нее отберет — так то дело такое, семейное. Тут влезать… глупо! Некрас тогда правильно все сказал. А вот то, что он ее и впрямь в черном деле держит… Мудак! И купчиха эта… нет, чтобы приодеть бабенку. Одета Паша не совсем уж затрапезно, но… явно все хорошо ношеное. По принципу — бедненько, но чистенько!».

— А что, хорошая моя… В городе есть ли лавки готового платья? — будто ненароком спросил Юрий.

— Лавки-то? Есть такие. И портные у нас есть. И для господ, которые шьют, и те, что попроще.

— Ты сходи-ка туда, приценись к женской одежде. А то… я же не Захар, хочу, пока ты ко мне в гости бегаешь, чтобы одета была прилично…

Паша повернулась к нему с удивлением:

— Так это… Юрий Александрович… Так выж мне и так деньги даете.

— То дело такое… Захар отобрал? Как муж вроде бы и имеет право. И дальше отбирать будет. А вот если я тебе немного поспособствую в одежде… Не будет же он у тебя юбки отбирать?

Женщина взвизгнула от радости и… Принялась горячо благодарить корнета за еще не оказанное благодеяние. Благодарила уже довольно умело, чем быстро привела его в готовность к более активным игрищам.

Плещеев помнил, как он был удивлен тем, что для Параши не стали удивительными разнообразные способы «амурных дел». Как пояснила она ему предельно откровенно:

— Захарка-то мой… козел тот еще! Уж как он только… стручок свой не использовал. Куда он его только мне не пихал. Говорит, ты, дура, ничего не понимаешь в господской любви! А баре только так и делают!

«Захар, конечно, козел, но… Мне в данном случае было легче! Как говорится, зерна упали на удобренную и подготовленную землю. И женщина, вкусив наслаждения, овладевала всеми необходимыми навыками с большим прилежанием!».

Тем не менее, выбрав время, когда Захарка запрягал хозяйскую кобылу в коляску, корнет зашел в каретный сарай и, прижав рыжего «огрызка» к стене, прошипел ему в лицо:

— Ты что же… смертный прыщ! Бабу свою лупцевать вздумал?

Приказчик сначала опешил, но потом вдруг попробовал взбунтоваться:

— Имею право! Вы, ваш-бродь, блудом ее развратили! Соблазнили мужнюю жену!

Юрий нехорошо усмехнулся:

— Кто ее развратил — тут еще посмотреть нужно! В церковь жаловаться решил бежать, да? Хозяйке наябедничал? А если в той церкви станет известно, что ты свой огрызок в рот ей пихал, каково оно будет? А что в задницу ее пользовал? Тут уж, сволота, епитимьей не отделаешься! В арестантские роты пойдешь, как содомит тайный! Плетей восхотелось, гнида? Или в монастырь, года на три, на покаяние? Я тебе устрою… Мурло!

Рыжий присмирел. Было видно, что судорожно пытается сообразить, чем возразить. Но Плещеев дожидаться «перезагрузки ОС» не стал:

— Нет! Я тебя не в арестантские роты упеку. Я лучше казачков кабардинских подговорю, они тебя за городом перехватят да продадут черкесам. А те — туркам! Подложат тебя, как того барана, и будешь ты валухом в гареме жить. Или, вообще, как бабу будут пользовать! Там, говорят, таких рыжих любят. Ну! Что скажешь?

Захар молчал, лишь мелко трясся.

— Слушай сюда, гнида сволочная! То, что ты деньги у нее отобрал… то дело ваше, семейное. Но впредь… половину, не меньше, ей будешь оставлять. На юбки, блузки да ленты.

Помня о том, что методов стимулирования всего два — кнут и пряник, решил, что что-то вроде приятности козлу этому нужно все же оставить:

— Дурак ты, Захар! Сам подумай — вот ты у нее десятку серебром отобрал. Это же, считай, еще одно твое месячное жалование. Так? И кому ты плохо сделаешь, если она ко мне бегать перестанет? Ты же приказчик, должен уметь считать. Ну, отобрал и отобрал! На кой хрен ты хозяйке все рассказал? Скандал поднял. И что теперь?

Рыжий молчал.

— В общем… забудь! И думать забудь что-то в сторону Паши вякать. Про деньги — я уже тебе все сказал. И рот закрой, не погань воздух! И сам не представай в дурацком свете!

— Ваш-бродь… Я тут письмишко получил из имения батюшки вашего, — в очередной раз начал ныть и канючить денщик Некрас, — Управляющий, значит, ваш… Григорий Михалыч отписал. Батюшке вы своему так ведь и не пишите! Жалуется, стал-быть, господин полковник. Вы бы хоть строчку когда чиркнули. Иль вам так уж недосуг?

— М-да? А что пишет Григорий Михалыч? — потянулся корнет со сладким зевком.

— Пишет? А что пишет… Батюшка ваш прибаливать стал куда как чаще. Ногами мается, огрузнел. Охотой уж не балуется! Все больше дома сидит… Когда соседи приезжают, в картишки перекинутся, по маленькой. Выпивают, вестимо…

Плехов, он же Плещеев, задумался. Получается, что с момента попадания сюда, в это тело, он до сих пор толком не разобрался с «носителем», его происхождением, родственными связями и прочим немаловажным багажом памяти и знаний.

«Да все как-то — дела, дела. А ведь действительно — нет-нет в разговоре с окружающими да промелькнут какие-то вопросы. Как тогда, с Грымовым. Да и с Некрасом тоже порой случаются ошибки и накладки. Денщик — что? Некрас-то понимает, что в имении Юрий бывал всего несколько раз, набегами и подолгу не задерживался. А потому и незнание реалий жизни там — вполне объяснимо. Но вот по поводу родословной, ближайших родственников… Не поймут люди, если корнет начнет путаться и ошибаться в самом простом. Уж родных-то своих — знать надо. Здесь так принято!».

Что вообще знал Плещеев о своих предках? Знал, что род Плещеевых уходил в далекую древность. Упоминания о боярине Плещееве, как служилом человеке одного из удельных князей Рюриковичей, — встречалось как бы еще не с тринадцатого века. Род впоследствии был довольно разветвлен и многолюден. Однако по причине неведомых напастей, постепенно весьма сократился. Плещеевых в разное время было до пяти или семи веток. Как смутно вспоминалось, дед, а потом батюшка говорили на данный момент о трех ветвях. Остальные угасли со временем. Плещеевы жили в Тульской, а также в Псковской губерниях. Ну — и непосредственно род Юрия. Вот об этом корнет знал уже более или менее сносно, со своего прадеда — вполне уверено.

Прадед его, Плещеев Дмитрий Васильевич, уже проживал в Нижегородской губернии, куда его предки были испомещены со времен Ивана Грозного как служилые бояре. Родился прадед в год воцарения государыни Анны Иоанновны и, как водится в роду — служил. Дослужился он до звания полковника, был как бы не первым, ну или вторым-третьим, полковым командиром, не позднее — тех же нижегородских драгун.

«Х-м-м… может, это судьба такая — вернутся к службе в этом полку, которым командовал еще прадед?».

Дед Юрия, Василий Дмитриевич, уже служил в гвардии. Правда, в Новой гвардии. В синих, гатчинских, кирасирах. Дослужился до чина товарища полкового командира. Поучаствовал в русско-турецкой войне, «собрал в кучу» все наполеоновские войны. Даже в Заграничном походе Суворова участвовал. Ушел в отставку в 1815 году, после окончания Великой войны. Награжден дед был неплохо. В активе старого кирасира были Станислав и Анна вторых степеней, Владимир с мечами — третьей степени. И даже Георгий — тоже третьей степени. Но и ранен был аж шесть раз!

Про бабушку Екатерину, урожденную Абашидзе, речь уже шла.

Плещеев знал, что у отца был еще старший брат, погибший где-то в Пруссии. Сестра отца, вдовая и бездетная тетушка Юрия, в настоящее время проживала в Москве.

Непосредственно батюшка его, гродненский гусар, участвовал в Отечественной войне и в Заграничном освободительном походе. Вторые же степени того же Станислава и Анны, Георгий — четвертой степени. Последним его участием стало подавление польского восстания 1831 года. Вышел он в отставку и вернулся в имение после смерти деда, в 1833 году. Юрий к тому времени уже учился во Втором кадетском корпусе, в Санкт-Петербурге.