Корнет (СИ) - "taramans" - Страница 40

Таким образом, будущий корнет Плещеев и виделся-то с этим человеком, с отцом то есть, всего несколько раз, когда приезжал в отпуск во время учебы. Знали они друг друга откровенно плохо. Плещееву запомнился отец как шумный, веселый и хлебосольный хозяин. В имении их в гостях вечно пребывало немало народа: какие-то соседи, сослуживцы отца и прочие малознакомые подростку люди.

Мать Юрия, Анна Павловна, в девичестве — Рязанцева, умерла родами, когда Юрию было всего три года. Ее он не помнил совсем.

Новые его родственники, а именно: мачеха, заносчивая и красивая полячка Мария Иосифовна (по первому мужу — Томашевич, а в девичестве — Микульская) и ее дочь от первого брака, Плещеева-Томашевич Анна Игнатьевна, что была на два года старше Юрия, не понравились кадету сразу же. Были они высокомерны, малообщительны, а по отношению к нему… Да, впрочем, — к большинству людей! Настроены «очень не очень»! Больше общались между собой, как правило, на польском.

У Аньки, «пшечки», как прозывал он про себя сводную сестру, вроде бы была приятельница из дочерей соседского помещика. Но в то время он девицами еще не интересовался. Точнее, слабо интересовался! А уж тем более — когда к нему так демонстративно пренебрежительно относятся.

Веселость отца была, насколько понял корнет, чаще напускная. Отношения его со второй женой, похоже, не сложились.

«Чем уж думал отец, когда решил сочетаться браком со вдовой бунтовщика — бог весть! Приданное, что выделили родственники «молодой», было не таким уж богатым, насколько понимаю. Красива? Тут — да, без сомнения. Вдова была красива!».

В памяти тогда еще тринадцатилетнего кадета отложилось, насколько он был поражен красотой мачехи. Высока, стройна. Полячки вообще славятся своей внешностью…

«Так что думал тогда еще бравый гусар-подполковник… известным местом!».

Но ведь… Просчитался батюшка Юрия. Красавица была холодна и высокомерна. Под стать была и ее дочь. К красоте юной девушки прилагалось своенравие, вздорность характера и заносчивость. А потому к неурядицам семейной жизни нижегородского помещика добавилась изрядная доля позора, когда… В семьях дворян-помещиков порой случались такие казусы. Скандалы, проще! Да и в любых семьях бывают разные скелеты в шкафах.

Когда юный Плещеев уже служил в полку юнкером, у Плещеевых и вышел такой скандал: юная, семнадцатилетняя падчерица помещика — взбрыкнула и сбежала из дома с одним гвардейским поручиком.

«Х-м-м… что характерно — тоже поляком! На побывку к дальней родне тот «прибыли-с!», к соседу, проживающему неподалеку!».

Скандал? Еще какой! Тем более, что, несмотря на предпринимаемые меры, на все увещевания матери, строптивица домой так и не вернулась! Более того… Но здесь уж — Бог шельму метит!

На стыд и отца, и самого Юрия, Анна проживала в сожительстве с оным поручиком около двух лет. Но жениться на ней развратитель и не подумал. Там, похоже… Та еще сволочь был гвардеец-поручик!

«Как говорится, «поматросил, да и бросил!».

Злые языки, а как без них? Злые языки шипели по-змеиному, что поляк то ли проиграл паненку в карты, то ли пропил ее собутыльнику! Здесь Плещеев мог руководствоваться только сплетнями, которые иногда доходили до него и что изрядно портили репутацию всей семьи.

В сердцах Плещеев-старший демонстративно отказался от падчерицы, что не внесло успокоение в его отношения с женой. Но… Что есть, то есть.

Как нашептывали «доброжелатели» корнету, следующим содержателем его родственницы стал известный в гвардии полковник, граф Н.

«Надо сказать, этот «махатель» красивой полячки оказался человеком с большим пониманием чести: пользуясь своим положением, богатством рода, наличием «младших партнеров», выдал паненку замуж за одного старого барона, из остзейцев. Поэтому формально сводная сестра Плещеева обрела более или менее приличный статус, хотя и не вернула себе доброго имени.

«В имении отца вспоминать про дуру-Аньку считается дурным тоном и влечет за собой порчу отношений с батюшкой!».

Еще в памяти корнета, что касается «неназываемой», содержались смутные воспоминания о том, как, будучи в гостях у тетушки в Москве, он вроде бы встречал «сестрицу», и вышел некрасивый скандал, ибо был тогда юнкер весьма нетрезв.

«Так… ладно уж об этом! Ну дура вздорная, что уж тут поделать? Так… а что там у нас с имением?».

С имением выходило следующее: батюшка обладал таковым в тридцати верстах от уездного города Балахна, что в Нижегородской губернии. Имение сие состояло из села Плещеево, а также трех деревень поменьше и трех хуторов-выселок. Всего же в них проживало около трехсот крепостных душ «мужескаго пола». Всего же населения — около тысячи человек.

Много это или мало? На середину девятнадцатого века для помещиков — немало! Но и немного, если сравнивать с какими-нибудь Салтыковыми или Юсуповыми, которые обладали по ста тысяч душ крепостных. Даже — сравнивать смешно! Однако дохода имение приносило в год около пятнадцати тысяч, что — вполне себе сумма.

По землям — более полутора тысяч десятин, но вот посевных было всего около восьми сотен. Остальное же — лесные дачи да неудобья.

«Х-м-м… если сравнить с Грымовым — так куда как хорошо!».

Поразмыслив, Плещеев был вынужден согласиться с денщиком: свинство это, не порадовать отца, пусть нечастым, но — письмишком. Потому…

— Некрас! Ты прав, старина. Впредь обещаю не менее раза в месяц отписывать батюшке. А ты при случае — напоминай мне. Сам знаешь — закрутишься, бывает, да и позабудешь…

Не откладывая дела в долгий ящик, Юрий написал отцу. Не забыл упомянуть и «случившееся дельце, когда на него и четверых казаков налетели восемь абреков». Поблагодарил батюшку за подаренное тем оружие, дескать, «ежели не ваш подарок, вряд ли получилось бы выйти победителями в той схватке!».

И все-таки Плещеев не оставлял мысли о чем-нибудь приличном, что поможет его сослуживцам в противостоянии с горцами. О прогрессорстве речи не шло, ибо память Плехова в этом направлении почему-то не работала. Либо работала, но — впустую! Не изобретать же, право слово, командирскую башенку. Ее и лепить-то некуда! И промежуточный патрон как-то без надобности. Здесь и сейчас — перейти бы на капсульные ружья, и уже куда лучше бы получилось, но ведь это новинка, и новинка очень недешевая. Тягаться в возможностях с военным министерством? Пусть оно пока и не понимает необходимости оного.

Но некие мысли корнета все же посещали!

Так, он попросил Рузанова, как адъютанта командующего, помочь ему в выборке рапортов за… хотя бы — три года, по нападениям на колонны, посты и пикеты. Таковых оказалось весьма немало. Сезонность была видна невооруженным глазом.

«Это-то и понятно — «затихариться» в кустах, когда они покрыты листьями, — куда интереснее. Да и погода больше способствует!».

В общем, начал Плещеев набрасывать по вечерам некую аналитическую записку по мерам, предотвращающим внезапные нападения. Хотя бы — на стационарные посты армии. Добавил и раздел по войскам в движении. Тем более что изобретать велосипед здесь было без необходимости — все было известно со времен Ермолова: очистка местности вдоль дорог от деревьев, кустов, каменистых осыпей.

«А то покатался я тут в окрестностях, да и по дорогам в средней части Кавказа. Позарастало же все напрочь! Обновить эти вырубки — уже хрен подберутся абреки на расстояние прицельного огня. А мастеров, которые могут стрелять на двести-триста метров и здесь немного!».

А вот по стационарам… В этом он полагал получить помощь у своего соседа.

— Максим! Ты, как артиллерист, знаешь устройство шутихи? — спросил он подпоручика, когда тот пришел вечером клянчить новую песню.

«Охмуреж» купчихи у подпоручика продолжался вполне успешно, но вот напасть — под «жалистные» песни о несчастной любви проходило это не в пример действеннее!

Сосед задумался ненадолго:

— Там немало составов. Все зависит от того, что необходимо добиться — какой цвет огня шутихи нужен, с дымом или без, с хлопком опять же, или со свистом… Но там уже больше влияет само устройство! И еще… На какую высоту должен возноситься горючий состав!