Корнет (СИ) - "taramans" - Страница 23

«М-да… говорил сам себе, что пить нужно меньше? Говорил. Обещал, что голову «включать» будешь? Обещал. И чего же тогда? Да вот… хрен его знает, как все так выходит! Выступил я вчера… Ага! Опять. На все сто рублей выступил! Гуляй, рванина, от рубля и выше! Тут либо Плещеев этот склонен к алкоголизму, либо я, Плехов, чёй-та расслабился не по-хорошему!».

Сначала-то было все пристойно. Казачки накрыли стол. Была там одна — ух, хороша девка! Но — совсем молоденькая, лет так восемнадцать. Все при ней — тонкая, гибкая фигура, русая коса, мордашка очень симпатичная…

«Стоп! Стоп! Ефим же сказал, что это сестра его младшая! Так что — ни-ни! Х-м-м… а чего? Я ж — ничего. Просто говорю — девчонка красивая, и ничего более. Да-да! Вот сам себе, ваш-бродь, пиздишь, как Троцкий, да? Ладно, замяли тему!».

Так что казачки накрыли, казаки чинно уселись за стол. Первым делом, понятно, старики. И Некраса к себе посадили, что характерно. Потом усадили Плещеева, рядом плюхнулся Ефим. Ну и остальные казаки, что возрастом с Ефима или чуть моложе. Женщин за столом не было.

Пища была довольно простая, но вкусно приготовленная. И ее было — много! Баранина двух видов — отварная и жареная. Свинина — тоже жареная. Еще какие-то мясные заедки, типа нарезок.

«Ага! Была даже колбаса. Похоже, что конская. Вроде — «кызы»!».

И что поразило Плещеева особенно — были баварские сосиски! Как положено — с тушеной квашеной капустой! На вопрос корнета — что сие значит, Ефим пояснил, что неподалеку от Пятигорска имеется пара колоний немецких. Вот оттуда, стал-быть, баварская кухня!

— Пиво у них ох и баское варят, ваш-бродь! — покачал головой Ефим, — Неужто не были там ни разу?

Плещеев признался: таки да, то есть — нет, ни разу не был! Казак подмигнул:

— Ничё! Как-нибудь съездим! И пивка попьем, и этих колбас поедим. Трактир у них хороший!

Еще Юрий узнал, что есть в окрестностях и итальянская колония. Вино там очень недурное имеется!

— Кукурузу они еще сеют. Оттуда покупаем! — знакомил с местной жизнью казак.

Ну и каши на столе какие-то были, похлебки и прочее. Когда налили по первой, Плещеев, осознав «масштаб трагедии», и запросил себе сразу же шурпы горячей бараньей полную кружку. Этому его научили в командировке, в реальности, неподалеку от этих мест. Если хочешь пить какое-то время и не пьянеть — большую кружку этого ароматного, жирного напитка, вроде бульона. И — до поры до времени — будешь огурцом!

Только не было расчета на этот хитромудрый самогон.

«Буряковка» — честное слово!».

Потом уж, после второй, Ефим спросил, осторожно поглядывая в сторону стариковской половины:

— Ваш-бродь! А вот когда мы после того боя в Пятигорск двигались, что за песню вы пели?

— А я пел какую-то песню? — удивился Плещеев.

— Ну да! Про ворона. У нас вон, Никитка, песенник завзятый и славный, я ему рассказал, да он и заинтересовался.

Никиткой оказался тот молодой казак, который приезжал приглашать Плещеева с Ефимом.

— Так песня-то известная, чего там…, - попытался откреститься от нового «концерта» корнет.

— Может, все-такинапоете? — просительно посмотрел на него Никитка.

Плещеев вздохнул про себя и спел. Только вот по мере исполнения сам увлекся и запел в полный голос. А когда уж и Никита стал подпевать, то и вовсе дуэт получился. Казак пел хорошим, чистым голосом, здорово играя на тонах, то вступая, когда надо было, то отходя на второй план.

— Ишь как! Знай наших! — послышался голос Некраса, — Не токмо у казаков славные певуны есть, но и гусары в грязь лицо не ударят!

Казаки загомонили и даже старики покивали: «Славная песня!». Никитка признался, что песню эту слышал, только немного по-другому и слова несколько разнились. Потом они вдвоем спели «Пчелочку златую». Эту песню знали многие, и казаки им активно подпевали. Плехов памятью Плещеева уже знал, что здесь очень сильно развито хоровое пение, особенно в локальных коллективах — в армии и у казаков, к примеру. Потому удовольствие от пения получили все.

Потом выпили уже по третьей, и Юрий почувствовал, как зашумело в голове.

«Надо пойти проветриться, прогуляться. Да и паузу сделать!».

К тому же и старики вместе с Некрасом вышли из-за стола и пошли на лавки под деревья. Курить за столом, как понял корнет, было не принято.

С Ефимом они обошли дом и вышли на задний двор. Подшиваловы жили на краю улицы, на горке, выходящей к Подкумку. А потому вид был отсюда — замечательный. Повыше, чем другая сторона станицы, над рекой. А напротив, на другом берегу — Пятигорск, весь в зелени деревьев. Дальше — Машук. Красота!

— Ох и красота же тут у вас, Ефим! Вид… прямо душа воспаряет! — признался Юрий казаку.

— Ото ж! Дед с батей, когда сюда со станицей переехали, сами это место выбрали. За красоту и раздолье! — с довольством похвалой признал казак.

Плещеев постоял, дыша полной грудью. Даже прижмурился от удовольствия и приподнял руки. А потом… Сам от себя не ожидая:

Голос его, звучащий сначала тихо, почти шепотом, набирал силы и… Присоединился звонко Никита. Потом вплелись еще голоса. Только они все отступали чуть назад, давая возможность вести Плещееву. Может, полагали, что тот знает что-то другое, более полное?

Плещеев, сам того не желая, начал приплясывать на месте — просто не смог удержаться! Чуть повернул голову, увидел здесь уже и стариков, и других казаков. Дед-казначей тоже не смог устоять на месте, притопывал ногой, взмахивая руками.

Мотив понемногу ускорялся, пение переходило в речитатив. Только на припеве в полный голос шло многоголосие.

— Ших! — вылетела шашка из ножен у одного казака, — Фьють, фьють, фьють…

«Вот это фланкировка! Чистый пропеллер! Клинка даже не видно — только поблескивает изредка на солнце!».

К первому присоединился другой, потом не удержался и Ефим.

— Ф-ф-ф-ы-ы-ы-р! — пела взлетевшим голубем одна шашка.

— Ш-ш-ш-ш…, - выговаривала другая.

— Ших-ших-ших! Фы-ы-р-р! — выругалась на перехвате третья.

От дома смотрели на выступление казачки: полусгорбленная старуха, молодайка и эта — красавица-девчонка. Казачья молитва — песня не короткая, а потому, когда они закончили петь, от казаков — «пар валил» и пот катился по лицам.

— Любо! — каркнул дед-казначей.

— Любо! Любо! — подхватили и другие.

Ефим, в порыве, схватил Плещеева за плечи, всмотрелся в его лицо, как в первый раз, и, не сдержав эмоций, крепко обнял.

Не сразу отошли казаки от возбуждения и взбудораженности от песни и танца. Один из казачков, пребывая в некотором ошеломлении, сказал:

— Ишь ты, как выходит! Значится, и среди благородий душевные люди бывают?

На него зашикали с разных сторон, а Ефим предложил перекурить это дело. Табак у казаков был добрый — душистый, мягкий.

— То так! — согласился с похвалой табаку Ефим, — Даже у турки проклятущего что-то хорошее есть. Вот — тютюн добрый!

На втором заходе за стол казаки пили уже размерено, нечасто. А вот на угощение налегали изрядно. Разговоры разговаривали. Ефим рассказал, похоже, уже в который раз, как случилось то самое, последнее нападение, да как они отбивались, уже не чуя остаться в живых. И как их всех выручил отчаянный корнет, смутив в очередной раз Плещеева. Казаки кивали, хвалили удаль и доблесть гусара.