Корнет (СИ) - "taramans" - Страница 22

«На волю, в пампасы!».

Ситуация это была давнишняя. По рассказам старожилов, еще Ермолову военным министром Паскевичем ставилось в вину разгильдяйство в ношении форменного обмундирования как у офицеров, так и у нижних чинов.

Ну, у офицеров-то… Сложно воспринять, когда представители разных полков смотрелись как… пленные румыны.

«Попандопуло в Малиновке!».

Но у нижних чинов подчас и того не было. Лапти на ногах, опорки, а то и вовсе — босиком! Сапоги-то по здешним камням за сезон сгорали, а носить их полагалось — два года! Сносил, не уберег — покупай за свои! Ага, а где солдату взять пять рублей? Это — самый минимум самых замурзанных сапог из паршивой кожи!

Не просто так, выходя в поход на злобных горцев, солдаты шли в колоннах босиком и в нижних белых рубахах.

«Это вроде подавалось, как «командиры спасают людей от перегрева южным солнцем»! Да-да… верим! На рынках порой солдата можно узнать только по бритой наголо морде лица и бритому же затылку! И то — если это старослужащий или кто из унтеров, кто с усами, да с волосами подлиньше — уже хрен отличишь от хуторянина. У того и другого — лапти-опорки на ногах, рваный армяк или зипун на плечах, а картуз и вовсе неизвестной породы!».

Россия. Похоже, что во все времена, при любой власти, ситуация со снабжением армии не претерпевала изменений.

Потому Плещеев надел форменные рейтузы в ботики, венгерку с бранденбурами, на голову — фуражку. Хорошо, что хоть венгерка была в масть — черного цвета, с серебряными шнурами, а не какая-нибудь бордовая!

«Вид опереточного офицера! Никогда не мог понять, глядя советские оперетты, — что за форма у военных? Или лишь бы ярко и красиво? Цыгане, блин!».

В отличии от Плещеева, его денщик, старый гродненский гусар, был более тщателен. Мундир был хоть и потерт изрядно, но от уставного не отличался вовсе! Только вот высокой мохнатой шапки у Некраса не было — «моль сжевала!» — как пояснил денщик. Потому — фуражка-бескозырка на голове!

Приехали чинно, немного загодя, отвечая на приветствия всех встретившихся на улице бывшей станицы, а ныне пригорода Пятигорска. Встретил их у ворот все тот же Ефим, поклонился и пригласил во двор. Коня Плещеева и кобылу Некраса забрал и увел подскочивший казачонок.

«Племяш, Гаврюшкой звать!» — шепнул Ефим.

Двор был просторен. Справа сбоку виднелись постройки, уходящие за дом, слева от дома располагался небольшой садик с плодовыми деревьями и вкопанными лавками под ними. Сам дом был высок и изряден по размерам. Высокий, сложенный из камня, фундамент, саманные беленые стены, кровля из все того же камыша. По передней стороне дома шла широкая, открытая веранда.

«Х-м-м… изрядно живут казачки! В достатке!».

На веранде стояло несколько старых казаков. Все как положено: черкески с газырями, кинжалы на наборных поясах, небольшие ладные папахи, седые бороды и усы. У угла дома кучковалось трое-четверо казаков помладше. Тоже — приодетые!

«М-да… как тут себя вести? Поздороваться-то как? Драсти? Или хэллоу?».

Но в голове всплыло то ли виденное где-то в фильме, то ли читанное в какой-то книге…

Сняв фуражку, Плещеев чуть поклонился… все-таки он офицер, низко кланяться невместно!

— Здорово дневали, казаки! — вышло солидно, но и с уважением.

Вразнобой ответили старики, корнет искоса заметил, как облегченно выдохнул Ефим.

«Значит, не был он уверен, что молодой гусар с вежеством поздоровается!».

Один из стариков чуть спустился по ступеням, повел рукой в сторону веранды:

— Поздорову, ваше благородие! Прошу… Гостем будьте!

— Дед! — чуть слышно шепнул Юрию Ефим, — Еремеем звать. По батюшке — Лукич!

Расселись за столом на веранде. Старики — по одну сторону стола, дед Ефима — в торце, по-хозяйски. Плещеев обратил внимание, что Некраса посадили подле него. Корнет молчал — нельзя поперек старших с разговорами влезать!

К его удивлению, речи вести начал не дед Ефима, а маленького роста, щуплый дедок. Как после узнал от Ефима — что-то вроде станичного казначея. Поблагодарив корнета за умения и храбрость, помогшую казакам отбиться с минимальными потерями, дед завел поначалу «шарманку» об укладах и традициях казачьего племени по отношению к трофеям.

Возможно, Плещеев был неправ, что прервал выступающего, но, поведя рукой, сказал:

— Как решили — так и будет! Не мне идти поперек старины.

Дедки переглянулись. Казначей поставил на стол небольшую торбу и, вытащив оттуда изрядный пучок ассигнаций, свернутых в трубку, сказал:

— То — за абрегов! Родичи тела выкупили. Здеся двести пятьдесят рубликов. Трох, то ись, по пятьдесят забрали. А прочих — по двадцати рублев. Ваших, значит, сто девяноста.

Плещеев кивнул, наклонил голову к Некрасу: забери, дескать. Потом на стол вынести и уложили оружие, добытое в бою. Плещеев, с интересом осмотрев его, от доли в натуре отказался. Его огнестрел был пусть и проще, без каких-либо украшений, но — лучше!

— Шашку одну я уже забрал, что приглянулась…

Подал голос дед Ефима:

— За ту шашку, ваш-бродь, позднее разговор будет.

«Х-м-м… Что еще? И тогда ротмистр с капитаном тоже про шашку речь вели. Продай, дескать, не множь врагов!».

Корнет кивнул, дав понять, что готов ждать разговора.

После этого, по мнению Плещеева, началось самое интересное. Что характерно — по поведению и оживлению казаков, для них — тоже. Вывели добытых трофеями коней. Тут корнет полностью доверился Некрасу — опыта у гусара было куда больше.

Кони были хороши, на взгляд Плехова. Очень хороши! Особенно три жеребца. Один так и вообще — огонь!

«Это того джигита, который меня попятнал!».

Некрас, осмотрев коней, что заняло довольно долгое время, доложил Юрию:

— Жеребец вороной — очень хорош! Как бы и не получше вашего Черта, ваш-бродь. Но! Не нужен он вам. Не уживутся они с Чертом, никак не уживутся. Да и другие жеребцы… тож не нужны. А вот кобылку эту, гнедую, нужно брать. Хороша кобылка! Остальное… Как общество решит.

Казаки были согласны выкупить коней и дать за них хорошую цену. Такие кони — всегда в цене! Только просили подождать, пока соберут деньги. Плещеев согласился.

Когда дуван дуванить закончили, старики предложили отойти под деревья, пока, дескать, хозяйки-казачки стол собирают. На скамьях под хороший турецкий табачок дедки ненавязчиво стали выпытывать у корнета его родословную — откуда, кто родители да кто деды. Покачивая головами, согласились — хороший род, воины во всех поколениях. И даже род бабки-грузинки одобрили — Абашидзе известные и не последние на Кавказе джигиты были.

— Правда, в последнее время сильно поредела та ветвь. С турками часто ратиться приходится, большой кровью каждый раз оборачивается! — пояснил дед Подшивалов.

Плещеев вспомнил про погибшего Панкрата.

— Да некому там помогать, ваш-бродь. Один он был, как бирюк. Батька его погиб давно уже. Матка — в мор померла. Вот такая судьбина у казака, стал быть, была.

— Да он и сам с детства непутевый был! — высказал мнение дед-казначей, — Все проказил да неслухом бегал. Дядька его замучился хворостиной пороть. А как подрос, так другая напасть — блудлив стал, что твой кот. Ему уж и морду били, и ребра не раз пересчитывали, ан — нет! Только отлежится — и опять за старое! Непутевый, в общем…

Топчан или лавка — как это тут называется, Плещеев не знал — был откровенно жестковат, несмотря на матрас, постеленный на него. Матрас шуршал и похрустывал при каждом движении.

«Солома, что ли, в него напихана? Но — не колется, стоит признать!».

Голова не болела, но была ощутимо тяжелой.

«Снова, видно, перебрал! Ефим еще этот — первач, первач! Ни хрена самогонку гнать не умеют. Клопомор какой-то, но — крепкий, зараза, стоит признать. Научить их гнать правильно, что ли?».

Сам Плехов самогона не гнал, но принципы все-таки знал — «гугл в помощь», как говорится.

«У современного же человека чего только нет в голове, по причине вечного «серфа» в интернете! А память у меня почему-то очень хорошей стала. Даже удивительно! К примеру, как я смог вспомнить те казачьи песни, которые любит слушать отец? Это же оних слушает, а не я! А тут как в браузере: запрос-ответ!».