Корнет (СИ) - "taramans" - Страница 14

Грымовудивленно протянул:

— Полагаете, что…

— Дорогой Василий Степанович! Я — ничего не полагаю. Как вышло, так и вышло. Даже если ничего и не было, а нас просто оклеветали, то… Виноваты уж в том, что упились до беспамятства. И женщины… если и правда оклеветали, то бог им судья. А уж нам с приятелями — вину искупать. Вот так я думаю…

Грымов озадаченно и по-простецки почесал затылок:

— М-да-а-а… уж!

Время тянулось как сырая резина. После того как сняли бинты с физиономии Плещеева, стало немного полегче. Но все одно, каждый прием пищи для корнета был истинным мучением: щека болела — ой-ой-ой как! Евгений…

«Какой Евгений, тьфу ты, бестолочь! Юрий, конечно же!».

Каждый раз Юрий шипел и материл про себя гадкого абрека. Питаться приходилось жиденьким супчиком, чтобы совсем не нужно было жевать!

«И это еще хорошо, что он мне щеку насквозь не прорубил, сука такая! А то бы вообще было весело! Чтоб ему там, на том свете, икалось!».

Грымоввсе же дал Юрию небольшое зеркальце, с помощью которого сам брился, — осмотреть красу свою ненаглядную.

— М-да… уж! Красавчик, чего там! — прошипел Плещеев.

— Да перестаньте вы, Юрий Александрович! — усмехнулся хозяин зеркала, — Нормальный вид бравого кавказского офицера. Только не могу понять… у вас два коротких шрама. Он что же — дважды вам по одному и тому же месту угадал?

— Нет. Удар был один. Просто на мне был кивер, а на подбородочном ремне была чешуя металлическая. Ну, вы же видели кивера у гусар!

— Ах вон оно как! А я-то все гадаю, как так вышло. Выходит, выручила вас та чешуя?

— Как видите. И чешуя выручила, и кивер спас. Он же меня еще раз по голове достал, ловкий был, гад! Кивер напополам разрубил, нехороший человек!

— Ну, видно, не настолько ловок, раз вы здесь, а он в земле.

— Выходит, что так!

Через неделю Матвей Емельянович, гадский папа, не позволил Плещееву уехать домой:

— Полежите, голубчик, еще с недельку. Посмотрим за вами. А то погоды сейчас стоят ветреные, дожди помаленьку начались. А ну как простудитесь, воспаление случится? А там и до свища недалеко. Тогда-то обличие ваше может куда сильнее пострадать!

«И ведь ничем практически не пользуют! Промывают раны какими-то отварами и настоями, как деревенские знахарки да бинтуют чистыми бинтами. Вот и весь уход! Хотя… Сейчас-то и средств, наверное, никаких еще нет! Ни хрена я не помню по этому времени, и уж тем более не помню ничего про медицину!».

Уж сколько раз Плехов пытался хоть что-то вспомнить из этих времен или чуть позже. Из полезного, имеется в виду! Но ничего почему-то не вспоминалось. С химией он был и в школе — не очень; про физику… тоже все печально. Какие-то правила «буравчика», ускорение свободного падения и прочие малопонятные сейчас штуки. Ну гуманитарий он по складу ума, чистый гуманитарий.

«Бестолочь! Жалкая, ничтожная личность!».

Что он мог вспомнить из медицины? Мазь Вишневского? А кто такой Вишневский, когда он жил, когда эту мазь придумал? Помнилось, что когда он только въехал в съемную квартиру в Екатеринбурге, то первое время не мог понять — чем так воняет в ванной? Все обыскал, все облазил — пусто! И только через некоторое обнаружил в углу под ванной старый пузырек с весьма вонючей субстанцией. Это и была та самая мазь Вишневского! Как помнил Плехов, на пожелтевшей этикетке было указано, что мазь содержит тридцать процентов березовогодегтя, какую-то часть касторки и что-то еще, название чему он не мог вспомнить категорически!

Когда он невнятно попытался объяснить «дохтуру» про эту мазь, тот послушал «беканье» и «меканье» бестолкового сновидца, скептически похмыкал, потер свой выдающийся нос и спросил:

— Так, говорите, бабка ту мазь делала? Ага… Раны хорошо заживляла? Ну-ну… Вот что я вам скажу, голубчик… У нас издревле на Руси в каждой губернии… Да что там в губернии? В каждом уезде есть свои чудодейственные народные средства. Только вот народ мрет каждый год как мухи, несмотря на все эти средства!

«Как в душу плюнул, честное слово! Лучше бы и не подходил к нему вовсе!».

Сколько раз Плехов костерил себя за то, что не удосужился что-нибудь посмотреть-почитать по этому времени, какие-то полезности, открытия, способы…

«И чего? Ты же никак не предполагал, что попадешь сюда, да? Нет, не предполагал! Так, а чего тогда себя корить? Или есть способ загрузить в башку все знания мира? Нет, нету такого способа. Вот, к примеру, учил тебя «милсдарь маг» разным магическим способам. И чего? Х-м-м… и правда — чего? Я же до сих пор не удосужился проверить — а есть ли здесь та природная сила, которая была в прошлом сне! А если есть?».

Но и это пришлось Плехову-Плещееву перенести на более поздний срок: сначала его из комнаты лазарета не выпускали, а когда стали выпускать на больничный двор, то вокруг постоянно кто-то находился! Или выздоравливающие офицеры, или санитары, или же посетители, родные и близкие тех самых офицеров.

«Блин! Никакого личного пространства!».

С того дня, как Плещееву разрешили выходить во двор лазарета, он стал быстро обрастать знакомцами. Точнее, он и ранее был знаком с большей частью этих офицеров, но знаком так, шапочно. А здесь… Здесь оказался вдруг многим интересен. Ну как же? Болтался тут некий молодой офицерик, звезд с неба не хватал, с дурной историей за плечами. Да еще и жизнь вел затворническую: в компаниях молодых коллег не бывал, вина не пил, в карты не играл, за барышнями не волочился. Даже вечера, проводимые в тех или иных домах или компаниях, не посещал. Странноватый тип!

И тут вдруг раз — совершил фактически подвиг! Неожиданно? Еще бы! Здесь же как сложилось? Есть молодые офицеры-сорвиголовы, за которыми закрепилась определенная слава, и которые способны выкинуть этакий фортель. Будь то деяния на поле брани, скандал в обществе или пикантная история с какой-нибудь приехавшей на отдых дамой. Но они всем известны, репутация у них сложилась определенная, именно от них и ожидают чего-то подобного. Основная же масса офицеров — стабильные середнячки, пусть даже умелые и опытные вояки, но к ежедневным «подвигам» во всех смыслах не стремящиеся.

Поэтому к Плещееву стали присматриваться с некоторым удивленным интересом. Нравилось ли это ему? Х-м-м… Плещееву-то точно нравилось, он выходил из сложившейся зоны некоего отчуждения. А вот Плехову… Плехову все это внимание было… Некомфортно! Но что поделать?

— Нет, господа! В карты, знаете ли, принципиально не играю. Нет, дело не в том, что я боюсь проиграть. Просто… Уже понял, что в карты мне не везет. Не везет постоянно, можно сказать — уверенно и без осечек. То есть я точно знаю, чем может закончиться подобный опыт. А если заранее знаешь результат… Ну, согласитесь: какой интерес в таком случае заниматься этим делом? Скучно же, не правда ли?

Компания вежливо посмеялась, но была вынуждена согласиться: «Да, в таком случае никакого интереса нет!».

Некрас притащил Плещееву его «семиструнку», вот он большую часть времени и лежал у себя в комнате на кровати, наигрывая всякое-разное. Это если Грымов не уговаривал его вновь сесть за шахматы. Хотя… Тоже — какой интерес играть, если артиллерист обыгрывал корнета раз за разом, не давая никакого шанса на успех. И пусть противник вроде бы искренне говорил, что Плещеев стал играть гораздо увереннее и явно интереснее, но что с того Юрию, раз результат все одно известен?

Еще прогулки по небольшому парку, разбитому рядом с лазаретом. Беседы с тем же Грымовым, который оказался интересным собеседником, только вот… Рутина заела «штабса»! Рутина и еще — дела семейные. Артиллерист был женат и имел двух дочерей-погодков, прелестных созданий восьми и девяти лет. С семьей Грымов познакомил Плещеева в очередное их посещение болящего мужа и отца.

Супруга Василия Степановича, Вера Андреевна, была довольно интересной дамой лет тридцати с небольшим, невысокого роста и худощавой. Только вот… несколько бледной. Здесь не о цвете лица речь, а — вообще.