Корнет (СИ) - "taramans" - Страница 12

Пришел в себя Плехов…

«Теперь уже — Плещеев! Надолго ли? Да кто же его знает? Но надо накрепко запомнить: корнет Александрийского гусарского полка Плещеев Юрий Александрович, одна тысяча восемьсот двадцать первого года рождения!».

Пришел в себя Плещеев на третий день. Нет, так-то он и ранее в себя приходил, но все как-то урывками, ненадолго. Больше спал, просыпаясь на мгновение, когда неловко наваливался на раненое плечо или во сне поворачивался на резаную щеку.

Смутно помнилось, как его привезли в Пятигорск и разместили в лечебнице для офицеров. Пока ворочали, раздевали, перебинтовывали — орал, шипел, ругался непотребными словами. Но это — уже со слов санитара, пожилого нестроевого Федора.

— Ох и горазды же вы, ваш-бродь, по матушке-то крыть! — усмехался санитар, — Я такое только в отрочестве у нас на Волге от бурлаков да грузчиков слыхал.

— А ты, стал-быть, земляк мой, волжанин? — поинтересовался Плещеев.

— А то! С Нижнего я. Да и вас — знаю. То ись… не вас, ваш-бродь, а вашего батюшку. Не знакомцы, канешна… Но — слышать доводилось. И про деда вашего, стал-быть, наслышаны. Поместье-то ваше от Балахны недалече, а что там от Балахны до Нижнего? Рукой подать…

Плещеева известили, что пока он был в беспамятстве, наезжали и отцы-командиры. Но многого не добились, корнет все больше спал, а когда просыпался, чтобы попить и обратное, был сонен, вял и до беседы неспособен.

Соседом по палате Плещеева оказался штабс-капитан Грымов, артиллерист. Лежал сосед по причине ранения, но — не боевого. При разгрузке обоза с провиантом в части, где служил сосед, одна из бочек с солониной сорвалась с наката, да и придавила «штабса», причинив тому обширный синяк на боку и по всей левой ноге. Сосед шел на поправку, ему было скучно, и появление в палате корнета, да еще раненого при таких обстоятельствах, внесло оживление в скучные будни выздоравливающего.

ДенщикНекрас, как оказалось, и вовсе с момента его оповещения о случившемся, из лазарета не уходил. Даже спал на заднем дворе, под навесом. Денщик же и принес Юрию домашний халат, войлочные тапки и прочее — мыльно-брильное.

— Мундир-то — на выброс, не иначе! — ворча, докладывал Плещееву денщик, — Чакчиры все кровью залиты. Доломан — тоже, да и на плече прорван. А ментик… ментик чуть не надвое разрублен. Так-то можно бы и постирать, а что со шнурами делать? Порублены же все! А уж кивер-то… И-эх! Чуть не надвое! Как же вы, батюшка, такое допустили? Неужто саблю держать в руке разучились?

— А ты, старый, предпочелбы, чтобы мундир был цел, а я — мертв? — возмутился Юрий.

— Что вы, что вы, господин корнет! Нет же, конечно! Но ведь мундир-то… Где его тут построить? Эти жиды-то местные… портные только по названию. Пехотный мундир им еще привычен, а гусарский-то — куда как сложнее! В чем уж вы служить-то будете, батюшка? Неужто в парадном? Так ведь затаскается, а если выйти куда-то — и в чем тогда?

— Так ведь вицмундир еще есть! — раздумывал Плещеев.

— Так-то оно — так, но… не по уставу сие! — нудил над ухом Некрас.

— Тут, как я уже понял, почти все не по Уставу служат! — парировал Юрий.

Сосед-штабс, с улыбкой слушая пикировку, засмеялся и сказал:

— Я вообще не понимаю, Юрий Александрович, что вы все время в мундире да в мундире? Если при штабе — то и понятно. Но ведь вы, почитай, постоянно в разъездах. А там — что же? Приобрели бы ту же черкеску да гарцевали по горам. Куда как удобнее, да и привычнее у нас, в Кавказском-то корпусе!

— Я подумаю, Василий Степанович! — кивнул Плещеев.

Мысль эта была не новой. Действительно, большинство офицеров корпуса повсеместно носили здешнюю, горскую одежду. Исключение составляли, пожалуй, штабные да верхушка корпуса. Но и последние не манкировали возможностью пощеголять роскошными черкесками с серебряными газырями.

«Да и впрямь — куда удобнее, чем гусарский мундир! И по погоде можно более удобно одеться, не париться в черном сукне по местной жаре!».

Между темНекрас продолжал делиться новостями:

— С Кабардинки той наезжали казачки. Но вас-то дома нету! Они уж и сюда намеревались, да дежурный дохтур их не пустил, сказал, что рано еще с вами беседовать.

— А чего казачки приезжали?

— Так чего же… Понятно же! Трофеи-то делить надо. А как? Ведь как я слышал, большую-то часть разбойников именно вы и порешили! — тут Некрас даже выпрямился горделиво, приосанился — А штой-то? Все так и есть — гусара трогать не моги! Полезли эти копченые, да вот и полегли все в сече! Так что трофеи-то — они в честном бою заработаны. То — так! Отдай и не греши!

Вновь вмешался сосед:

— А сколько абреков было, господин корнет?

— Восемь. То есть в деле было восемь, а сколько их всего было — бог весть. Может, кто и еще по кустам прятался! — пожал плечами Плещеев.

— Ага… А вы, Юрий Александрович, скольких сразили?

Плещеев почесал нос:

— Пятерых.

Штабс покрутил носом в восхищении:

— Орел! Пятерых из восьми! И всех саблей?

— Нет… Тут, честно говоря… Из пистолетов и штуцера.

— Сколько же у вас стволов было? — удивился Грымов.

— Так три! Мне батюшка подарил новые казнозарядные, с патронами картонными. Они, знаете ли, весьма быстро перезаряжаются!

Штабс-капитан кивнул:

— Слышал. И видеть доводилось, только вот в руках не держал. И что же… настолько хороши?

— Ну так… Если бы были плохи, я бы сейчас здесь с вами не разговаривал! — пожал плечами, усмехнувшись, Плещеев.

— Да, да… Понятно! Но, говорят, уж дороги больно? — продолжал расспросы штабс.

— Не скажу, не знаю. Патроны — те, да! Недешевы. А пуще того… не сыскать их у нас. Только вот в Ставрополе, говорят, по лавкам бывают. И то — только на заказ если!

Некрас продолжил, зыркнув недовольно на штабса:

— Так вот… Казачки эти…

— Да, что там с казаками! — повернулся к нему Юрий.

— Да с вами хотели говорить. Пять коней, говорят, добрых. А один — так и не хужее вашего Чёрта! Ружья еще… Ну, шашку-то я уже прибрал! Такую шашку… поискать еще. Да и вряднайдешь!

— Ладно, Некрас. То дело несрочное! А вот что про казака раненого, говорили ли? Жив ли?

— Говорили. Говорят, живой. Тут, неподалеку, в лазарете для нижних чинов лежит.

— А этот… абрек, которого живым взяли? Крестничек мой?

— Почему — крестничек? — удивился Грымов.

— Так это он мне отметин наставил. Ну и я его из штуцера…

Грымов вновь восхищенно покрутил головой.

— Помер тот черкес! — вернул их к сути дела Некрас.

— М-да… Ну, то видно было сразу, что не жилец! — помолчав, сказал Плещеев.

— Говорят, приезжали за ним. Местные. То казаки лучше знают. Отдали тело-то, для погребения по ихним обычаям.

— Ну и ладно! Помер Максим, да и хрен с ним! — отмахнулся Юрий.

Грымов усмехнулся:

— И кровной мести не боитесь?

— Ну-у-у… волков бояться — в лес не ходить! — пожал плечами корнет.

И снова взял слово Некрас:

— Казачки говорили — прозвище абрек вам дал, батюшка.

— Ну, припоминаю, да. Что-то… Гёзыс, так вроде бы, — и, повернувшись к Грымову, Плещеев пояснил, — Мне урядник сказал, что по-татарски это — разноглазый. Как сами видите, родители мне так подсудобили, что цвет глаз у меня разный получился…

Грымов задумался, потом хмыкнув, сказал:

— Вот ведь… интересный вы человек, Юрий Александрович! Вы здесь на Кавказе — сколько?

— Скоро год будет! — ответил Юрий.

— Скоро год будет, — повторил Грымов, — А вы знаете, что мы все для местных — урусы, гяуры. Все, независимо от того — русские ли мы, немцы, татары или еще кто. Еще встречается наименование «сохи глух», сиречь головка лука. Это, скорее всего, по светлым волосам у большинства. В Грузии нас прозвали — «боршла».

Грымов рассмеялся:

— Это, наверное, по борщу, который так любят кубанские казаки. На востоке Кавказа — «сары-баши», то есть — желтоголовые. Я к чему сейчас… Далеко не всем местные дают прозвища. Далеко не всем! Это нужно отличиться. А вот радоваться ли этому? Далеко пойдете, корнет…