Корнет (СИ) - "taramans" - Страница 11

«Эх! Хороша кашка, да мала чашка! Побольше нужно фляжку найти. Ну что это, в самом деле? Граммов триста всего или даже меньше!».

Только после этого он перевел взгляд на казаков и спросил:

— Это все? Или коногоны у них еще где-то есть?

Казак постарше повел плечами и, покачав головой, ответил:

— Ох и отчаянный ты, ваш-бродь… Как оказалось! Не, не должно быть более никого. Все они здесь.

«Тогда считать мы стали раны, товарищей считать!» Но первым делом нужно перезарядить оружие!».

Казак Панкрат был убит. Как пояснили его товарищи, убили его сразу, ссадив с коня пулями. Еще один, ранее назвавшийся Кузьмой, был изрядно ранен: ударом шашки ему распластали плечо. Но именно он, по словам казаков, и срубил одного из нападавших. Да и оставшиеся двое казаков были поранены. Пусть их раны и не были серьезными, но попятнали станичников изрядно.

— Да ты и сам, ваш-бродь… Вон как морду-то тебе поправили! — покачал головой старший, Ефим.

Стараясь ощупать щеку, Плехов взвыл — как головней в лицо ткнули!

— Не замай, ваш-бродь. Дай-кась гляну… Мнится мне, шить тут надоть! — присмотрелся к физиономии корнета Ефим.

— Погоди со мной! Кузьму надо смотреть первым, а то кровью изойдет. Водка у вас есть? — покачал головой Плехов.

Державшийся ранее, похоже, на чистом адреналине, сам он явно слабел и смурнел. У казаков нашлись скрученные в рулончики полоски тонкой чистой ткани, используемые в качестве бинтов. Ефим сунул в зубы товарищу подобранную в кустах короткую палку:

— Терпи, казаче!

— Погодь, Ефим! — остановил старшего Плехов, — Сначала перемотай ремнем ему плечо выше раны, кровь тогда сочиться перестанет. Да не стесняйся, пережми хорошенько. Водкой ему сначала вокруг раны оботри, да руки себе тоже.

Потом он подсказал Ефиму скрутить тонкий жгутик из куска ткани, вымочить его в водке и вставить в край зашиваемой раны.

«Так вроде бы дренаж ставится?».

— А это зачем? — слабым голосом спросил раненый.

— Если рана загнивать начнет, нужно чтобы гной наружу по тряпке выходил. А то он внутри скопится и все — антонов огонь! — пробормотал Евгений.

— Ишь ты! А ты, ваш-бродь, откуда тако знаешь? — покосился на него Ефим.

— Лекарь как-то сказывал, — сморщившись, Плехов смотрел на всю процедуру.

Казак шипел, матерился, скреб ногами по земле и судорожно сжимал-разжимал здоровую руку, переминая в пыль кусочки глины.

— Ништо… Бог даст, заживет! — бормотал Ефим, споро перехватывая суровой нитью края раны, — Ну что, ваш-бродь, пора за тебя приниматься?

Плехов скорчил физиономию и так уже перекошенную болью:

— Как ты шьешь, так ты мне всю морду в узел свяжешь! От меня же бабы с девками шарахаться будут.

Казаки засмеялись, и даже отдувающийся рядом «прооперированный» слабо заперхал, захрюкал, развеселившись.

— Так что делать-то? Кровь-то продолжает идти! — задумался Ефим.

— Ты вот что… Ты мне плечо посмотри, что там у меня? — пошевелил рукой Евгений, — Если тоже шить… То вот тебе и еще тренировка… А что кровь с морды сочится, то с головой всегда так.

Плехову еще дали хлебнуть противного, мерзкого на вкус, но весьма крепкого самогона.

— Тут тоже шить? — спросил Ефим, когда шипевшего змеей и матерившегося Плехова аккуратно освободили от всей форменной одежды.

Евгений покосился на плечо.

«Ишь ты! Вот же сволота дохлая. А если бы не ментик, он бы мне руку совсем отхватил?».

Именно расшитая шнурами и толстая тканью куртка спасла сновидца от более тяжкой раны.

— Шей, чего уж теперь… Погодь! Дай-ка я еще вашей гадости хлебну…

Продолжая шипеть и материться, стараясь не смотреть, как Ефим зашивает ему плечо, Плехов сквозь зубы затянул:

— Черный во-о-оро-о-н! Штой ты вьешься над моею головой…

— Тебе жгут этот тоже пихать? — перебил его Ефим.

Плехов покосился на «операционное поле», стиснув зубы, кивнул. И сразу же заорал, заматерился:

— Што ж ты… тля такая, туда так пальцем тычешь? Это ж не кунка бабья, понимать же надо!

Ефим, подавив смех, прикрикнул на корнета:

— Ты сиди, не дергайся, ваш-бродь! А то я тебе по случайности руку к тулову прихвачу, так тебя не токма бабы, тебя и мужики оббегать будут!

Потом, шипя, Плехов дождался, когда ему водкой оботрут лицо, настроился на новое «удовольствие». Но то ли казак уже «набил» руку, то ли старался морду и впрямь зашивать аккуратнее, но боль была уже терпимая. Или Евгений уже притерпелся — бог весть!

Подмога прибыла в полном соответствии со всеми канонами Голливуда — когда все основные мероприятия были завершены! Плехов лежал рядом с Кузьмой на постеленной на землю попоне и, будучи изрядно пьяным, пытался напевать все того же «Ворона». Мешала распухшая щека.

— Смотри-ка! — услышал он, — А этот-то — живой!

«Кто живой? Панкрат? Или кто-то из нападавших?».

— А ну-ка, братцы, помогите мне подняться! — попросил он приехавших казачков.

— Лежать бы вам, ваш-бродь…

— Когда похоронят, тогда и належусь вволю! — махнул он рукой.

Его подняли, поставили на ослабевшие ноги и подвели к кустам, где лежал на бурке один из черкесов.

— Ишь ты! Живой, сволочь! — удивился Плехов, — Ведь именно он меня так и порубил, зараза такая! А я-то думал, что застрелил его!

Урядник, командовавший разъездом, задумчиво покачал головой:

— А ведь выходит, что этот и был старшим в этой шайке. И ведь не прирежешь его здесь, везти придется в Пятигорск. Ну да ништо! Если не помрет, его свои выкупят. Не простой, видно, абрег: это и по черкеске видно, да и шашка… У вас же, ваш-бродь, его шашка?

Плехов кивнул, не отрывая взгляда от «крестника».

«А что? «Крестник» и есть! Он меня «покрестил», а я — его!».

— Шашка-то у него — знатная! Горда настоящая, не абы бы што! Больших денег стоит.

Джигит был в сознании, вращал белками глаз по сторонам, шипел что-то сквозь зубы, а увидев Плехова, оживился.

— Урус… Хусар, да? Конес тебе, урус-хусар… Гёзыс! — усмехнулся и что-то продолжил рычать по-своему.

— Чего это он? — повернулся Евгений к уряднику.

— Бает, что, дескать, конец тебе, ваш-бродь. Кровники у тебя теперь. Еще и окрестил…

— Что значит — окрестил? — удивился Плехов.

— Кличку, стал быть, дал. Гёзыс, по-ихнему, разноглазый. Приметный ты больно, ваш-бродь.

Евгений усмехнулся:

— И что теперь?

Урядник пожал плечами:

— А что теперь? Да ничего! У нас, почитай, тут у каждого свои кровники есть, и ничё… Живем как-то.

Плехов снова повернулся к черкесу:

— Кровники, месть… Иншалла! А ты — точно сдохнешь!

Залитая кровью на груди черкеска, розоватая пена на губах раненого говорили о том, что при настоящем уровне медицины здесь и сейчас, черкесу нужно готовиться к встрече с Аллахом.

— Уши бы тебе обрезать, сволочь! Да ладно… так сдохнешь! — и не слушая того, что вослед ему зарычал черкес, Плехов отошел к своему месту.

— А зачем уши обрезать, ваш-бродь? — спросил у него какой-то казак помоложе.

Плехов почесал здоровой рукой нос, хмыкнул:

— Где-то слышал, что якобы их Аллах умершего в мусульманский рай тянет именно за уши. А нет ушей — за что его тянуть? Вот и нету у абрека рая!

Потом они ждали телеги из станицы под Пятигорском. Казаки решили, что Кузьма верхом путь не осилит: много крови потерял, ослабел казак сильно. И сам Плехов сильно сомневался, что сможет проехать верхом эти семь или восемь верст. А вязать волокуши, или ладить носилки, чтобы привязать их меж лошадей, казаки по какой-то причине не захотели.

— А этих… абреков мертвых зачем на телеги грузят? — спросил Евгений у подошедшего Ефима.

Казак посмотрел на корнета как на дите несмышлёное:

— Они своих убитых у нас тоже выкупают. До ста рубликов цена доходит, ежели абрек известный был. Обычных-то… рублей за десять если. Вы не думайте, ваш-бродь… У наших все честно. В станицу приедем, посчитают все — и убитых вами, и коней ихних, и сбрую, и оружие. Неплохо должно выйти. Я вам привезу.