Вечное - Скоттолайн (Скоттолини) Лайза (Лиза) - Страница 4

— Да садись же, сын, — махнул ему Беппе, сидевший во главе стола.

— Вот, мальчики. — Мать поставила блюдо со спагетти рядом с отцом, ему первому и положила порцию, а уж потом остальным. Они помолились перед едой и начали быстро есть — все, за исключением Марко, который наслаждался каждым кусочком, пока отец расспрашивал Альдо о его тренировках. Эмедио оставался вне линии огня, поскольку избежал карьеры велоспортсмена, приняв сан священника. Марко ни за что бы не пошел на такую жертву, ведь у него имелся долг перед женским населением Рима. И может быть, перед Элизабеттой.

Мать повернулась к Эмедио, который работал в канцелярии Святого Престола.

— Есть новости? Ну хоть какие-нибудь?

— Ты слышала об энциклике[14] немцам насчет Пальмового воскресенья[15]?

— Нет, а о чем она?

— Mit Brennender Sorge. Что на немецком означает «С глубокой тревогой». Папа выпустил энциклику, которую разослали почти в тридцать тысяч немецких церквей, прямое послание немецким католикам. — Эмедио подался вперед и понизил голос. — Писать ее помогал кардинал Пачелли, но эти сведения секретные.

Мать провела указательным пальцем по губам, будто застегивая молнию, и подмигнула. Сплетни из Ватикана она особенно ценила.

— Немецкие священники прочли энциклику своей пастве без всякого предупреждения. Представляете, сколько церквей? И все ее слышали. Документ напечатали и распространили в строжайшем секрете.

— Почему в секрете? — нахмурилась мать. — Ведь это слово нашего святого отца.

— Там повторялось его наставление о том, что немецкие католики должны прислушиваться к Господу, а не к Гитлеру. А в итоге Гитлер послал гестаповцев арестовать тех, кто напечатал и распространил энциклику.

— Страх какой!

Отец пристально посмотрел на Эмедио.

— Хватит политики за столом.

Эмедио замолчал, а мать поджала губы. Беппе был фашистом «первого часа» — то есть присоединился к фашистской партии еще в 1919 году, еще до похода на Рим в 1922-м[16], когда король назначил Муссолини премьер-министром. Беппе, приверженец традиций, верил, что партия принесет пользу мелким торговцам, а также даст Италии закон и порядок.

Он кашлянул, прочищая горло.

— Так вот, как я говорил, этот год важен для «Джиро», и я уже знаю, кто заработает розовое джерси[17]. Могу сказать наперед, что Бартали[18] снова одержит победу.

Альдо кивнул.

— Согласен, хотя я бы поставил еще на Бини. И Ольмо, он неплохо шел на «Милан — Сан-Ремо»[19].

— Ну уж нет, — отец сделал глоток вина, — «Милан — Сан-Ремо» — игрушки для мелюзги. Да и все равно там выиграл Дель Канчия[20]. Продуешь, Альдо.

— Неважно кто победит, розовое джерси ему носить нельзя. Только подумайте! Розовая? — хохотнул Альдо.

Марко прежде уже это слышал. Муссолини не так давно объявил, что розовый — немужественный цвет, чем смутил и фашистов, и tifosi.

— Цвет не главное, — усмехнулся отец. — Достижения — вот что важно. Верно, Марко?

— Да, папа.

— Знаешь, Марко, я сегодня стоял у окна и смотрел, как ты свернул на мост. Ты опоздал к ужину.

— Прости, папа.

— Я не о том. — Отец положил мощные руки на стол и напряженно уставился на Марко. — Ты ехал очень хорошо. Держал курс. Даже набрал скорость. Ты меня удивил.

Прерывать отца Марко не стал, однако нутро у него меж тем завязалось узлом.

— И что случилось с кошкой, я тоже видел. Она перебежала тебе дорогу, но ты не потерял ни секунды. Пора приниматься за тренировки всерьез. Представь, чего ты добьешься, если будешь заниматься по моему режиму, сынок. Однажды ты наденешь maglia rosa[21]! Ты выиграешь «Джиро» — главную гонку Италии. И займешь свое место в истории велоспорта.

— Не так уж я хорош, папа, — ответил Марко, потому что победы в велоспорте он хотел меньше всего.

— А я думаю, ты на это способен. У тебя это в крови.

Альдо нахмурился:

— А как насчет меня, отец? Я очень много тренируюсь.

Тот повернулся к нему:

— А тебе я говорил: ты не наращиваешь мускулатуру как следует. Скорость не растет. Наверное, ты недостаточно усердно тренируешься.

— Я стараюсь.

— Тогда продолжай в том же духе. Докажи, что я ошибаюсь. В любом случае двое лучше одного. Тренируйтесь вместе. — Отец снова повернулся к Марко: — Сынок, сегодня ты приступаешь. Ясно?

— Да, папа, — ответил Марко, у которого выбора в этом вопросе не было.

Сандро в одиночестве сидел за обеденным столом. В окно проникал ночной воздух, хрустальная люстра озаряла приглушенным светом тетрадь юноши. Семья только что поужинала, и Сандро следовало бы позаниматься, но все мысли его были только об Элизабетте. Он не понимал, как можно думать о чем-то другом, когда ты влюблен. Он был потрясен — ведь люди испытывают это каждый день. Его никогда в жизни не переполняли столь сильные чувства. Развитый интеллект позволял ему много думать, но, возможно, до сих пор он недостаточно чувствовал.

Его преследовали воспоминания о том, как он поцеловал ее там, у реки. Волнующая близость ее тела — совсем рядом, как никогда раньше. Сандро любил в ней все, особенно то, как она к нему относилась. Когда все узнали о том, как он умен, с ним стали обращаться иначе — к добру ли, к худу ли. Учителя его обожали, но одноклассники считали чудаковатым. Элизабетта не делала ни того ни другого. Сандро с самого начала нравился ей таким, как есть, поэтому с ней он мог оставаться собой.

Сандро посмотрел в окно. Симоне обосновались в одном из домов, что выстроились вдоль элегантной Пьяцца Маттеи на севере гетто. Их квартира располагалась на третьем этаже по диагонали от изысканного Палаццо Костагути, так что Сандро мог видеть в окно своих соседей. Джованни Ротоли делал за столом домашнюю работу, а этажом ниже Нардуно — пожилая пара — читали газету. По вечерам в гетто обычно стояла тишина, которую нарушало лишь журчание воды в Fontana delle Tartarughe — Фонтане черепах.

Сандро нравилось жить в гетто — древнейшей еврейской общине в западном мире. Община была основана почти две тысячи лет назад, когда Иерусалим покорился императору Титу, который разграбил Храм Господень и забрал евреев в Рим — в рабство.

В честь взятия Иерусалима рядом с Римским форумом была возведена Триумфальная арка Тита: гои считали ее грандиозной, а многие евреи — символом рабства. В 1555 году построили гетто, и папа Павел IV приказал окружить этот район стенами с воротами, запираемыми на ночь, и охраной, за которую община должна была платить.

В то время в Риме проживали тысячи евреев: всех их обязали носить желтые символы на одежде и жить в гетто, где было приблизительно сто тридцать домов, занимавших несколько городских кварталов; они покрывали менее трех гектаров, или семи акров[22]. Этот район считался самым неблагоприятным в Риме: он находился в низине, которую каждую зиму затапливал Тибр, неся с собой малярию и прочие болезни. Узкие и темные улицы гетто пропускали недостаточно света и воздуха. У ворот были построены церкви, и евреи были обязаны посещать проповеди, где их убеждали обращаться в христианство.

В 1870 году Рим вошел в состав объединенного государства Италия, и в 1888 году стены гетто снесли, а евреям разрешили его покидать. Гетто очистили, а вдоль берегов Тибра возвели насыпь, чтобы предотвратить наводнения. В 1904 году была освящена великолепная Большая синагога — Tempio Maggiore — с квадратным куполом, выделявшим храм из сотен храмов с круглыми куполами. Поговаривали, что синагога была спроектирована как самое высокое здание в Риме, — ведь базилика Святого Петра находилась в Ватикане; синагога стала духовным домом общины. Многие римские евреи по-прежнему обитали в гетто, хотя те, у кого имелись средства, предпочли переехать. Дом Сандро принадлежал роду его отца на протяжении многих поколений, так что Симоне никогда и не помышляли о переезде, однако семейство жило гораздо лучше соседей.