Каторжник (СИ) - Шимохин Дмитрий - Страница 25

Мы прошли еще с полверсты в этой звенящей тишине. Дорога делала небольшой изгиб. И именно в тот момент, когда голова колонны начала выходить из-за этого поворота, вдруг раздался протяжный скрип. Затем оглушительный треск, и огромное старое дерево с сухими ветвями, стоявшее у самой дороги, медленно накренилось и с грохотом рухнуло прямо перед передним конным конвоиром, перегораживая путь и поднимая облако пыли и гнилой трухи.

Лошадь под казаком взвилась на дыбы, едва не скинув седока… Арестанты шарахнулись назад, кто-то взвизгнул. Все напряглись до предела, ожидая неминуемой атаки из леса — ну, или хотя бы чего-то поинтереснее монотонного шагания.

— ЗАСАДА! К БОЮ! — что есть мочи заорал Рукавишников, одним махом выдергивая саблю из ножен.

«Герой! Орден ему за отвагу в бою против кустов» — невольно подумалось мне.

— Стрелять по кустам! Арестантам — стоять! На месте, сволочи! А то хуже будет!

Конвоиры забегали, как тараканы при свете, вскидывая ружья, целясь в подозрительные тени. Несколько выстрелов разорвали тишину, пули с треском ушли в листву — белки и дятлы, наверное, были в шоке от такой внезапной артподготовки.

Мы с Фомичом, не прикованные к общей цепи на тот момент, рухнули за ближайшую телегу. Остальные бедолаги, удерживаемые кандалами и продольной цепью, стояли на месте. Кто с истовой молитвой, кто с отборным матом, крутя наполовину бритыми башками. Я лихорадочно шарил глазами в поисках чего-нибудь тяжелого: булыжника, полена, дохлой вороны, — чем можно было бы отбиваться, если вдруг из кустов полезут не белки, а кто посерьезнее. Адреналин бил в голову, почти как тогда, в Чаде, когда наша колонна угодила в засаду.

Прошла минута, другая. Вечность. Солдаты, торопливо перезаряжаясь, продолжали палить в многострадальный лес — видимо, решив выкосить всю флору и фауну в радиусе ста метров. Рукавишников выкрикивал команды, полные отваги и воинского пыла. Унтер матерился, пытаясь угомонить паникующих арестантов, которые мешали ему наслаждаться этой героической обороной.

Но… ничего не происходило. Ни ответных выстрелов, ни стрел, ни диких криков джунгар, или кого там еще рисовало воспаленное воображение капитана. Тишина, нарушаемая лишь эхом выстрелов да испуганным ржанием лошадей, которым вся эта комедия явно не нравилась.

Рукавишников осекся на полуслове, недоуменно глядя на неподвижный, молчащий лес. Видимо, противник испугался его грозного вида и решил отступить. Капитан махнул рукой двум казакам:

— Осмотреть! Осторожно! А то вдруг там засада!

Те, спешившись и держа ружья наизготовку, как заправские следопыты, медленно подошли к упавшему дереву, опасливо заглядывая за ствол. Через минуту один из них обернулся и крикнул, явно сбитый с толку:

— Никого, господин капитан! Дерево просто… упало!

Рукавишников сам подъехал ближе, спешился и подошел к основанию поверженного врага. Он пнул сапогом трухлявый ствол, от которого отвалился большой кусок гнилой древесины.

— Тьфу ты, пропасть! — сплюнул капитан, с достоинством убирая шашку в ножны. — Сгнило, старое… Кажись, само и упало!

По колонне пронесся вздох облегчения, смешанный с разочарованием и нервными смешками. Оказалось, чуть не обделались со страху из-за старой гнилушки!

— Вот те и засада… Дров наломало только, — проворчал унтер, явно недовольный тем, что зря напрягал голосовые связки.

— А ну, канальи! Живо растащить эту колоду с дороги! Шевелись! Нечего тут прохлаждаться!

Пришлось браться за топоры и пилы. Настроение было мерзкое: напряжение спало, но осталась неприятная усталость и злость от ложной тревоги и собственной глупости. Зато хоть какое-то развлечение в этом бесконечном туре «Золотое кольцо Сибири для особо опасных». Отмахиваясь топором, я поймал взгляд Сафара — тот едва заметно усмехнулся. Кажется, этот фарс позабавил даже его, непроницаемого башкира.

На расчистку завала ушло больше часа нудной работы. Солнце уже начало припекать, гнус, ободренный нашей занятостью, активизировался с новой силой. Напоминая, что деревья — это так, мелочи, а настоящие враги, мелкие и назойливые, всегда с нами. Наконец путь был свободен. Под понукания конвоиров наша колонна снова потянулась по тракту. Вот только не успели мы пройти далеко как грянул гром, а небо мгновенно затянуло, и на нас обрушился холодный ливень, сплошной стеной.

Инцидент с деревом быстро забылся, уступив место привычной рутине — шаг за шагом, верста за верстой, под бодрый аккомпанемент лязга цепей и неумолчное жужжание насекомых.

Происшествие, однако, заставило задуматься. Как же мы беззащитны, скованные одной цепью! А если бы напали по-настоящему? По колонне тут и там пробегали страшилки про нападения «немирных» киргиз-кайсаков, для которых человеческая добыча — до сих пор ликвидный товар. А еще могли нагрянуть джунгары, тангуты и прочие экзотические ребята не знающие ничего о человеческих правах.

Кроме того, гнус доставал все больше и больше. Маски из тряпья, которые мы мастерили на привалах, помогали слабо — эта дрянь лезла везде.

Кто не успел пропить заработанные на заводе деньги, платил конвою за снятие ручных кандалов, чтобы хоть как-то отмахиваться. Остальные лишь злобно зыркали на «богатеев» и яростно чесались, насколько позволяли цепи.

Остаток пути до Омска прошел без особых потрясений, если не считать вечных спутников этапа — усталости до дрожи в коленках, голода и мелких стычек просто от хренового настроения. На одном из полуэтапов случился очередной кулинарный сюрприз от интендантов. Вместо ожидаемой муки или крупы нам выдали несколько мешков… сушеной рыбы. Твердой, как камень, и соленой до невозможности.

— Во! Закуска знатная! — обрадовался поначалу Фомич, вечный оптимист. — Кваску бы сейчас… или еще чего покрепче! Жаль, не выдают.

Но разгрызть эту «закуску» оказалось не под силу даже самым крепким зубам. Попытка размочить ее и сварить привела к появлению такой вонючей и соленой бурды, что даже самые отчаявшиеся гурманы каторги воротили нос.

— Импортозамещение, видать, — философски заметил я, глядя, как Фомич с брезгливым видом выливает это варево на землю. — Жрите, что дают, дорогие товарищи заключенные, и не выпендривайтесь.

Наконец, вдали показались дымки Омска. Город раскинулся на высоком берегу Иртыша — большая крепость, каменные дома, церкви, казармы. Чувствовался административный центр, военная мощь — тут вам не деревня Гадюкино. Омский острог — очередной «пятизвездочный отель» нашей системы — оказался еще больше и мрачнее Тобольского замка. Настоящий муравейник, набитый сотнями таких же «отдыхающих» со всех концов необъятной империи.

Здесь нас продержали неделю. Бесплатный фитнес на свежем воздухе — копали рвы, строили какие-то валы для крепости. Работа тяжелая, тупая, но хоть не в камере. Порядки в остроге были жесткие, но слухи о наших «подвигах» в Тобольске, видимо, бежали впереди этапа. И нас особо не трогали. Держались особняком, сверлили друг друга недобрыми взглядами, но на рожон не лезли — видимо, понимали, что с нами шутки плохи, да и делить особо нечего, кроме вшей и казенной пайки.

Именно здесь, в Омске, при взгляде на бескрайние просторы за стенами крепости в моей голове окончательно оформилась мысль о побеге. Я совершенно отчетливо понял, что впереди, на каторге, мне решительно ничего не светило. Маши кайлом, пока не сдохнешь, и, может быть, лет через двадцать выйдешь на свободу немощным стариком с исполосованной кнутом шкурой и пустыми деснами от выпавших из-за цинги зубов.

К тому же я немного освоился, обзавелся командой мечты. Сафар, с его знанием природы и навыками, был бы идеальным напарником. Тит — ходячая гора мышц. Фомич — хитрость и опыт старого каторжного волка. Даже Чурис, если не будет кашлять, мог пригодиться. Мысли о побеге приятно щекотали нервы холодными ночами в этом «санатории».

Предстоял путь до Красноярска — еще сотни верст через тайгу и предгорья. Самый тяжелый участок, но, возможно, именно там, в глуши, и появится шанс. Я начал прикидывать варианты, присматриваться к конвою, к местности. Планирование побега — единственное, что не давало окончательно скиснуть.