Происхождение Второй мировой войны - Тышецкий Игорь Тимофеевич - Страница 8

Ждать ответа кайзера его канцлер уже не мог. Ситуация в столице, где на улицы вышли тысячи рабочих, грозила полностью выйти из-под контроля. Князь Макс решил предпринять последнюю попытку сохранить монархию, пожертвовав кайзером и его наследником. Очень важно было не допустить восстания в столице. Иначе власть неминуемо перешла бы к группе германских большевиков, так называемым спартаковцам. Около полудня 9 ноября телеграфное агентство Вольфа распространило следующий манифест канцлера: «Кайзер и Король принял решение отречься от трона. Канцлер остается на своем посту до тех пор, пока не будут урегулированы вопросы, связанные с отречением кайзера, отказом от трона наследного принца Германской империи и Пруссии и установлением регентства. Канцлер намерен предложить будущему Регенту назначить господина Эберта (лидера социал-демократов. — И. Т.) новым канцлером и подготовить Указ о проведении немедленных выборов в Национальное конституционное собрание, которое окончательно решит вопрос о будущей конституции германского народа» ¹⁹. Уловка канцлера, однако, не сработала. Почти сразу вслед за опубликованием так называемого манифеста на Вильгельмштрассе явилась делегация социал-демократов и потребовала от Макса Баденского передачи власти новому кабинету во главе с Эбертом. Немного посовещавшись с присутствовавшими министрами, канцлер спросил, готов ли Эберт немедленно взять власть? Тот ответил утвердительно. «Тогда мы должны сейчас решить вопрос с регентством», — продолжил князь Макс. «Теперь это слишком поздно», — ответил Эберт ²⁰.

Пока Макс Баденский решал на Вильгельмштрассе вопросы передачи власти Эберту, другой лидер социал-демократов, Филипп Шейдеман, в два часа пополудни со ступеней Рейхстага провозгласил образование в Германии республики. Судьба династии Гогенцоллернов была решена. Но никакого акта отречения к этому времени получено не было. Более того, примерно в то же время, что Шейдеман объявлял о создании республики, бывший статс-секретарь по иностранным делам Пауль фон Гинце, находившийся вместе с кайзером в Спа, зачитал по телефону сдававшему свои полномочия канцлеру Максу долгожданный текст заявления Вильгельма II. Оно состояло из пяти пунктов и носило крайне противоречивый характер. Кайзер сразу заявлял о своем согласии на «немедленное заключение перемирия, даже до того момента, когда условия этого перемирия станут известны» ²¹. Казалось бы, это наделяло германскую делегацию в Компьене чрезвычайными полномочиями, но непонятен был статус кайзера. В заявлении Вильгельма упоминалось лишь о «готовности отречься» от германского кайзерства, сохранив при этом прусскую корону. Говорилось также о передаче верховного командования армией фельдмаршалу Гинденбургу, но опять же после отречения, которого в реальности не происходило. Ну, и самое главное — все эти противоречивые моменты содержались в устном послании, зачитанном по телефону. Получалась полная неразбериха. Кайзер говорил о готовности уйти, но не уходил. Социал-демократы провозгласили в Германии республику, но насколько она жизненна, никто не знал. Наконец, канцлер уходил в отставку, но непонятно было, насколько легитимен его преемник. Все властные структуры Германии выступали «за» подписание перемирия практически на любых условиях. Но не было ясно, насколько они имели право говорить от лица государства. И сами немцы хорошо понимали это. Как сообщил в телеграмме от 9 ноября кайзеру статс-секретарь по иностранным делам Вильгельм Зольф, в сложившейся ситуации «правительство уже не будет иметь полномочий вести дальше переговоры с Антантой» ²². Под вопросом оказалась не только правомочность подписи германской делегации в Компьене, но и уверенность Союзников в том, что подписанное соглашение будет впоследствии соблюдаться Германией.

Если уж сами немцы не могли до конца разобраться с тем, что происходило в их стране, то Союзники и подавно не понимали, что творилось в Германии. Им было крайне необходимо получить германскую подпись под соглашением о перемирии. Иначе у них самих могли возникнуть проблемы. Но Союзникам было также важно, чтобы эта подпись была легитимна, а власть в Германии, у кого бы она ни находилась, была готова и имела силы выполнить условия перемирия. На соблюдение всех юридических тонкостей практически не оставалось времени. Срок, предоставленный немцам для ответа, истекал менее чем через сутки. В такой ситуации страны Антанты решили пожертвовать легитимностью и довольствоваться ее видимостью, если им будет гарантировано выполнение продиктованных условий. Со своей стороны, германская делегация и особенно возглавлявший ее Маттиас Эрцбергер совершенно не горели желанием брать основную ответственность за принимаемое решение на себя, к чему неизбежно толкала логика Союзников. Без одобрения из Берлина и Спа германская делегация не собиралась ничего подписывать. «Мы оказались в обескураживающем положении, — вспоминал Эрцбергер. — Армия требовала перемирия любой ценой. С другой стороны, мы не хотели подписывать соглашения, условия которого Германия не могла бы выполнить. В конце концов мы решили так: если правительство уполномочило нас подписать перемирие, значит, у него были силы его выполнить. По крайней мере, с материальной точки зрения» ²³.

В самой Германии практически все представители власти, как старой, так и новой, желали скорейшего заключения перемирия, чтобы можно было сконцентрироваться на решении внутренних проблем, прежде всего, на подавлении революции. Вечером 10 ноября, буквально «на флажке», германская делегация в Компьене получила переданные через французское командование две радиограммы — из Берлина и Спа. Первая из них была очень краткой: «Германское правительство — германским уполномоченным при Главном командовании Союзников. Германское правительство принимает условия перемирия, поставленные ему 8 ноября». Телеграмма имела странную подпись — «Имперский канцлер, 3084» ²⁴. У французов не было уверенности ни в подлинности телеграммы, ни в компетенции лица, ее отправившего. Поэтому генерал Вейган на всякий случай уточнил этот вопрос у Эрцбергера. Тот сразу дал свои заверения. Как доказательство подлинности радиограммы, Эрцбергер указал на четыре цифры (3084), стоявшие после подписи канцлера. По его словам, это было условным кодом, подтверждавшим подлинность сообщения. Французы с радостью поверили этому. Между тем Эрцбергер, скорее всего, даже не знал, кто скрывался за подписью «имперский канцлер». И уж, конечно, он не мог знать, какой полнотой власти обладал «канцлер на два дня» Фридрих Эберт. Более того, высказывалась версия, что Эберт, целиком занятый в эти дни формированием нового правительства, одобрил текст своего послания уже постфактум, а изначально его подготовили в Спа ²⁵.

Вторая радиограмма, полученная Эрцбергером вечером 10 ноября, информировала германского уполномоченного, что имперский (!) канцлер провозглашенной Республики уведомил Верховное командование в Спа об одобрении условий перемирия и санкционировал германскую подпись под соглашением. Эрцбергеру предписывалось сделать Союзникам заявление, указывающее на опасность усиления в стране голода в связи с оставлением армейских продовольственных запасов на территориях, покидаемых германскими войсками. Эта радиограмма также не делала германскую подпись более легитимной и оставляла сомнения в способности правительства выполнить взятые обязательства. Она вообще была очень хитро составлена. Переданная из Спа, она в то же время оставляла армейское командование и фельдмаршала Гинденбурга в стороне от ответственности за то, что в ней говорилось. «Германское правительство сообщает Главному командованию для передачи Эрцбергеру нижеследующее», — было написано в ее преамбуле. Чуть дальше следовала фраза, которую можно было трактовать по-разному. «Германское правительство, — прочитал Эрцбергер, — приложит все силы к тому, чтобы выполнить условия перемирия» ²⁶. Сообщение поступило из Спа, и можно было предположить, что армейское руководство его одобряет и поддерживает. Это не делало германскую делегацию в Компьене более легитимной, но, по крайней мере, добавляло уверенности в том, что условия соглашения будут выполнены. Однако прямо об этом нигде не говорилось. Гинденбург уводил армию от какой-либо ответственности за принятие унизительных условий перемирия. В дальнейшем, в своих воспоминаниях П. Гинденбург предпочел вообще ничего не говорить о своем участии в достижении перемирия. «Многое происходит в эти дни и часы темным, неясным путем, — напустил он тумана и пафоса в события, происходившие, в том числе, и в его Ставке, во время переговоров о перемирии, — но, надеюсь, ни одно из этих событий не ускользнет в свое время от всеобличающего света истории» ²⁷. Так рождался миф о непричастности германской армии к подписанию соглашения о перемирии.