Происхождение Второй мировой войны - Тышецкий Игорь Тимофеевич - Страница 7

Потянулись долгие часы ожидания ответа из германской Ставки. Для Союзников это было очень волнительное время. Все нервничали. Ни у кого не было точной и полной информации о том, что происходило в Германии, и Союзники не знали, насколько немцы готовы были продолжать борьбу. «Мы были плохо информированы о внутренней ситуации в Германии, — вспоминал впоследствии британский премьер-министр Дэвид Ллойд Джордж, — и мы недооценивали влияние побед на Балканах и в Турции (где союзники Германии уже вышли из войны. — И. Т.) на военное положение» ⁷. В Лондоне и Париже вполне допускали, что отступающие немцы смогут закрепиться на правом берегу Рейна, и тогда для окончательной победы потребуется еще как минимум весенняя кампания 1919 года ⁸. Президент Франции Раймон Пуанкаре, исходя из этих соображений, выступал вообще против перемирия и прекращения огня, пока немцы не будут окончательно разгромлены и вытеснены за Рейн. Он стоял за продолжение столь удачно складывавшегося для Союзников осеннего наступления. У главы французского правительства Жоржа Клемансо было иное мнение. Излишне жесткие условия перемирия, считал он, могли затянуть войну и привести к новым жертвам, которых вполне можно было бы избежать. Клемансо настолько боялся того, что немцы не подпишут условия перемирия и продолжат борьбу, что даже спустя много лет не мог простить маршалу Фошу пережитых в те дни волнений. «Маршал Фош, — возмущался Клемансо в воспоминаниях, — заявлял, что давно знал об общем развале в рядах германской армии. Он хотел, чтобы все думали, будто он играет с противником, как кот с мышью. Если это было на самом деле так, почему он ничего не сказал мне об этом? Почему оставил Президента Республики в полном неведении о происходившем?» ⁹ И сам же отвечал на свои вопросы: «Самое простое объяснение состоит в том, что Фош просто хвастался, когда заявлял о том, что знал обо всем происходившем за линией фронта. Это было вероятнее всего. Я смею полагать, что так оно и было, поскольку иначе все выглядело бы слишком отвратительно» ¹⁰. Но Союзники сами настояли, что вопрос о перемирии должно было решать их военное командование, и Фош получил на это все полномочия. Теперь оставалось только ждать и надеяться, что Клемансо и делал, каждый час справляясь у помощников о том, как обстоят дела в Компьене.

Фош, конечно, блефовал. В своих воспоминаниях он сообщал о больших потерях в английских и французских частях в ходе летне-осенних боев и, соответственно, недокомплекте личного состава (во французских дивизиях он составлял от 1000 до 2500 человек, общий недокомплект англичан составлял 50 тысяч человек), о «критической» ситуации со снарядами, о нехватке упряжных лошадей, о разрушениях на железных дорогах, оставляемых противником ¹¹. Об этом же командующий британскими войсками фельдмаршал Дуглас Хейг докладывал в конце октября военному кабинету в Лондоне, резюмируя, что «противник может представлять себе силы Союзников мощнее, чем они есть на самом деле» ¹². Исходя из своей оценки ситуации, Хейг предлагал 25 октября, на совещании военных у Фоша, ограничиться требованиями, чтобы немцы оставили все еще удерживаемые ими территории Франции и Бельгии, передали Союзникам Эльзас и Лотарингию, а также вернули весь угнанный железнодорожный подвижной состав ¹³. Но Фош, поддержанный еще не навоевавшимися американцами, сумел настоять на своем жестком варианте условий возможного перемирия, и теперь ему оставалось ждать и молиться (маршал был глубоко верующим человеком). А молиться было о чем. Ведь на карту ставилось многое. Французы и англичане устали от войны. Если немцы отклонили бы жесткие требования Союзников, в странах Антанты могли вспыхнуть бунты. И неизвестно, как повела бы себя в таком случае уставшая и обескровленная армия. Не только политик Клемансо, но и маршал Фош вынужден был считаться с такой вероятностью.

Между тем ответ из Берлина задерживался. Приставленные к немцам информаторы доносили маршалу, что при определенных обстоятельствах делегация потребует отправить ее обратно без подписания условий перемирия. В этот момент выдержка единственный раз покинула Фоша. 10 ноября он продиктовал генералу Вейгану письмо, которое тот передал в германский вагон. «Так как срок, назначенный для заключения перемирия, истекает завтра в 11 часов, — говорилось в письме, — имею честь спросить господ уполномоченных, получили ли они согласие германского канцлера на сообщенные ему условия, и если нет, то не следует ли немедленно запросить у него об ответе» ¹⁴. Но у немцев в тот момент были совершенно иные проблемы — бегство кайзера Вильгельма II и отставка канцлера Макса Баденского. Становилось не совсем понятно, кого теперь представляла германская делегация? Кто в Берлине должен был дать согласие на предложенные Союзниками ультимативные условия? Клемансо в тот же день продиктовал срочные инструкции Фошу для передачи германской делегации: «Немецкие уполномоченные перед заключением перемирия должны подписать следующие дополнительные пункты: 1) они являются представителями той власти, которая в данный момент существует в Берлине; 2) они считают данную власть способной гарантировать проведение перемирия» ¹⁵. Юридические тонкости были отброшены. Делегация сама должна была подтвердить свои полномочия. Отъезд делегации без подписания перемирия означал бы провал переговоров с трудно прогнозируемыми последствиями.

Тем временем в Германии в дни компьенских переговоров произошла революция. Атмосфера массового недовольства накалялась в голодающей стране на протяжении нескольких последних месяцев. Все началось практически сразу после того, как захлебнулось наступление германских войск на Западе, и в Фатерлянд стала приходить информация о неудачах на фронте. Но о революции речь не шла даже 29 октября, когда кайзер, вопреки возражениям правительства и канцлера, решил покинуть Берлин и отправился в ставку Верховного командования в Спа. Кто мог тогда предположить, что снова ступить на германскую землю Вильгельму будет уже не суждено? Кайзер покидал столицу, когда в ней было еще относительно спокойно. Были пламенные речи социалистов в рейхстаге, отдельные случаи рабочих протестов, до Берлина доходили слухи о зреющем недовольстве в германском флоте, но все, казалось, еще можно было успокоить, применив, при необходимости, силу. Еще 1 ноября кайзер, уверенный в том, что его поддержит армия, самонадеянно заявлял прусскому министру внутренних дел, посланному правительством в Ставку для обсуждения возможных условий отречения: «Передайте своим хозяевам в Берлине, что я не подумаю отрекаться от престола из-за требования нескольких сотен евреев или тысячи рабочих»  ¹⁶. И армейский генералитет, боявшийся потерять свое влияние, поддерживал кайзера. Но в тот же день произошли первые серьезные выступления моряков в Киле, и революция стала распространяться по Германии с угрожающей скоростью. 7-8 ноября произошла цепная реакция отречений германских монархов, начавшаяся в Баварии. Кайзер срочно поставил перед военными два вопроса: поддержат ли его войска, если он силой решит расправиться с революцией, и выступит ли армия против большевизма в родном Фатерлянде? Ответы, пришедшие 9 ноября от командующих германскими армиями, были обескураживающими. Только один генерал ответил «Да» на первый вопрос, тогда как пятнадцать ответили уклончиво, а двадцать три категорично сказали «Нет». Аналогичные результаты дали ответы и на второй вопрос ¹⁷. Армия сдавала своего Верховного главнокомандующего. Случилось повторение русской истории полуторагодичной давности. Рано утром 10 ноября кайзер скрылся в нейтральной Голландии, где получил политическое убежище. Накануне о его отречении было объявлено в Берлине. Но это было неверно. Юридически кайзер отрекся от германского и прусского престолов лишь 28 ноября, когда подписал, уже в изгнании, соответствующие документы.

В самом Берлине ситуация тоже развивалась драматическим образом. 1 ноября канцлер Макс Баденский слег с тяжелейшим приступом гриппа. В течение двух суток он находился практически в коме, а когда 4 ноября очнулся, Берлин было уже не узнать. В столице начались организованные выступления рабочих. Кайзер отсутствовал, а правительство из-за болезни канцлера оказалось на несколько дней недееспособным. Все в кабинете говорили о необходимости отречения, но дальше слов ничего не происходило. Никто не хотел брать ответственность за решительные действия на себя. Да и сделать что-либо правительство было уже не в состоянии. Расквартированные в Берлине части местного гарнизона одна за другой отказывались применить оружие против гражданского населения. В этой ситуации Берлин стал пугать кайзера и Верховное командование в Спа тем, что отказ от отречения может обернуться насильственным низложением. В ответ из Бельгии летели гневные филиппики кайзера, то требовавшие единения нации со своим монархом, то грозившие этой нации карательными действиями армии. Революция, между тем, распространялась все шире, охватив, по сути, всю Германию. Так продолжалось до 9 ноября, когда Макс Баденский фактически поставил кайзеру ультиматум, требовавший немедленного отречения. В случае отказа канцлер грозился уйти в отставку. В ответ от кайзера пришла телеграмма: «Это Вы обратились с нашим предложением о перемирии. Вам теперь и принимать его условия» ¹⁸. К этому времени, правда, в Спа, наконец, согласились с необходимостью отречения от имперского трона, сохраняя за Вильгельмом прусский, но медлили с посылкой официальной бумаги, подписанной кайзером. Вильгельм II как раз ожидал ответы на свои вопросы от командующих германскими армиями.