Багаж - Хельфер Моника - Страница 4

Катарину я называла тетя Катэ. Когда она умерла, ей было почти сто лет. Она красила волосы в черный цвет. Худощавая, стройная, она сохраняла осанку до самого конца. Плечи держала прямо, и, если смотреть на нее сзади, даже в ее восемьдесят лет можно было подумать, что ей не больше сорока, а по походке Катарины казалось: вот идет женщина, которая интересуется жизнью. А если посмотреть на нее спереди, то можно было принять ее за индианку, как их изображают на картинках. Кто смотрел на лицо Катарины, тот видел старый черно-белый фильм, вестерн, каждая морщинка была четко и рельефно обозначена. У нее был длинный нос с горбинкой и рот, всегда готовый произнести: а ну-ка слезайте с моей шеи. Она любила моих сестричек, особенно старшую за то, что та была безупречной невидимкой. Я же казалась ей слишком буйной, она говорила: ой, я с тебя не могу. Я спрашивала, что она имеет в виду, чего она с меня не может. Она рубила воздух ребром ладони, вот и все объяснение. Поздним летом она посылала меня, когда смеркалось, за яблоками вместе с ее сыном. Мы должны были прокрасться в сад определенного соседа, потрясти там яблоню «гравенштайн», набрать по полному рюкзаку яблок и так же незаметно ускользнуть. Меня при этом всегда мучила совесть, словно это я — я! — подстрекала на воровство тетю Катэ и ее сына, который всегда смотрел на меня так, будто я происхожу из воровского рода.

А мой дядя Вальтер? Он утонул в Боденском озере, когда ему было сорок два. Он у нас был рыжий, он и моя мать — единственные из всего «багажа» не черноволосые, к тому же у него было рябое лицо, голова высокой посадки и торс, словно высеченный скульптором из мрамора. Он волочился без разбору за всеми женщинами, и женщинам он вроде бы нравился. Помимо толстой супруги с пятью детьми, у него была еще одна женщина, которая ходила на панель. Его благоверная жена, в свою очередь, изменяла ему с представителем фирмы, торгующей приборами для домашнего хозяйства. В какой-то момент возлюбленная стала слишком обременительной для него, и он передал ее своему младшему брату. И после этого утонул. Когда его отца забрали на войну, Вальтеру исполнилось всего пять лет.

Стояло начало сентября, и было еще очень жарко. Лоренц стянул с себя рубашку и обвязался ею вокруг пояса. Лицо его было серьезно, как у отца, даже казалось немного мрачным. Пес ждал перед домом, то и дело наступая лапой на границу, выложенную из камней специально для него. Еще ни разу он не перешагнул через эту запретную черту без разрешения. Он перебирал лапами и визгливо поскуливал. Лоренц положил ему на голову ладонь.

— Волк, — сказал он. — Сейчас мы с тобой пойдем.

Мария была в доме, она лежала в спальне. Эта комнатка была не намного больше двуспальной кровати. Ну еще сундук помещался.

Дверь стояла приоткрытой. Лоренц видел, что мать лежит на животе, уткнувшись лбом в локтевой сгиб. Он проскользнул через сени и поднялся по лестнице на чердак. К одному из стропил отец когда-то приколотил узкую загородку, в которой даже не угадывался тайник. Там лежало ружье. Подарок Готлиба Финка. Там же хранился и боеприпас. Теперь, думал Лоренц, теперь отец получит ружье от кайзера, а вот этот ствол, произведение Финка, теперь принадлежит мне. Пока отец не вернется с войны, ружье мое. Он сунул коробку с патронами в карман штанов, завернул ружье в свою рубашку и спустился по лестнице на землю. Вышел из дома, кликнул собаку:

— Идем, Волк!

И они побежали по склону мимо источника, через дорогу, пересекли ручей, прыгая с камня на камень, на другой стороне узкой лощины поднялись вверх и скрылись в лесу.

Лоренц знал одно хорошее местечко. Впадину, которую не заметно ни с какой стороны. Может, мать услышит выстрелы. Лоренц имел в виду, что это не потревожит ее. Иногда по лесу ходили охотники. В деревне-то внизу вообще никто ничего не услышит. На мшистую гряду он выложил в ряд камни размером с кулак, залег в папоротник на расстоянии шагов в двадцать, прицелился и выстрелил. Как принять отдачу приклада, чтобы не было слишком больно, отец ему показывал. Отец, когда шел на охоту, брал с собой только его, Лоренца. Не Генриха, хотя тот был старше. И Лоренц знал, почему. Генрих очень любил зверье. Из него бы никогда не получился охотник.

Собака подпрыгнула при первом выстреле. Лоренцу пришлось ее успокаивать. Он обнял пса, прижался головой к его морде. На таком расстоянии он не промахнулся ни разу. Он расстрелял всю коробку патронов. Сделал двадцать пять выстрелов. Спусковой крючок был тугой, и у Лоренца болел палец. Из-за этого он чувствовал себя счастливым.

Как только Йозеф распрощался с Марией, она упала на кровать и закрыла глаза. Вальтер улегся ей на живот. Хотя уже был к этому времени достаточно большой и достаточно тяжелый. Он был дружелюбным, ласковым ребенком. Любил забираться даже в будку к собаке и укладывался там. Собака была злая, как все дворовые псы, но Вальтеру позволяла делать с собой все, что ему вздумается, и не приведи Господь, если кто-нибудь, не принадлежащий к семье, дотронется до Вальтера. И даже тогда, когда его трогал кто-то из семьи, пес предостерегающе рычал.

Катарина вязала, ее научила этому мать, и она орудовала спицами проворно, из красной шерсти должен был получиться шарф. Для папы. Ей надо было поторопиться, чтобы шарф был готов не позднее, чем кончится война. Мать видела солдат на картинках, их синие мундиры ей нравились, они и невзрачного мужчину могли превратить в статного. Она так и представляла себе, что Йозеф вернется домой в мундире, а синий с красным очень хорошо сочетается.

Мать быстро уставала и теперь, когда отец ушел со двора, могла позволить себе усталость — в другое время она бы ни за что не легла в постель среди дня. Еды не хватало. Бургомистр, который ни в чем не знал нехватки, каждую неделю должен был обеспечивать ее продовольствием, пока отец отсутствовал. Такая была договоренность. За эту услугу Йозеф причешет ему всю бухгалтерию, когда снова вернется. Дети любили веселого бургомистра, он кружил Катарину на вытянутых руках так, что она отрывалась от пола, хотя была уже не ребенок; он рычал перед Вальтером, притворяясь львом. А перед Лоренцем вел себя сдержаннее, уж очень тот походил на отца, и это смущало бургомистра.

Еще в тот же самый день, когда Йозеф и трое других ушли на войну, бургомистр заглянул к Марии домой. Он принес картофель, лук и яблоки. Всем этим он загрузил тележку, и кто-то из деревенских прикатил ее наверх, а оттуда бургомистр тут же отослал его вниз. Сам-то он приехал верхом. Вишня у Марии была своя, к тому же самая лучшая, сортовая. Йозеф наказал Марии, чтоб давала бургомистру вишню не скупясь, потому что тот был охоч до ягод.

Бургомистр уселся у Марии на кухне, Вальтер обихаживал его коня, а Лоренц ему в этом помогал — так выразился сам Лоренц, чтобы доставить радость своему младшему брату. Ставни на окнах из-за жаркого солнца стояли закрытыми. Немытая посуда была сгружена в лохань. Мария ходила по дому босая, волосы завязаны в узел.

Бургомистр сказал: он-де собирается в конце недели ехать в Л. на ярмарку скота. Хочет, мол, присмотреть для деревни быка. Из-за войны, дескать, цены упали, можно купить дешевле. Но никто не знает, как долго это продлится. В войну обычные правила больше не действуют. Не действуют даже там, где нет никакой стрельбы. Здесь у них, в Вальде, за это он ручался, стрельбы не будет никогда. Но цены и здесь военные. Он считает, продолжал бургомистр, было бы разумно как раз сейчас купить для деревни быка. Каждый заплатит свой взнос, и каждый будет иметь свою долю в покупке. А где этого быка разместить, будет в конце концов видно. Он готов биться об заклад, что Йозеф, останься он дома, сказал бы то же самое. И не хочет ли Мария поехать с ним в Л. Он же знает, что там живет ее сестра. И они смогут повидаться. К тому же к ярмарке скота всегда бывает приурочена и обычная ярмарка. Там ведь можно и прикупить чего, и осмотреться, мало ли что. Да и на пользу ей будет.