Багаж - Хельфер Моника - Страница 3

— Вот если бы она перебралась к нам вниз со всеми детьми, — сказал бургомистр, — это было бы самое лучшее, но это, к сожалению, невозможно.

— Да и незачем, — рассудил Йозеф. — Достаточно и того, что ты будешь присматривать. Поговаривают, что в октябре уже все закончится. И тогда уж я снова вернусь.

— К тому же и с фронта дают отпуск, — добавил бургомистр.

— Если все кончится так быстро, как говорят, так и в отпуск не сходишь, — сказал Йозеф.

Так все и думали. Но Йозефу выгорело даже два отпуска с фронта.

После того, как жена проводила Йозефа на войну — обняла и поцеловала — и он уже двинулся в путь, на спуске с горы слегка припадая в коленях по своему обыкновению, тут она побежала за ним, вернула его обратно, утянула в дом, в спальню, расстегнула ему ремень и прильнула к нему.

— Почему ты так кривишься? — спросила она.

— У меня зуб болит, — сказал он.

— Но это же будет только хуже, — встревожилась она.

— Ничего, на фронте есть и зубные врачи, — отмахнулся Йозеф. — Еще даже и получше, чем в Брегенце.

— Откуда ты знаешь?

Он встал с кровати и отстранил ее от себя: не приставай, дескать, с расспросами, просто он знает и все. А то вопросам конца не будет, и он тогда опоздает.

В начале сентября призвали всего нескольких мужчин из деревни. Почему мой дед оказался в числе первых — на этот вопрос я не знаю ответа. Их было всего четверо, одного звали Франц, как кайзера, второго Людвиг, третьего Алоиз, ну и вот Йозеф. Им пришлось идти пешком через ближайшую деревню в следующую, и только оттуда их забрал грузовик и отвез на вокзал в Брегенц, а уж потом на фронт, где уж и как он тогда проходил. В итоге из них четверых вернулся с войны только один, Йозеф. Алоиз уже через неделю был убит. Людвиг умер в лазарете через пол года. Франц погиб через год на горном перевале Вальпарола. Призвали на войну пятерых следующих парней, из них вернулись назад только двое.

Но пока что первые четверо мужчин воткнули себе в шляпы цветочки и стоя выпили на дорожку. Шнапс выставил бургомистр — как представитель кайзера, и он же сделал напутственный выстрел в воздух. Толпа ребятишек сопровождала рекрутов, как называли призванных на фронт. Но маршировали ребятишки только до ближней деревни, а оттуда повернули назад. И дальше будущие солдаты пошагали одни, и уже не строевым шагом, и не распевая маршевые песни, да и вообще уже немного протрезвев. Они говорили о том, что не успели сделать, что должны были сделать и что непременно сделают, как только снова вернутся домой через несколько дней или недель. Цветки из своих шляп они выдернули и выбросили на обочину дороги. Зачем они теперь, когда никто из своих больше их не видит.

Второй сынок Йозефа тоже сопровождал его до ближней деревни. Лоренц, своенравный, упрямый мальчишка, которому только что исполнилось девять лет. Он был умный, в школе удивлял учителя своими вычислениями в уме, а отец радовался и гордился, что этот дар сын унаследовал от него. Жизнь в горах Лоренцу не нравилась уже сейчас. Он не хотел становиться крестьянином. Уже одно то, что он раздумывал о том, кем станет в будущем, отличало его от всех остальных мальчишек в деревне. Он интересовался моторами, а их во всей долине, которую попросту называли Вальдом, то есть Лесом, было совсем не много, к тому же все они были одинаковые. Отец похлопал его по плечу, а больше ничего, вот и все его прощание. Дома обязанностью Лоренца было смотреть за скотиной — двумя коровами и козой. Была еще собака. По кличке Волк. Отец его хорошо выдрессировал. Волка не приходилось сажать на цепь. Отец выложил из камней линию вокруг дома, за эту линию собаке было запрещено выбегать, что бы там снаружи ни случилось. Но почтовый адъюнкт все равно его боялся. Когда Мария видела, что почтальон приближается к их подворью, она убирала собаку в дом. Лоренц бы так не поступил. Он любил собаку, она была членом семьи, а члена семьи не прячут в дом, когда кто-нибудь приближается со стороны. Потом еще была кошка, которой бросали объедки, а если объедков не оставалось, она должна была позаботиться о себе сама.

Лоренц выгнал коров пастись, хотя и поздновато, но ведь день-то начинался необычно. Перед тем как отцу уйти, Генрих, старший сын Йозефа и Марии, подоил коров и козу. Потом отец долго и обстоятельно мылся с мылом у источника, помыл и голову. Мама увела детей в дом, она не хотела, чтобы они видели отца голым. Коза и днем, и ночью оставалась в загородке. Лоренц задавал ей охапку сена и при этом заглядывал в горизонтальные зрачки ее глаз. И думал, как и всякий раз, стоя перед козой: отчего не у всех одинаковые глаза? У кошки вертикальные щелочки, у козы горизонтальные полоски, а у людей круглые дырки.

Что могло бы выйти из моего дяди, не родись он на отшибе, не будь он одним из «багажа»! И что могло бы выйти из его братьев и сестер?

— Война — это нормально, — сказал он мне однажды.

В этом не было никакой видимой связи с разговором, который он как раз вел и в котором я к тому же и не участвовала. Когда мой дядя Лоренц беседовал с моим отцом, я была бессловесна как зонтик, висевший на спинке стула, на котором он сидел.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросила я, предварительно откашлявшись. У него была такая манера — либо игнорировать меня, либо неожиданно обращаться ко мне, ткнув мне в грудину указательным пальцем. Дядя с харизмой. Это и хорошо, и плохо, причем одновременно.

Он ответил:

— Почему, девочка, я должен говорить что-то одно, имея при этом в виду что-то совсем другое? Я сказал то, что сказал: «Война — это нормально».

Он что, забыл, как меня зовут?

Когда он приходил к нам, я не могла сохранять спокойствие. Я всегда была чем-нибудь захвачена. Во Вторую войну он был в России, дома у него оставалась жена, а потом и в России появились жена и ребенок, но он их оставил и пустился в дальний путь, назад к своей жене в нашу страну, иногда его подвозила какая-нибудь военная попутка, иногда он ехал по железной дороге, не покупая билета, иногда на заднем сиденье мотоцикла, но бо́льшую часть времени он шел пешком.

Он часто приходил к нам, когда я была маленькой. Играл с моим отцом в шахматы. Он ненавидел тупость сельской жизни. Об этом они с моим отцом говорили — отец тоже не жаловал крестьянство, в конце концов, он был сыном служанки в Лунгау, а его отец, богатый, благополучный, никогда о нем не заботился. У дяди Лоренца в нашей стране было трое детей, он считал своих сыновей бестолковыми и никудышными, причем еще до того, как они вообще могли бы сделать что-нибудь толковое; из них ничего и не вышло, один из них повесился на дереве.

Дядя Лоренц открыто признавался, что в России у него живет вторая семья. Ему было пятьдесят лет, когда пьяный шофер задавил его насмерть на мосту через Рейн в Брегенце. Его собака сидела рядом с ним и выла. Я назвала своего сына его именем.

— Но я не такой, и я не хочу быть таким, — сказал он.

Главным помощником матери был Генрих. Когда разыгрывалась вся эта история, ему было одиннадцать, на два года больше, чем брату Лоренцу. Он был безгласный, тихоня, никогда не мечтал ни о чем, кроме как крестьянствовать. Его мама часто говорила ему:

— Да ты взрослее меня! Сделай хоть раз какую-нибудь глупость, Генрих!

Но он не делал глупостей. Он так хотел крестьянствовать, что даже не задумывался никогда, не подумать ли ему, может быть, о чем-нибудь другом. Ему действовало на нервы, когда Лоренц при всякой ерунде размышлял, действительно ли это ерунда. До конца своих дней он считал на пальцах.

Мать, сказал ему отец накануне вечером, перед тем, как уйти на войну, мать должна работать только в доме, а хлопотать по хозяйству — обязанность их двоих, Генриха и Лоренца. Катарина, которой было десять, помогала матери по кухне, в стирке и уборке. Вальтер еще ни на что не годился, он только играл с деревянной юлой, которую ему вырезал опять же Генрих; но он так и не смог заставить эту юлу вращаться по-настоящему.