Измена. Мне не нужна клуша - Реброва Мила - Страница 2
- Предыдущая
- 2/4
- Следующая
Горло сдавило, на глаза снова навернулись слёзы. В комнате вдруг стало невыносимо тихо и холодно, будто стены решили давить на меня со всех сторон.
Теперь я снова одна. Совсем одна.
Одна, как тогда, в детстве, когда оставалась дома и ждала маму с работы. Одна, как в колледже, когда приходилось после учёбы таскать тяжёлые ящики на складе, чтобы хоть как-то прожить месяц. Одна, как тогда, до него, когда думала, что одиночество – это нормально, это навсегда.
И снова одна. Без поддержки, без его уверенных объятий, без его голоса, говорящего, что мы прорвёмся. Теперь прорваться предстоит только мне. Самой. Как всегда.
***
Прошло три дня с тех пор, как Ян просто встал и ушёл, заявив, что устал жить с «деревенской клушей». Три дня, в которые я смотрела на себя в зеркало и пыталась понять, когда именно я стала для него чем-то ненужным. Ведь раньше ему нравилось всё во мне – даже мои глупые привычки, провинциальные словечки, коса до пояса, которая у меня ещё из деревни осталась. Он говорил, что ему хорошо со мной, хоть у нас и нет роскоши, зато есть тепло.
А теперь он вдруг вспомнил, что ему нужно что-то другое. Городскую девушку, может, модель без мозолей на руках. «Клуша», – так и сказал. Слово ударило, как пощечина. Три дня я слышу его в голове: «Да какая из тебя жена? Посмотри на себя – клуша деревенская…» И стыдно за то, что я вообще поверила в его любовь.
Утром я проснулась раньше будильника, как и вчера, и позавчера. Села на край кровати и уставилась на кучу его вещей, которые он забыл или бросил специально. Рубашка в коридоре, пальто с оторванной пуговицей. Переступила через них, дошла до кухни. Там – кастрюля со щами, уже давно тухлыми. За три дня так и не смогла вылить их. Теперь пришлось. Иначе бы траванулась.
Вынесла мусор, вернулась и поняла, что опаздываю на работу. Библиотека – моё единственное сейчас спасение, хоть и зарплата там смехотворная. Полдня я сижу за стойкой и делаю вид, что всё нормально. А внутри тошнота подкатывает не только от беременности, но и от унижения.
Вспоминала, как Ян когда-то говорил: «Да какая разница, откуда ты, Олесь? Хоть из глубинки – мне всё равно. Я тебя люблю». Я ему верила. А теперь оказалось, что корни таки важны. Или это просто отговорка. Может, он нашёл другую, более «достойную». Кто его знает?
– Опять опаздываешь, Руднева? – проворчала заведующая, когда я влетела в читальный зал.
– Извините, – пробормотала я, усаживаясь за компьютер.
Час сидела, перелистывала каталоги, делала вид, что работаю. Заходили люди, искали то учебники для вуза, то художественную прозу. Я помогала механически. В голове крутились слова сестры, которая звонила вчера и в лоб сказала: «Олесь, сделай аборт, не порть себе жизнь». Как будто ребёнок – это порча жизни.
А ведь я чувствую уже: там, внутри, моё будущее. Маленькое, тёплое, невинное. Оно не виновато, что отец оказался таким придурком. И я не могу его предать, как меня предали.
В обеденный перерыв вышла на улицу, купила самый дешёвый пирожок и бутылку воды. Сидела на лавке возле магазина, смотрела на прохожих. Они все куда-то шли, спешили, смеялись. Им нет дела до девчонки, которую бросили на третьем месяце. Им нет дела до того, что у неё на карте пара тысяч, а аренда уже скоро. И что она из деревни, да, но ведь это не преступление.
Телефон завибрировал: сообщение из банка. «Сделайте вклад на выгодных условиях!» Да какие вклады, у меня самой пусто. Дважды пусто.
Сестре звонить не хотелось, но всё же пришлось – она оставляла пропущенный. Ответила в полголоса: «Олесь, у меня всё как было – дети болеют, денег нет. Ну и… сама понимаешь, как нам тяжело. Ты бы всё-таки подумала насчёт…» Она не договорила, но я знала, о чём идёт речь. И знала ответ.
– Нет, – сказала я твёрдо. – Не сделаю я этого.
– Но ты одна. Ян тебя кинул. Тебе мало этого позора?
– Это не позор, – отрезала я. – Это жизнь.
Отключилась. На глаза навернулись слёзы, но я быстро смахнула их. Не хватало ещё разрыдаться на людях.
До конца смены кое-как дотянула, потом пошла бродить по улицам. Домой не хотелось. Страх заглатывал меня, стоило вспомнить о счётах и будущем. Где взять деньги, если даже курсы маникюра стоят под двадцать тысяч? Но, идя мимо одного салона, я вдруг поймала себя на мысли: да чёрт с ним, с этим салоном, с курсами и вообще со всем. Я из деревни, но руки у меня растут откуда надо, научусь. Лишь бы не утонуть в этой яме.
Когда добралась до квартиры, сняла куртку, глянула на пальто Яна. Хотелось выбросить его с балкона, сжечь, да хоть в мусор выкинуть. Но пока не решилась. Может, занесу в комиссионку? Выручить пару сотен. Но даже эта мысль показалась унизительной.
Вечером заставила себя съесть кусок хлеба. Опять подкатила тошнота. «Ну уж нет, милый мой малыш, – подумала я. – Если мы сейчас ещё и без еды будем, точно никуда не выберемся». Склонилась над раковиной, промыла лицо холодной водой. Голова гудела.
Перед сном легла на диван. Вдруг вспомнила, как Ян когда-то называл меня «солнце» и говорил: «Мне плевать, что ты из глубинки. Я люблю твой смех, твои косички, твою простоту…»
Где же теперь эта любовь? Куда она делась? Остался только плевок в лицо: «Клуша деревенская». Три дня я пытаюсь смыть это слово из головы, но не выходит. Будто оно ввинтилось в мозг.
– Ладно, – вслух сказала я. – Будем жить дальше. Как-нибудь.
Я выключила свет, притянула колени к груди. Там, внутри, кто-то шевельнулся самым крошечным, неслышным движением. Или мне просто показалось. Но сердце сжалось от тёплой радости.
– Мы справимся, – прошептала я в темноту. – Ну уж точно не сдохнем.
Три дня назад я думала, что без Яна мир рухнет. А сейчас понимаю, что мир стоит на других опорах: на моей вере, на моём упрямстве, на этом маленьком чуде внутри меня. Да, я из деревни, да, у меня мозоли на руках и смешной акцент, когда волнуюсь. И что теперь? Разве это делает меня хуже?
Я усмехнулась сквозь слёзы. Нет, я не хуже. Просто мы с ним оказались из разных историй. Он выбрал другую жизнь – пусть катится. А у меня есть цель: выкарабкаться. И пусть это будет долго и трудно, но я уже решила – я не сдамся. Даже если придётся работать на трёх работах, даже если никто не поддержит.
– Потому что у меня теперь не только я, – прошептала я в темноту.
С этими словами я наконец закрыла глаза и позволила себе уснуть. Завтра будет новый день. И кто знает, может быть, он принесёт хоть маленькую крупицу надежды.
***
Наутро я проснулась с тяжёлой головой. Сердце колотилось, будто я всю ночь бежала через тёмный лес. Ничего не изменилось: Ян не вернулся, денег нет, работы толком тоже. Ещё и Лариса Николаевна вчера намекнула, что им нужны «надёжные сотрудники без личных драм». И я поняла: здесь я просто тяну время, а реальность уже стучится в двери.
Постояла в коридоре, глядя на бежевое пальто Яна, лежащее комком. Словно он вывернул наизнанку всё, что когда-то было нашим. Мой взгляд скользнул по старому шкафу, где у меня хранились две сменных футболки, пара брюк, тёплый свитер и немного нижнего белья. Я вздохнула. Если я в ближайшие недели не найду другой выход, меня попросят из квартиры за неуплату – хозяйка не собирается делать поблажек.
А если даже останусь, то что? Полдня в библиотеке, зарплата – гроши. Сестра не помогает, у самой детей куча.Одна я не вытяну эту Москву. Не сейчас. Не в моём состоянии.
Вдох-выдох. Я взяла сумку из-под кровати – ту самую, с которой когда-то приехала в столицу. Перекинула через плечо, пошла по комнатам. Пара свитеров, джинсы, немного белья, расчёска – вот и весь мой багаж. На кухне осталось несколько пакетиков чая, но я не стала их трогать. Даже смешно – будто оставляю «на потом».
Когда всё сложила, вдруг ощутила странную лёгкость. Словно отпустила свою гордость, своё упрямство, своё «я обязательно справлюсь сама». Я так долго стыдилась своего деревенского прошлого, а теперь бегу обратно, с поджатым хвостом. Но у меня есть ребёнок, и я не могу быть гордой до конца, рискуя остаться на улице.
- Предыдущая
- 2/4
- Следующая