Дроны над Сталинградом (СИ) - Андров Алексей - Страница 6

— Это наблюдательный, — сказал Алексей. — Вот за ним и бьют. Отсюда пристрелка.

Через двадцать минут снимки уже лежали на столе в блиндаже штаба. Командир вчитался глазами, сузив взгляд. Рядом стоял Чубаров, куривший уже третью махорку подряд.

— Ты уверен, что это свежая позиция? — спросил командир.

— Снимок сделан несколько часов назад. — Алексей говорил спокойно.

Командир кивнул связисту:

— Передай по батарее. Координаты — вот. Дать залп, проверить результат. Пятиминутный интервал.

Солдаты засуетились. Откуда-то принесли карту, приложили к снимкам. Быстро, слаженно — без обсуждений. Все поняли: если это сработает — война станет другой.

Через семь минут с востока донёсся залп. В воздухе дрожала земля. Через пять — ещё. В подвале все молчали. Алексей стоял у стены, сжимая пальцы в кулак. Дурнев ссутулился, глядя в пол.

— Больше ничего не будет? — спросил Чубаров, не оборачиваясь.

— Ждём разведку.

Спустя двадцать минут влетел связист с запиской. Командир вскрыл, прочитал. Поднял взгляд на Громова. Потом снова на бумагу.

— Позиция уничтожена. Два прямых попадания. Остатки отходят к балке.

Наступила пауза. Потом Чубаров выдохнул:

— Работает.

Командир откинулся назад.

— Вот тебе и фанера с брезентом. Ну что, инженер, готовь следующего комара. Завтра — новое направление. Тоже сидят в кустах, и пока также мы слепы. Но ты теперь у нас и глаза и уши.

Он подошёл к Алексею, протянул снимки.

— Оставь себе. История, считай. Первый в мире самолёт из подвала, который отомстил за разведку.

Вернувшись в мастерскую, Алексей молчал. На сердце было странное чувство — не восторг, не гордость. Ответственность. Он только что показал: можно видеть. Можно бить точно. Можно делать из воздуха оружие.

Но надо было начинать все сначала. Первый “Комар” уже не годился — корпус треснул.

— Надо новый, — бросил он Дурневу. — Упростим шасси. Добавим стабилизатор. И сменим винт — этот разбалансирован.

— Гром, ты уже модернизировать начал Комара?

— Да, сделаем еще лучше.

К вечеру заглянул связист.

— Товарищ инженер… из Особого отдела к вам заглянуть собирается.

— Понял. Буду ждать. — Алексей даже не вздрогнул.

Ночью, когда Дурнев заснул, укутавшись в шинель, Алексей сидел над новым каркасом. Руки пахли древесиной и горячим лаком. На стене висел снимок — немецкая гаубица, уже уничтоженная. Он смотрел на неё и думал:

"Теперь — мы смотрим сверху."

Пришёл он без шума. Невысокий, жилистый, в шинели с вытертыми локтями. Лицо — сухое, будто вырезанное из ножа, взгляд — ровный, без лишнего.

— Громов?

Алексей оторвался от верстака. Запах горелой фанеры, горячего лака, снега, принесённого на сапогах.

— Я.

— Капитан Корнилов. Особый отдел. Надо побеседовать.

Он не представился по уставу. Просто прошёл в мастерскую и сел на ящик у стены. Дурнев метнул взгляд — напряжённый, но опытный — и вышел, не дожидаясь приказа.

Корнилов достал блокнот и огрызок карандаша. Помолчал, покосился на дрон в углу:

— Это он и есть?

— Он самый.

— Запуск был вчера?

— Да.

— Где мотор брал?

— С “Голиафа”. Трофей, разведка притащила.

— Камера?

— “Лейка”. Немецкая. Старая, но рабочая.

Корнилов покивал, ничего не записывал.

— Питается как?

— Два аккумулятора. От рации. Один дохлый, второй ещё держит. Подают ток на электромотор. Винт самодельный.

— Управление?

— Задал маршрут до старта — летит. Снимок по таймеру. Потом поворот по тросовой схеме.

Корнилов на секунду задержал взгляд. Потом впервые заговорил не вопросом:

— Слушай. В штабе смеялись когда про фанерный самолётик услышали. А мне — не смешно. Точка на карте, немецкая батарея уничтожена, своих потерь нет. А ты — не летун, не связист, ни в одной разведке не числился. На ровном месте, из старой техники, делаешь штуку, которой у нас даже в проекте нет. Вот я и пришёл. Разобраться.

Алексей молчал. Корнилов продолжил:

— Скажи как на духу. Ты где эту штуку подсмотрел? В какой академии такому учат?

— Нигде не учат. Разбирался сам. До войны — в ОКБ. По радионавигации. А дальше — практика.

— Проверяли тебя, когда к нам попал?

— Документы смотрели.

— Ты в курсе, что к тебе теперь внимание будет особое? Не потому, что ты плохой. Потому что ты — редкий экземпляр. А всё редкое у нас либо в музее, либо под надзором.

Алексей кивнул:

— Понимаю.

— Дальше так. Работай. Но — всё, что делаешь, докладывай через командира. С кем говоришь, кто помогает — список. Фотоаппарат, моторы — под опись. Понял?

— Понял.

Корнилов встал, отряхнул шинель.

— И ещё. Глаз за тобой теперь будет. Негласный. Не как за врагом — как за интересным экземпляром. Вдруг и впрямь что новое родишь. Только чтоб без фокусов. Тут фронт, не выставка.

На выходе задержался:

— Дурнев у тебя толковый. Держись его. А сам — держи голову ниже, а аппараты выше. Тогда, глядишь, и до Берлина дойдем.

Дурнев скоро вернулся. На щеках румянец, лицо хмурое:

— Он про меня спрашивал?

— Нет. Сказал — ты толковый. Я подтвердил.

Сержант усмехнулся:

— Ну, тогда и работать будем толково.

Он подкинул на стол фанерную заготовку.

— Крыло подрезать будем?

Алексей кивнул, взял нож.

— Да. Работаем. .

День выдался хмурым, с промозглым ветром, резким, как выстрел по ушам. С Волги тянуло сыростью, а по рации шли короткие доклады: “немцы закрепились у балки Широкой”, “слева миномёты, огонь плотный”.

Громов не спал почти всю ночь — доделывал второго “Комара”. Корпус — легче, чем у первого. Стабилизатор двойной. Винт сбалансировали на нитке. Фотокассета установлена по той же системе, таймер, взведённый вручную. Всё готово.

На рассвете вывезли катапульту на новое место — за разрушенной теплотрассой. Место открытое, земля мёрзлая. Сержант Дурнев покуривал в сторонке, глядя в серое небо.

— Что думаешь, инженер?

— Думаю — рано запускать. Порывы сильные.

— А по приказу из штаба — уже пора. Снимки нужны. Время не ждет.

Алексей промолчал. Он знал, что это так. Артиллерии нужны глаза.

“Комар-2” стоял на рельсах. Мотор проверен. Фотоаппарат взведён. Плёнка уже заряжена. Всё работало — в теории.

— Запускаем, — сказал он.

Рычаг сработал чётко. Дрон сорвался с рельс, чуть повело вбок — ветер. Крылья дрожали, держали, но неуверенно. Он ушёл в сторону, за кроны, к линии фронта.

Громов отметил в блокноте время.

Минута. Две. Пять.

Дурнев рядом молчал, глаза в небо. За ними молча наблюдали ещё трое — связист, разведчик, старшина из сапёров. Все курили. Все ждали.

Пятнадцать минут.

Двадцать.

Тридцать.

Беспилотник так и не появился.

— Не вернулся, — сказал Алексей просто.

— Не вернулся, — повторил Дурнев. — Бывает.

Катапульту разобрали молча. Инструмент сложили в ящик. Разговоров не было — не потому что не хотелось, а потому что в таких случаях всё уже сказано. Не вернулся. Значит, не его день.

В штабе командир выслушал спокойно.

— Могло сдуть. Могли сбить. Могло просто не хватить хода. Да мало ли что могло случиться.

— Скорее всего — снос по ветру. Он лёгкий. Над деревьями — поток гуляет, унесло. Может, упал в болоте. Может — за линией.

Командир посмотрел на Алексея:

— Жалко?

— Боевые будни. Без потерь не бывает. Первый не подбили — второй не вернулся. Третий, может, дойдёт.

Он кивнул. Этот ответ его устроил.

— Готовь третий. Но — упрощай. Нам нужен разведчик, не игрушка. Меньше деталей, меньше шансов сломаться. Пусть будет грубее, но надёжнее. Понял?

— Понял.

Командир посмотрел в окно, где хлопал брезент на штабной палатке.