Отчим. Куколка для Монстра (СИ) - Дашкова Ольга - Страница 34

В нем было много незнакомых терминов, но главное было в том, что вся его компания вместе с домом, землей и квартирой в городе, о которой я знала, но мы там практически не бывали, принадлежат только мне. Управлять компанией должен назначенный человек до тех пор, пока я этого хочу либо пока не буду способна управлять ею сама.

Отец Павла в недавней беседе говорил о другом, что мне с матерью принадлежат определенные проценты и распоряжаться ими мы можем только вместе. Я тогда решила, что Горн меня привез на каникулы только для того, чтобы уговорить каким-то образом переписать на него свою долю. Но он пока ни словом об этом не заикнулся.

Но самым шокирующим было не это.

В книге, как в каком-то загадочном детективе, лежал неприметный, вдвое сложенный тетрадный лист. Я бы могла его не заметить, если бы не стала перелистывать книгу.

Это было письмо. Письмо моего отца мне. Письмо из прошлого в будущее.

Когда я начала его читать, буквы плясали перед глазами, слезы мешали, руки дрожали. Я не могла понять, что было написано, казалось, что это какой-то сон, нереальный, страшный. И то, что он пишет, не может быть правдой. Какая-то дикая фантазия или чья-то дурацкая шутка. Да, именно шутка, но я не думаю, что мой отец когда-нибудь так мог бы пошутить.

«Виталина, милая. Я не знаю, найдешь ли ты это письмо, прочтешь или этого не случится. Но мне очень странно писать своей дочери в будущее, зная, что меня в нем может не быть.

Но мы очень хотели с твоей мамой, чтобы ты была счастлива и не горевала, если меня не будет рядом. Знай, я все равно рядом. Я слежу за тобой. Помогаю тебе. Я радуюсь любым твоим успехам и грущу с тобой о неудачах.

Про компанию, надеюсь, тебе все понятно. Ты нашла завещание и можешь свободно ею владеть либо поручить управляющему, Дронов — толковый мужик, у него есть помощники, они все сделают правильно. А нет, так продай ее и займись, чем хочешь.

Я пишу тебе уже взрослой, зная, что ты поймешь меня и сделаешь правильные выводы, не будешь обижаться и простишь…»

Я тогда не поняла, за что прощать своего отца, накрывала истерика, но я держалась из последних сил. Стирая слезы, разбирая неровный почерк, читая по слогам, лишь шевеля губами, пропуская через себя каждое слово, написанное отцом… А потом поняла, и накрыло непонимание. Точнее, наоборот, я поняла, и все то, что раньше мне было дико и странно, стало вдруг простым и понятным.

«…Твою маму зовут Любовь, твою настоящую маму. Она была бы очень счастлива увидеть тебя хоть раз, но этого не получилось. Она умерла, когда ты родилась, мы попали в аварию, как раз ехали в роддом, из нас двоих выжил я, и родилась ты, Вита, что означает жизнь. Не знаю, почему я тебе об этом не говорил? Как-то сразу появилась Инна, она была приветлива, поддерживала, не давала мне упасть в пропасть депрессии, много времени проводила с тобой. Я не стал объяснять маленькому ребенку, что она не настоящая мама, Инна вполне справлялась со своей ролью».

Выронила листок из рук, закрыла глаза, стараясь выровнять дыхание, но не получалось. Это какой-то шок. Самый настоящий шок. Оказывается, моя мать не моя мать.

Что за дешевое индийское кино и чертова «Санта-Барбара»? Почему нельзя было сказать ребенку правду? Мне было почти одиннадцать лет. Я могла все понять уже тогда.

Можно, конечно, было догадаться и самой, что Инна не испытывает ко мне нежных и трепетных чувств. А ее поступок — обвинение ребенка в гибели мужа — отвратителен. Да, она любила отца, я не спорю. Но нашла единственный выход своему горю, выместив боль на маленькой девчонке, которая сама нуждалась в поддержке. Так легче, я понимаю.

Ну, это значит, что Дмитрий Горн — мой отчим чисто формально, а его жена — не биологическая мать, значит, они все мне чужие люди? Но какая бы Инна ни была мать, родная или нет, я не желала ей зла.

Не стала дочитывать письмо отца, сложила все обратно в книгу, прижала к себе, спустилась. Времени уже было второй час ночи, в коридоре тихо. Может быть, мне лишь показалось, но из правого крыла доносились голоса. Это мог быть кто угодно: Антоша, Горн снова ругается с женой.

Не стала придавать этому значения, ушла к себе, умылась, сняла толстовку и легла на кровать, накрылась одеялом, снова прижала к груди книгу и сама не заметила, как провалилась в сон.

Проснулась неожиданно, словно кто-то меня толкнул. Осмотрелась по сторонам, на экране телефона время: четыре сорок семь. Жутко болела голова, решила пойти вниз, найти таблетку, Федор показал, где находится аптечка на экстренные случаи, накинула халат.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Но как только дошла до лестницы и взялась за перила, почувствовала что-то неладное. Холодок страха пробежал по спине, я начала медленно спускаться и поначалу не поняла, что вижу в свете уличных фонарей. На белом мраморном полу прихожей лежало тело, около головы чернело пятно.

Нет, я больше не хотела никаких сюрпризов, мне они были не нужны. Я вообще в первую секунду решила, что это какой-то розыгрыш. Шутка Антоши, наверняка это он там лежит, неестественно раскинув руки, чтобы напугать меня.

Но как он мог знать, что я выйду именно в это время? Совсем, что ли, ненормальный, раз решил такое учудить? А когда я все-таки спустилась, то не могла даже кричать, не могла дышать.

На полу лежало тело матери. Подол длинного пеньюара задрался, обнажая длинные ноги и черное нижнее кружевное белье. Она лежала на спине, голова запрокинута, около нее лужа крови.

Решила, что ей еще можно помочь, упала на колени, начала ощупывать тело, трогать шею, пытаясь почувствовать пульс. Слез не было, лишь ужас и паника. Закричала, но хрипло, меня всю трясло, посмотрела на свои руки, они были в крови.

Побежала на второй этаж, заглянула в комнату Антона, его там не было. Затем в спальню матери, она тоже была пустая. Начала звать на помощь, но никто не отвечал. Получается, я в доме одна? Что вообще происходит? Где все?

Кинулась к себе в комнату, кое-как нашла телефон, вызвала полицию и начала ждать.

— Ты знал? — наконец нарушив тишину, задала вопрос.

— О чем? — Горн напряжен, ему не доставляет удовольствия происходящее.

— Что Инна мне не мать?

Молчит, смотрит вперед, на скулах играют желваки.

— Да.

— Знал и не сказал?

— Она просила этого не делать.

— Поэтому ты ее убил, чтобы не мешалась под ногами, не лезла с ребенком? Чтобы спокойно трахать меня без угрызений совести? Она была уже не нужна, не имела вес в компании и от нее ничего не зависело? Ее можно было убрать? Кто это сделал, ты или Антоша? Кто? Ты монстр! Самое настоящее чудовище!

— Дура! Мать твою, какая же ты дура, Вита! Разве не видишь, что со мной? Я люблю тебя!

Выкрикнул громко, разрывая тишину, схватил за плечи, тряхнул, заглядывая в глаза. А в его собственных глазах было столько боли и отчаяния, что мне самой захотелось сдохнуть.

Потому что я тоже люблю его.

Люблю и ненавижу.

Второй раз на кладбище за свою жизнь.

Плохая я дочь, если за все это время не пришла к отцу. Но сегодня было другое событие — похороны Инны.

Солнце светило так ярко, что если не смотреть на термометр, то казалось, что за окном весна. Но нет, холод был адский, ресницы покрывались инеем, все кутались в шубы и шарфы, народу собралось достаточно.

А я считала, что у мамы — да, мамы, как мне еще называть ту женщину, которая воспитывала, как умела? — подруг и знакомых нет совсем. Но оказывается, они были, и я о них не знала. После церемонии отпевания невинно убиенной рабы божьей Инны была прощальная панихида; замерзшая в камень земля, брошенная в открытую могилу, ударялась о крышку гроба так, что холодело и замирало сердце.

Не могла на это смотреть, отошла в сторону, стоя у подножия памятника отцу, который был просто в виде большого осколка черного гранита, дала волю слезам. Они обжигали щеки, как и морозный февральский воздух легкие. Доктор сказал беречься, но разве это возможно?