Отчим. Куколка для Монстра (СИ) - Дашкова Ольга - Страница 27

Я прокручиваю в памяти все, что было. И чем чаще я это делаю, тем больше хочу это повторить.

Ненормальная. Или озабоченная? Не знаю, как назвать это мое состояние.

Вся моя решимость вывести таинственного Дмитрия Горна на чистую воду лопается мыльными пузырями. Все идеи о том, как не дать захватить компанию отца, ничтожны.

Ничему этому даже не суждено было сбыться. Я слабая и безвольная. Этот мужчина обладает практически безграничной властью, имея какое-то необъяснимое влияние на всех, и я не исключение.

Даже не знаю, чем это все закончится. Горн может просто выгнать нас с матерью на улицу, и тогда уже наступит совсем другая жизнь. А я так и буду теряться под его взглядом и притворяться спящей, когда он сидит рядом.

Села, свесила ноги с кровати. Мне сейчас значительно легче, но продолжают ставить уколы, брать какие-то анализы. Доктор приходит каждый день, спрашивает, как я себя чувствую, щупает, слушает, хмурит брови и ничего не говорит.

Нормально я себя чувствую, только в груди иногда давит. Наверное, от нервов и потому, что Татьяна кормит постоянно.

— Пусть ей все скажет доктор, он здесь главный, я даже не подберу нужных слов.

Снова голоса за дверью. Интересно, что такого должны мне сказать и почему моя мать так боится это сделать? Если бы она знала, что произошло между мной и ее мужем, ее бы здесь не было или она давно перерезала бы мне горло от ревности.

— Может быть, уже зайдете? Я вас слышу, незачем там громко шептать на всю больницу.

Дверь открылась через несколько секунд, зашла мать, улыбнулась, поправила идеально уложенные волосы. Кожа бледная, под глазами синяки, которые не скрывает даже тональный крем. Она оглядывается по сторонам, смотрит на своего мужа, а у меня дыхание перехватывает, когда он рядом.

Его энергетика окутывает моментально, сжимает в тисках, не давая пошевелиться. Кролик перед удавом, готовый сделать все, даже пойти на смерть, быть его завтраком. Наверное, со стороны я похожа на мать, она смотрит на него одержимо, готовая сделать все.

Опускаю глаза, сжимаю пальцами больничное постельное белье, костяшки белеют, кусаю губы, не хочу их всех видеть.

— Вита, как ты себя чувствуешь?

— Нормально.

— Но доктор говорит, что анализы не такие хорошие.

— Это пройдет.

— Да, но… но об академии и балете, скорее всего, придется забыть.

— Что? — Получилось громко и нервно.

Смотрю на мать, та оборачивается на Горна:

— Я же говорила! Уволь меня от этого, пусть доктор это делает сам.

— Что делает? — Это уже вопрос Дмитрию, но тот лишь пристально смотрит на меня. Сейчас в его взгляде нет ничего, ни сострадания, ни жалости, но она и не нужна мне, он знает об этом. — Вы мне ответите? Или так и будем играть в загадки?

— Ты больше не вернешься в академию.

— Что? Кто это сказал? Ты? Ты это решил?

— Будем считать так.

— Ненавижу тебя! Ненавижу! И ты не будешь указывать, что мне делать! Никогда!

Эмоции переполняют, у Горна получается одной фразой, как одним поцелуем и прикосновением, вывести на эмоции.

— Вита! Прекрати так себя вести!

— И тебя ненавижу, ты только и делала, что упрекала меня в гибели отца, мать всегда была из тебя хреновая!

— Да, так, значит, ты заговорила после всего, что я для тебя сделала? Неблагодарная дрянь!

— Инна, закрой рот!

Мать меняется в лице, меня всю колотит от ненависти, но тот взгляд, который она кидает на своего мужа, очень красноречивый.

— Хочешь трахнуть ее, да? Или ты это уже сделал? Думаете, я не понимаю, что происходит? Думаете, я такая тупая и слепая? А я вижу, как ты на нее смотришь, и та корзина роз от тебя была.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Лицо Дмитрия Горна не выражало ничего, лишь легкая презрительная ухмылка появилась на губах. У матери начиналась истерика, а мне стало как-то не по себе. Накрыло чувство вины, так, как я, поступать было нельзя при любом раскладе, и неважно, любит Горн Инну или нет.

— Это не твое дело. Ты забыла, что обещала мне, когда выходила замуж?

— Я не забыла, но я не буду терпеть и не буду закрывать на это глаза.

— Что здесь происходит, что за крики? — Вошедший в палату доктор прервал нарастающий скандал. — Я вам в качестве исключения разрешил посещения, а вы уже устроили скандал? Прошу удалиться, больной нужен покой.

Мать выбежала первой, Горн, помедлив несколько секунд, задержав на мне тяжелый взгляд, вышел следом.

— Вита, как ты себя чувствуешь?

— Вы задаете мне этот вопрос по несколько раз в день. Нормально я себя чувствую, хочу домой, но не в этом городе, хочу обратно в академию.

— Об этом я и хотел с тобой поговорить. Родственники ничего не сказали?

— А что они должны были сказать?

Не нравится мне все это — то, что доктор снял маску и присел рядом, то, как смотрит.

— Игорь Олегович, что происходит?

— Я не говорил, ждал, когда ты немного окрепнешь. Да и анализы нужно было перепроверить.

— Что не говорили?

— Давно в груди боли?

— В груди? При чём здесь это? — Я ничего не понимаю, но знаю, что не хочу слышать то, что сейчас скажет доктор.

— Давно?

Соврать не вариант.

— Не помню, наверное, года два.

— И ты не обращалась к доктору?

— Раз в год у нас бывали обследования, но мне говорили, что у меня со здоровьем все в порядке.

Волнение нарастает, ладони потеют, хочется пить.

— Вита, придется оставить балет, нужно лечить сердце. Пневмония может дать серьезные осложнения. Нарушена циркуляция крови по венечным артериям. Ты слишком молода, и я полагаю, что это наследственное. Отец твой не жаловался на сердце, не знаешь?

— Нет… нет, я не знаю, он разбился на машине давно, я маленькая была.

Все как в тумане, воздуха не хватает реально, из-за слез на глазах пелена. Нет, этого не может быть! А как же мечта детства? Папа знал, как я этого хотела, поэтому, даже погибнув, исполнил ее. А я, значит, его подвела?

— Не плачь, не расстраивайся, этого делать нельзя. Все будет хорошо, жизнь не останавливается, она прекрасна, ты увидишь, ты еще поймешь это.

Игорь Олегович прижимает меня к себе, я плачу тихо, без истерики, слезы обжигают щеки, не замечаю. Может быть, было бы лучше, если бы я умерла? Зря Дмитрий меня спас.

— Виталина Робертовна, вам все-таки стоит что-нибудь поесть, я настоятельно рекомендую это сделать.

Вальтер заходит в мою комнату уже в седьмой раз. Он единственный в этом доме, кому есть до меня хоть какое-то дело и кто развлекает своими визитами. На мужчине сегодня жилет бутылочного цвета и черный бархатный пиджак, ему идет.

Вырываю из блокнота изрисованный лист бумаги, комкаю, кидаю в мужчину. Он, конечно, не долетает, падает в кучу к остальным, седьмой по счету. Каждый раз, когда заходит Вальтер, я проделываю одну и ту же манипуляцию, мы можем похвастаться постоянством.

Не хочу даже с ним разговаривать, а есть — тем более. Я погружена в свои черные мысли, рисую в блокноте черт-те что, больше балерин со сломанными ногами, дико завидую Афанасьевой. Она, сломав ногу, не сыграла всего лишь Джульетту, я теперь не сыграю никого.

Прошла уже неделя, как я дома, после такой же печальной недели, проведенной в больнице. Торопиться мне некуда, времени для мыслей хоть отбавляй. Можно рыдать, рвать на голове волосы, печально смотреть в окно — дел очень много.

После новости доктора и кучи медицинских терминов о моем здоровье были слезы, истерика, еще больше таблеток и успокоительных, под действием которых я становилась сонной мухой. Пришлось быстро принять ситуацию, чтобы не загреметь в психушку.

Горн заходил редко, чаще его вообще не было дома. Мать при встрече задавала одни и те же вопросы про здоровье и про самочувствие, но тоже куда-то уезжала. Антоша, словно поселившись в доме дяди на постоянной основе, иногда составлял компанию, когда я сидела в гостиной и просто смотрела на темный огромный экран телевизора.