Развод в 50. Муж полюбил другую (СИ) - Караева Алсу - Страница 11

— А мне что делать? — вступает Фарид. — Папа обещал обучить меня бизнесу, ввести в совет директоров. А теперь он будет занят своим новым ребенком, и кто знает, сдержит ли он свое слово?

Мурад смотрит на брата с изумлением:

— Фарид, тебе еще рано говорить о совете директоров. Ты должен сначала университет закончить, показать себя в деле. Мы с Ахметом помогаем отцу, но даже нам потребовались годы, чтобы встать на ноги.

— Мне скоро девятнадцать будет, — огрызается Фарид. — И если бы не мама, которая настояла, чтобы я учился здесь, а не за границей, я мог бы уже получать лучшее образование!

Его слова как удар в солнечное сплетение. Задыхаюсь и прижимаю руку к груди, где сердце, кажется, просто останавливается.

— Я настояла? — шепчу я, глядя на сына расширенными глазами. — Фарид, ты же сам не хотел уезжать. Боялся оставить нас, говорил, что будешь скучать…

Но в глазах сына я вижу только холод и обиду:

— Конечно, ты бы предпочла, чтобы я так и сказал. Но правда в том, что я очень хотел учиться в Лондоне, но ты плакала и говорила, что не перенесешь разлуки. И папа настоял, чтобы я остался. А теперь что? Теперь он ушел, а я застрял здесь, в этом захолустье?

Я не нахожу слов, чтобы ответить. В памяти мелькают обрывки тех разговоров — да, я была расстроена, что мой мальчик хочет уехать так далеко. Но разве я настаивала? Разве я заставляла его остаться? Нет, это было решение Рамазана… или я просто хочу так думать?

Мурад резко поднимается:

— Хватит! — его голос звучит почти как у отца в моменты гнева. — Вы оба сейчас немедленно прекратите говорить в таком тоне с матерью! Фарид, ты взрослый человек, веди себя соответственно. А ты, Лейла, будь добра убрать этот телефон и начать думать о своем будущем, а не о подписчиках.

— Ты не имеешь права указывать нам, что делать! — возмущается Лейла. — Ты уже давно живешь отдельно, а мы здесь каждый день!

— Лейла, — впервые за весь разговор мой голос звучит твердо, — ты несовершеннолетняя. И пока ты живешь под этой крышей, ты будешь уважать старших.

Дочь смотрит на меня с вызовом:

— Не беспокойся, мама. Скоро я уеду в университет, и ты сможешь наслаждаться своим одиночеством.

С этими словами она разворачивается и выходит из комнаты. Фарид бросает на меня еще один холодный взгляд и следует за ней.

Оставшись с мамой и Мурадом, я обессиленно опускаюсь обратно в кресло. Комната плывет перед глазами, в груди что-то болит так, словно туда воткнули раскаленный прут.

— Что с ними происходит? — спрашиваю я беспомощно. — Я их не узнаю.

Мурад садится рядом, обнимает меня за плечи:

— Они просто переживают, мама. Им тоже больно. Они не знают, как справиться с этой болью, вот и выплескивают ее так.

— Они ненавидят меня, — шепчу я, и слезы наконец прорываются, текут по щекам. — Мои дети ненавидят меня.

— Не говори глупостей, — строго говорит мама. — Они любят тебя. Просто сейчас им страшно. Они потеряли почву под ногами и не знают, что их ждет дальше.

Но ее слова не приносят утешения. В голове звучат обвинения Фарида: "Если бы не мама…" И холодный голос Лейлы: "Наслаждайся своим одиночеством…"

Тридцать лет я посвятила семье, детям. Отказалась от карьеры, от многих своих желаний и мечтаний, лишь бы мой муж и мои дети были счастливы. А теперь муж ушел к другой, а дети…

Дети стали чужими.

Боль такая же как в ту ночь, когда Рамазан сказал, что больше не любит меня. Только теперь боль еще сильнее, потому что я потеряла не только мужа, но и, кажется, своих детей. Они от меня удаляются все дальше. А может уже давно мы говорим на разных языках? А я всего этого не замечаю. Как не замечала измены любимого мужа весь год.

Чувствую, как Мурад смотрит сочувствующе, как мама пытается обнять, и от этой заботы становится еще больнее.

Выпрямляю спину и поднимаю голову.

Нет, хватит меня жалеть. Пора уже брать себя в руки.

Когда младшие успели превратиться в этих холодных, расчетливых людей? Чего я не заметила, упустила в их воспитании?

— Они просто в шоке, — тихо говорит Мурад. — Дай им время, они поймут, как тебе больно.

Киваю, у них сейчас сложный период.

Нам всем нужно время.

И теперь мне предстоит научиться жить без любимого мужчины. А еще просыпаться с мыслью, что жизнь продолжается. Не смотря ни на что.

Прощаюсь с Мурадом и мамой и поднимаюсь наверх. Они меня не удерживают, за что их мысленно благодарю.

Прохожу мимо нашей с Рамазаном спальни, направляюсь в ставшую привычной гостевую комнату. Но потом… останавливаюсь на полпути. И возвращаюсь к двери в общую спальню.

Я постоянно ее избегала. А теперь что-то ведет меня туда.

Открываю настежь дверь, не шевелюсь. Как давно я там не была?

Я ничего не чувствую. А потом внутри будто тумблер переключается и во мне просыпается настоящая злость. Она захлестывает сознание и глаза словно дымкой подергивает.

Решительно шагаю внутрь, по пути щелкнув выключателем, и иду прямиком в нашу с Рамазаном гардеробную.

Раз он решил вычеркнуть меня из своей жизни, то пришло и мне пора начать новую жизнь.

С силой открываю дверь гардеробной.

Что там сказал Фарид?

Что я мягкотелая?

Я?

Сейчас посмотрим!

Я распахиваю дверцы гардеробной и застываю на мгновение. Его вещи. Все еще здесь, аккуратно развешанные, словно их владелец только вышел и вот-вот вернется. Дорогие костюмы, отглаженные рубашки, галстуки, подобранные по цвету — все как всегда.

Только теперь это вещи чужого мне человека.

Делаю глубокий вдох и решительно снимаю с вешалки первый костюм. Темно-синий, из итальянской шерсти. Рамазан надевал его на важные встречи, говорил, что он приносит удачу. Интересно, был ли он в нем, когда впервые встретил Зумрут?

Стискиваю зубы и бросаю костюм на кровать. За ним следует второй, третий. Рубашки срываю с вешалок и швыряю в общую кучу. С каждым движением внутри разгорается что-то похожее на ярость — чувство, которое я не испытывала очень давно.

— Мама? Что ты делаешь?

Оборачиваюсь. В дверях стоит Мурад, его глаза расширены от удивления.

— Собираю вещи твоего отца, — отвечаю спокойно, продолжая снимать рубашки. — Он должен их забрать. Или они отправятся на помойку.

— Мама, — Мурад подходит ближе, — может, не стоит сейчас? Ты расстроена и…

— Я в полном порядке, — обрываю его, снимая с полки стопку свитеров. — Просто навожу порядок в доме. В моем доме.

Подчеркиваю это "моем", и Мурад понимающе кивает.

— Я позвоню отцу, чтобы он приехал за вещами.

— Не нужно, — говорю, доставая из шкафа большой чемодан. — Просто передай ему, что они будут готовы к вечеру. Пусть забирает или выброшу.

Начинаю складывать вещи в чемодан, аккуратно, почти машинально, как делала это десятки раз, собирая мужа в командировки. Руки помнят эти движения, хотя сердце кричит от боли.

— Хорошо, — Мурад не спорит, видимо, понимая, что мне нужно это сделать. — Но ты уверена, что справишься сама? Может, тебе помочь?

— Я тридцать лет справлялась сама, — отвечаю ровным голосом, не поднимая глаз. — И продолжу это делать.

Мурад молча наблюдает, как я складываю одежду мужчины, которого любила всю свою взрослую жизнь. Его взгляд чувствую спиной — тяжелый, обеспокоенный.

Звук телефона разбивает напряженную тишину. Мурад достает мобильный из кармана.

— Это отец, — говорит он негромко. — Спрашивает про документы от адвоката.

— Скажи ему про вещи, — отвечаю, не поворачиваясь. — Пусть заберет их до вечера или я выкину.

Мурад вздыхает и выходит из комнаты, говоря что-то в телефон. А я продолжаю методично опустошать гардероб.

Под стопкой свитеров нахожу шкатулку — черную, лакированную, с серебряной гравировкой. Я подарила ее Рамазану на пятнадцатую годовщину свадьбы. В ней он хранил запонки и часы. Открываю ее и замираю. На бархатной подушечке лежат ключи от дома — те самые, которые он уже не сможет использовать, потому что я сменила замки.