Искра божья - Глазырина Елена - Страница 7

beato Michaeli Archangelo,

beato Ioanni Baptistae…^[11]

Кардинал Франциск положил к ногам Арсино красную бархатную подушечку, и кондотьер опустился на одно колено. Иоанн VI осенил склонённое чело де Вико крестным знаменьем и нагнулся к его уху, задавая вопрос. Кондотьер не расслышал сказанного, но он знал, какого ответа от него ждут. Де Вико открыл рот и его слова упали на мраморный пол неподъёмными базальтовыми глыбами:

— О, мой бог, я искренне сожалею о тех людях, которым причинил смерть…

Он слышал свой голос, доносящийся будто со стороны. Чужие слова, чужие мысли и голос тоже чужой: сухой, выжженный — словно треск огня в тысячах сожжённых им городов.

— Искренен ли ты в своём раскаянии, сын мой?

Слова человека в золотом и пурпурном вгрызлись в пульсирующий висок. За его спиной вздрогнули тени страшного суда. Рыкающие бесы рванули плоть несчастных грешников. Протрубили светлые ангелы в развевающихся одеждах. В ужасе затрепетали язычки свечей на восьми тяжёлых подсвечниках, окруживших фигуру мёртвого бога на кресте.

Склонённое чело отяжелело. Пшеничные кудри тянут к земле, как будто и впрямь отлиты из золота. Голова опускается всё ниже и ниже на грудь, желая упасть к ногам, покатиться прямо по концентрическим кругам чёрно-белой мозаики, по меандрам и лилиям.

Прыг.

— Прыг.

— Я сожалею о тех, чья кровь обагрила мой меч, я сожалею о доблестных мужах и безутешных вдовах, о сиротах и малых детях…

К чему, к чему вся эта фальшь? Он давно уже ни о чем не сожалел. Разве что о самом первом грехе. Но это было так давно, что теперь кажется сном. Жутким затянувшимся кошмаром, от которого он никак не может пробудиться.

Всё проходит: жажда жизни, азарт, любовь, счастье, боль и ненависть, всё. Раньше он упивался чужими смертями, но и это прошло. Всё потеряло смысл, всё приелось, размылось, посерело, стекло гнилой сукровицей в зловонную клоаку дней.

Его тошнит от войны, от крови и смерти, от вывернутых кишок и склёванных вороньём глаз. Но больше он ничего не умеет. Война — это всё что ему осталось.

— Бог, отец милосердия, через смерть и воскресение своего сына примирил мир с самим собой и послал святого духа для прощения грехов. Через служение церкви пусть бог даст вам прощение и мир…

Мерзкий старик с нездоровым лицом в сетке багровых капилляров монотонно бубнит под нос бессмысленные слова.

Что есть бог для того, кто разграбил и сжёг тысячи храмов? Что есть бог для того, кто пировал одесную смерти? Что есть бог для того, кто знал его раньше? Видел во всех ликах, пил его кровь на тайной вечере, распял его?

— А я отпускаю вам грехи ваши во имя отца, и сына, и святого духа.

Может ли бог дать ему прощение, если он сам не в силах простить себя? Он навечно проклят роком ловить ускользающий призрак и всякий раз ошибаться; ходить кругами по изнывающей от боли тверди, ставшей для него ненавистной клеткой.

Глава 5. Scheisse ^[12] случается

— Donnerwetter^[13]! Защищайтесь, херр опоздун, опозданец, опоздец! Возьмите свой zweihänder^[14] и деритесь как мужчина! — чьи-то громкие крики с заметным жерме́нским акцентом резко выдернули Джулиано из сладких объятий крепкого здорового сна. Юноша раздвинул пышные розовые заросли и, широко зевая, выглянул наружу.

В золотистых лучах молодого солнца, освещавшего широкий внутренний двор и стройную аркаду первого этажа, маялась группа весьма несвежих и помятых молодых сеньоров. На лицах собравшихся чётко просматривались следы вчерашнего разнузданного веселья. Одного юношу до сих пор тошнило в подставленную товарищем шляпу. Некоторые топтались на молочно-терракотовой мозаике двора в одних шоссах, на мятых белых рубашках пятнами позора горели следы пролитого накануне вина и размазанных остатков пищи.

— Это есть безобразие! Nein^[15] дисциплин! Nein порядок! — кричал жилистый мужчина средних лет в строгом чёрном дублете, нещадно колотя гладкой деревянной палкой по плечам незадачливых юнцов. — У нас сейчас занятия или что по-вашему?!

— Но, сеньор Йоха́нес, вчера все чествовали славную победу кондотьера Арсино над богомерзкими асиманами, — подал слабый голос юноша в шёлковой сорочке навыпуск и одном сапоге.

— Scheisse! А если бы сей грязный ублюдок прийти к вам в дом сегодня в ночь? — холодные голубые глаза жерменца блеснули из-под русых бровей.

— Но ведь… — попробовал возразить ученик и тут же получил удар тростью по плечу.

— Никаких но, сеньоры! Ваши отцы платить мне за то, чтобы я делать из вас настоящих мужчин. А данная выходка позорить честь вашей фамилии и несмываемым клеймом падать на репутацию майн школы.

— Либе́рти, Ма́йнер, Дестра́за, Обиньи́ и прочие вчера тоже веселились, — буркнул кто-то из юношей. — Почему им можно, а нам нет?

— Потому что все они есть проиграть на ежегодный весенний турнир, а Ли́хтер снова выиграть! — гордо заявил маэстро Йоханес, ударяя выскочку по лбу.

Ученик попытался уклониться, но добился лишь того, что толстая палка ударила его по носу:

— Ай!

— Есть ещё от вас какое-нибудь возраженье, сеньоры?

— Нет, маэстро, — отозвался недружный хор виноватых голосов.

— У вас есть полчаса, чтобы навести в себе порядок, после чего я есть всех жду в фехтовальный зал.

— Да, маэстро.

Торопливые шаги провинившихся быстро затихли в гулких галереях палаццо. Джулиано выждал ещё несколько минут и только потом рискнул встать на клумбе во весь рост.

— Так-так!

Раздавшийся над самым ухом голос с ярким жерменским акцентом заставил юношу молниеносно отпрыгнуть в сторону, оставив солидный клок штанов на розовом кусте.

— Кто тут есть у нас?

— Увер-рен, это лазутчик из чужой школы! — из-за худой спины сеньора Йоханеса выглянула чья-то опрятная и умытая до неприличия рожа. Рожа имела внушительный торс, аккуратно заправленный в новенькую фехтовальную куртку, зубоскалила и явно была не прочь почесать об кого-нибудь свой меч.

— Назовитесь, Herr guter^[16], — потребовал маэстро.

— Джулиано Хосе де Грассо к вашим услугам, сеньоры, — отчеканил юноша, гордо расправляя плечи и кладя руку на эфес меча.

— Он ещё и при ор-р-ружии. Пожалуй, это будет занятно, — буркнул сопровождавший маэстро ученик.

— Кто вас подослать, Herr Джулиано? — маэстро сощурил ледяные глаза.

— Я пришёл сам, хочу подыскать достойную школу, — чуть покривил душой молодой де Грассо.

— Да, и что же вы уметь? — Йоханес пристально осмотрел долговязого мальчишку в рваном дублете и штанах с прорехою на неприличном месте. — Прыгать вы, Herr заяц, как будто довольно резво.

— Я лучший фехтовальщик Себильи, — Джулиано гордо задрал острый подбородок.

— Джованни, проучайт этот деревенский выскочка, — маэстро жестом подозвал ухмыляющегося юношу.

— С пр-ревеликим удовольствием! — ответил тот.

Очень скоро провинившиеся ученики стали собраться во дворике, нижней частью спины почуяв, что гнев маэстро Йоханеса переключился на новичка. Мальчики, юноши и мужчины от десяти до двадцати пяти лет возбуждённо переговаривались, заполняя пролёты под арочной галереей. Многие уже успели наскоро умыться и накинуть свежие рубашки.

— Итак, junger Mann^[17], какие есть правила ведения боя вы предпочитать? — поинтересовался сеньор Йоханес.

— Мне всё равно, — выпалил Джулиано, — я побью любого, на любых правилах.

Маэстро недоверчиво изогнул бледную бровь, переводя взгляд с новичка на своего любимчика.

— Дать ему кто-нибудь тренировочный меч. Бой до drei^[18] касаний. В лицо и пах не бить. Джованни, будь с ним аккуратнее.