1914 (СИ) - Щепетнев Василий Павлович - Страница 5

— Почему зимний?

— Летом работы много. А зимой можно и отдохнуть. Культурно развиться.

— Я подумаю, — ещё раз пообещала Анастасия, и ушла. Недалеко ей идти, совсем недалеко. Но я всё-таки проводил её.

Вот так и везде. Наняли мисс Брунни, платят ей по-царски, а подопечная ночами ходит по кораблю. Оно, конечно, следить за Анастасией круглосуточно задача для одного человека непосильная, но почему нет караульного поста у наших покоев?

Я подумал, и тут же заныла рана ступни. Год назад я порезался, сильно. Всё зажило, и зажило вроде бы без последствий, сухожилия оказались не задеты, но стоит мне заволноваться, как рана напоминает о себе. Предупреждает. Тревожный звонок.

Не знаю, как было прежде. При Петре Алексеевиче, при Николае Павловиче. Думаю, не лучше. «Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет». И злоумышленнику проникнуть на яхту, где служит почти четыреста — четыреста! — человек легче, чем на яхту с дюжиной моряков. Или не проникнуть, а подкупить кого-нибудь. Подкупить, чтобы бросил в бассейн битое стекло. Или чтобы подсыпал в еду порошочек. Или пронёс и спрятал в укромном месте адскую машинку. А уж просто писать отчёты, кто чем занимается — милейшее дело, и дорого не возьмут.

А вдруг… А вдруг мы и не идём в дальнее плавание из опасения бунта на корабле? Как в «Острове Сокровищ»? Поднимут чёрный флаг, нас возьмут в заложники, потребуют выкуп, а нет — так моментально в море?

Нога молчала. Значит, чушь, не бывать. Какой сегодня бунт? Урок «Потёмкина» извлекли: кормят команду отлично, я сам постоянно снимаю пробу. Вместе с Papa. Мордобоя на русском флоте нет как нет, худшее наказание — списать на берег или на другой корабль, потому что служба на «Штандарте» считается чистой, лёгкой, неизнурительной. Праздник, а не служба.

Тогда можно спать спокойно.

Мой новый гувернер, мсье Поль, француз (прислуга у нас разноплеменная, меньше шансов на заговор) живет рядом, через переборку. Каюта у него такая же, как и моя. Однотипная. Давно спит. У меня же в каюте четыре сигнальные кнопки и два сигнальных шнура. Всегда могу позвать на помощь, из любого положения. Если споткнусь, если плохо себя почувствую. На всякий случай.

Надеюсь, не придется пользоваться, а всё же спокойнее. И я должен два раза в неделю вызывать подмогу в учебных целях. Вызвать сейчас? И переполошить всех? Ну, нет, не буду.

А с кинематографом Анастасия неплохо придумала.

Привлечь на свою сторону Papa, думаю, удастся. Он любит всякую технику, полюбит и киноаппарат. Купит лучшие образцы и того, и другого, и третьего. Татьяна и Мария станут кинооператорами. Или наймем кинооператоров со стороны? Жизнь покажет. Но если сестрички станут популярными актрисами, это сыграет против революции. Я надеюсь. Ведь Мэри Пикфорд любит вся Америка.

А что, снять боевик «Неуловимые мстительницы», времён войны двенадцатого года. Одна тысяча восемьсот двенадцатого. Нашествие Наполеона, Москва, семья графа Ф., сам граф на войне, обороняет Ригу, а его дочери организуют отряд сопротивления. Переодеваются в мужские костюмы, стреляют, фехтуют, демонстрируют рукомашество и ногодрыжество…

Воображая картины будущей фильмы, я быстро заснул.

15 июня 1914 года

Первый пошёл!

— Милый Жоржик, пройдись, пожалуйста, ещё раз, — попросила Анастасия.

Милый Жоржик, Его Светлость принц Джордж фон Баттенберг, безропотно подчинился. Ещё, так ещё, ему не трудно.

Он шёл, Мария крутила ручку’Белл-Хауэлл', который Papa подарил ей на пятнадцатилетие. Рядом стоял лейтенант Непряйко, готовый по команде переставить треногу с киноаппаратом. Вес немаленький, Марии, пожалуй, и не по силам. Да и зачем, если есть лейтенант Непряйко?

— Снято, — докладывает она.

Анастасия снимает видовую фильму: «Визит британской эскадры». У нее могучий конкурент, Ханжонков: его компания и опытна, и авторитетна. У Анастасии, тем не менее, два больших преимущества: энтузиазм юности и титул, открывающий все двери. Она, со своей «экипой», побывала и на британских судах, что, впрочем. сделали и ханжонковцы, и на яхте госпожи Битти, куда ханжонковцев не пустили. Анастасия запечатлела себя, беседующую и с адмиралом Битти, и с госпожой Битти, и с леди Гвендолин Черчиль, и везде — или почти везде — присутствовали остальные сестры, присутствовал я, и присутствовал Papa. Куда Ханжонкову… Разве могли его операторы, пусть и очень искусные, гонять туда-сюда Его Светлость принца Джордж фон Баттенберга по аллеям Петергофа? Он, принц — сквозной персонаж, на нём держится фильма. Вот он обедает с Papa, вот он играет в теннис с Великой Княжной Ольгой Николаевной, вот угощает кабачком Биби, нашего слона, вот сражается в шахматы с цесаревичем Мной (на самом деле мы не играли, а только двигали фигуры по доске, впрочем, по правилам шахмат), вот он несёт службу на гигантском крейсере «New Zealand»…

Так бы бедному Жоржику бегать и бегать по аллеям, но пришёл Papa и позвал принца купаться. В море! Ах, как это здорово будет смотреться на экране!

Я в купальню не пошёл. В Балтике вода холодна — для меня. И вообще, ни в пруд, ни в бассейн меня теперь не заманишь. Только душ!

Вернулся к себе. В Петергофе мы живем на Нижней Даче, вид из окна роскошный: море.

Снаружи свежо, а здесь — самый раз. Я вышел на балкон, захватив бинокль. Бинокль — подарок адмирала Битти. Морской, рассчитан на дождь и снег. Тяжеловат, правда, но адмирал уверил, что это временно. Когда мне будет двадцать лет, бинокль станет гораздо, гораздо легче. То есть подарок жизнеутверждающий, мол, доживу я до двадцати лет, конечно, доживу! А пока к биноклю прилагается штатив, чтобы можно было смотреть долго и без усталости рук.

Но я обошёлся без штатива, использовав балконные перила как опору. Посмотрел. Вдали — два миноносца, стерегут. Вблизи — птицы летают.

И начал рисовать вид из бинокля. Пусть те, у кого нет морского бинокля, и даже никакого бинокля нет, представят, что он у них есть.

Я вернулся к прошлогодней идее, к графическому роману-химере, слепленному из «Тайны двух океанов», «Гиперболоида инженера Гарина» и «Пылающего острова». Тогда я не закончил работы, оно и к лучшему: за это время многое придумалось. Прежде всего — создать собственную команду, экипа, как в кинематографе. Самому рисовать десятки, тем более сотни изображений ни к чему. Я выдумываю героев, рисую их в фас и профиль, сочиняю сцены, сестрицы создают по моей идеи ситуации, а рисуют всё «командные художники» — это звучит лучше, чем «негры». Да неграми они и не были: фамилии указывались открыто, пусть и меньшим шрифтом. Я их особо и не искал, сами нашлись: писали в «Газетку для детей» с предложениями, мол, не нужны ли господину барону подручные на черновую работу. Присылали свои рисунки. Я выбирал. Проводил испытания. Ещё раз выбирал. И ещё. Быть в команде барона А. ОТМА — высокая честь. Только лучшие из лучших.

Двадцатый век — век конвейера. Девиз популярного, в смысле народного искусства простой: людям нужно много! И потому господин Форд для автомобилизации Америки делает несравненно больше, чем господа Рольс и Ройс для Великобритании — хотя автомобиль Ролс-Ройс гораздо лучше автомобиля Форда. Количество важнее!

Когда я изображал Зою Монтроз, к нам прибыл гость. Сазонов, министр иностранных дел.

Пришлось спуститься: я, конечно, маленький, но в отсутствии Papa я здесь — формально — за главного. Да, конечно, понарошку, но пусть привыкают.

Милостиво поздоровался. Сазонов учтиво поклонился. Спросил, нравится ли мне вид на Финский залив.

Вид прекрасный, ответил я. А Papa скоро будет.

Ничего, он подождёт, сказал Сазонов.

Надеюсь, господин министр, никто не объявил Нам войну?

О нет, Ваше Императорское Высочество, о войне речь не идёт.

Тогда я хочу вас спросить, господин министр. Для романа нужно. Я роман сочиняю.

Всегда к услугам Вашего Императорского Высочества.