1914 (СИ) - Щепетнев Василий Павлович - Страница 4

И первый выпуск так и озаглавлю: «Медаль Петра Петрова».

Я не жду, что нижние чины кинутся покупать моё творение. Нижним чинам не до этого. Я использую свое положение, положение цесаревича. Первый выпуск купит военное ведомство! Для каждого! Дорожиться особо не намерен, автору, барону А. ОТМА с каждой проданной книжицы достанется пятачок. Миллион книг — миллион пятачков! Делим на пятерых — по десять тысяч рубликов на брата. Или сестру. Сумма? В четырнадцатом году — сумма! Можно школу построить сельскую. Гимназию нет, гимназия дорого, а начальную школу можно. Не просто построить, а снабдить партами, наглядными пособиями, и жалованием для учителя и служащего-на-все руки. Конечно, для великой империи одна школа — мелочь, песчинка, а всё же песчинка в плюс, а не в минус.

В дверь постучали и мяукнули. Анастасия. Вошла, не дожидаясь ответа, села в кресло. С ногами.

— А мисс Брунни разрешила? — спросил я. Мисс Брунни — гувернантка Анастасии. С осени прошлого года. Осенью прошлого года Papa совершил реорганизацию нашего окружения. Поскольку того, кто бросил битое стекло в пруд, найти не удалось, решено было поменять всех. Без исключений. Даже господина Жильяра уволили.

— Мисс Брунни спит, — прыснула Анастасия. — У мисс Брунни крепкая нервная система и очень здоровый сон. Особенно на море. Особенно здесь, на «Штандарте». Легла и уснула.

— И медведи спят, и мисс Брунни спит, ты одна не спишь. Бессонница?

— Я… Я хочу в Америку! — сказала Анастасия. — В самом деле, Alexis. В Америку. Хочу. Очень.

— В какую? Южную, Центральную, Северную? Я бы в Бразилии хотел побывать. Или в Аргентине. Или месяц там, а месяц там.

— Нет, Alexis, нет. Я хочу надолго. Очень надолго. В Северо-Американские Соединенные Штаты.

Я пригляделся. Похоже, она говорит серьёзно.

— Почему именно туда?

— Здесь мне делать нечего. Великая княжна — это не профессия, а ничего другого меня не ждёт.

— Это почему?

— Мы даже в гимназию не ходим. Об университете и думать не моги. И что прикажешь делать? Быть патронессой общества защиты бабочек и стрекоз?

— Ну…

— Не хочу.

— А чего же ты хочешь?

— Я хочу… Я хочу заниматься кинематографом!

А! Понятно! В апреле и сейчас мы смотрели фильмы с Мэри Пикфорд. Сейчас все девицы мечтают стать Мэри Пикфорд, и Анастасия, хоть и великая княжна, не исключение.

— То есть быть актрисой?

— И актрисой тоже. Но не только. Хочу самой решать, какой должна быть фильма. Как писатель сам решает, какой должна быть книга, от замысла до точки.

— Интересно. А почему именно Северо-Американские Соединенные Штаты?

— Я слышала выражение… «Большому кораблю — большое плавание». Америка — это большое плавание. В Америке кинематографическое дело поставлено на широкую ногу. Но главное в другом, — и она посмотрела на меня «загадочным» взглядом. Мэри Пикфорд, конечно, Мэри Пикфорд!

— В чём же? — подал реплику я.

— И здесь, и в Европе я — великая княжна. А великой княжне не пристало идти на сцену. Mama не позволит.

— А в Америке позволит?

— В Америке я и спрашивать не стану! В Америке титулов нет! В Америке все равны!

— Резонно. Но…

— Что «но»?

— По американским законам, несовершеннолетние не вправе подписывать контракты. За них это делают родители. А кинематограф, сцена — это контракт на контракте бежит и контрактом погоняет, — сказал я. Есть такой закон в Америке, или нет, я не знал, но ведь и Анастасия не знала. И потом, очень может быть, что и есть. Это ботинки чистить, газеты разносить или в шахтах трудиться может всякий, а сцена… кинематограф… гонорары!

— Я не подумала…

— Но это ладно. Не век же ты будешь несовершеннолетней. А пока — кто мешает заняться кинематографом у нас, в России?

— Думаешь, Mama позволит?

— А это как подать. Домашний театр ведь позволяет? Ну, и кинематограф для начала будет домашним. Ты же не думаешь сразу замахнуться на «Войну и Мир», фильму в шестнадцати частях, с таинственной Анастаси в роли Наташи Ростовой?

Судя по всему, Анастасия была бы не прочь и замахнуться, и побыть «таинственной Анастаси», но понимала, что это слишком уж по-детски, что дом с крыши не строят.

— Будешь снимать видовые фильмы, затем маленькие сценки, «Трех поросят» и им подобные, изучая и кинематограф, и актерскую технику, и режиссерскую профессию, и всё, сопутствующее кинематографу. Дальше видно будет, но знай — мир меняется, и меняется куда быстрее, чем ожидаешь.

— И ты считаешь, что так можно?

— Я считаю, что всякому делу нужно учиться, учиться и учиться. И у тебя гораздо больше возможностей для обучения актерскому мастерству, чем у американской девочки Мэри. Нашего Станиславского считают очень серьёзным режиссером, очень. Вот у него ты и будешь учиться. Мы все будем учиться.

— У Станиславского? Константина Сергеевича?

— У него, — хотя насчет имени-отчества я не был уверен. Ничего, спрошу, узнаю.

— Но он же в Москве, в Художественном театре! Как же мы будем учиться?

— Знаешь, я тут беседовал с одним писателем, известным, хорошим. И писатель мне рассказал, что ему довелось часа три провести с Чеховым за разговором, помимо прочего шла речь о литературе. И этот разговор дал ему как писателю больше, чем все наставления по сочинительству вместе взятые. До этого он был слепым кутёнком, а тут глаза открылись. Вот и я думаю, что нам не нужно учиться годами, посещать студию и тому подобное. Приедет Станиславский на недельку, прочитает несколько лекций, проведёт несколько занятий, с нас и довольно.

— А с чего это он вдруг приедет?

— Из благодарности. Ты, Анастасия, поможешь ему избавить театр от беды, а он в ответ и приедет.

— От какой беды? У Константина Сергеевича в театре никакой беды нет!

— Сегодня нет, а завтра как знать. Если у ведущих артистов найдут революционные прокламации, запрещенные книги — их, артистов, и арестовать могут. И театру неприятности большие. Тут ты и поможешь. Попросишь Papa, он их и помилует. Ограничится предупреждением.

— Подбрасывать прокламации? Подбрасывать? Это низко!

— Ради искусства артист должен быть готовым пойти на всё! Только зачем подбрасывать? Подбрасывать не нужно. Запрещенные книги, прокламации и прочая нелегальщина есть у каждого артиста или писателя, стоит только поискать повнимательнее. Мода сейчас среди артистов и писателей — помогать всяким бунтовщикам. Андреева, знаменитая артистка, вместе с Горьким, тоже знаменитым, даже в Америку ездили, деньги для них собирали. Да и сейчас…

— Но всё равно, это нехорошо.

— Тебе решать.

Анастасия подумала минутку, и спросила:

— Ты считаешь, можно?

— Я считаю, что это будет полезно. Артисты поймут, что играть в революцию можно, а заигрываться не стоит. К тому же они получат репутацию «пострадавших от власти», что придаст им популярности. Станиславский считает, что вся эта возня вокруг нелегальщины отвлекает от сцены, и будет только рад, если артистов тряхнут разок-другой. Но можно и проще. Заплатить. У нас ведь есть деньги, деньга барона А. ОТМА. Вот и заплатим из них. Цену за недельный мастер-класс пусть назначит сам Станиславский.

— Я подумаю, — сказала Анастасия.

— Подумай, подумай. А петербургские корифеи будут учить нас пластике, танцу, что там ещё у артистов? Ставить дикцию…

— А это зачем? В кинематографе ведь не говорят.

— Не кинематографом единым жив человек. А театр? А выступать на собраниях? Перед народом, наконец? И это сегодня кинематограф немой, а лет через пятнадцать, через двадцать и заговорит, и запоёт, никаким граммофонам не снилось.

— Через двадцать… — протянула Анастасия разочарованно.

— Сестрица, через двадцать лет тебе будет тридцать три. Для актрисы это даже не расцвет, а предрасцвет, лучшее впереди. И звуковой кинематограф покорит весь мир.

— Кинематограф и сейчас покорил весь мир!

— Это только начало. Кинематограф будут показывать в каждом уездном городе, да что городе! В каждом селе будут! И вечерами пейзане семьями станут собираться в просторных залах и смотреть фильмы — российские, германские, американские, разные. О приключениях в африканских джунглях, на дне океана или на Марсе. Или Княжну Джаваху. Или — да много что будут смотреть. Каждый зимний вечер.