Скальпель для шейха (СИ) - Снежная Катерина - Страница 26
- Предыдущая
- 26/54
- Следующая
В моем доме на вечеринках я видел всякое. Его подобные сцены всегда заводят. Так сильно, что он становится невменяемым. Он пялится, не в силах отвернуться. На его лице и шее ярко проступили синие и тёмно-красные прожилки вен от напряжения скул, от гнева и удушливой волны одержимости.
Я даю волю рукам, и Вера прерывает поцелуй. Она хлопает глазами, пытаясь собраться. Разум у нее явно перескакивает с одного на другое. Но с моих колен не встает. Смотрит на меня с раскрытым ртом, пока я играю с сосками через ткань блузки.
— Тебе ведь нравится? — вминаю их внутрь большими пальцами рук, ощущая твердые бугорки под подушечками. Туда-сюда, туда-сюда. Классная грудь.
Она смотрит на меня и не отвечает. Словно не может, словно пьяная.
— Конечно, ей нравится, — подает голос Галиб, такой, будто у него в горле песок.
Взгляд у нее и в самом деле плывет. Слишком много эмоций за один раз. И мне немного жаль.
— Тогда не возражаешь, если я пожелаю спокойной ночи и твоим маленьким сосочкам? М? У тебя такие сисечки!
У нее отвисает челюсть, и прежде чем Вера успевает ответить, я задираю ей одежду вверх до горла. Так что она не смогла бы меня остановить, даже если захотела.
Она и не сопротивляется. Она вообще не двигается. Ее ослепленный разум покорился моей грубой чувственности. Легкий стон с судорожным вздохом не может отвлечь меня от ее выпяченных обнаженных грудей. Манящие соски затвердевшей плоти доставляют эстетическое удовольствие. У Веры идеальная грудь, манит к себе прикоснуться.
Жар в паху становится невыносимым.
Она покачивает ими, ерзая у меня на коленях. И Галиб скулит от томности движений, теряя непрерывность в дыхании. Ему явно хочется дотронуться. Грудь — его фетиш. Вместо этого он оказывает нажим пальцами на свой член. Жмет через ткань. Я вижу, как он бьется с желанием достать его и подрочить. Всего в двух метрах от нас.
— Какие, — сообщаю я, лаская пальцами. — Твои соски. У тебя чудесная грудь. Так и хочется взять хотя бы один. Попробовать. Можно?
Пальцы племянника скрючиваются в кулаки, и он конвульсивно тянет в себя воздух. Я понимаю его, у самого член колом, и это несмотря на то, что я трахал ее всего каких-то полчаса назад. Я снова намерен, готов и хочу.
Сдавливаю пальцами вершинки, нежу подушечками, как драгоценность.
— Хочешь, я поиграю с ними, малышка?
Вера осатанело мотает головой, кипя изнутри, пока сама испепеляет меня взглядом. Я отпускаю ее, поднимаю руки. Такими темпами я и в самом деле уложу ее в этом кресле.
— Как скажешь, — произношу с усмешкой.
Она вскакивает с колен и прячет грудь с невыразимым облегчением на лице. Я же продолжаю смотреть на нее, словно она исполняет страстный танец в шелковой простыне, оголяя то плечо, то грудь, запрокидывая лицо, мокрое от слез, в момент откровенного обнажения душой.
Сладкая истома в груди, пульсирующая плоть и обдающая жаром судорожная потребность вновь погрузиться в нее — это все, что я чувствую, глядя на девушку.
В то время как Галиб, в едкой обиде, держится за член в бессильной злобе, посылая мне всевозможные проклятия. Больше всего на свете этот сукин сын ценит власть. А ненавидит он тех, кто имеет хоть каплю власти над ним. В то же время он трусливо благоговеет перед такими, как я. Презирает и молится, не в силах уничтожить или хотя бы сломать.
— Увидимся завтра, — говорю ей, наблюдая, как она сглатывает и поспешно улепётывает по лестнице в свою комнату.
— Славная девушка, эта Вера, — произношу я, разглядывая мрачного племянника. — Я так понимаю, между вами все кончено.
— Плохо понимаешь, — цедит он, глядя исподлобья. — Я приехал сюда с ней помириться, а ты все портишь, дядя. Что, черт возьми, было сейчас? А?
Я не могу не усмехнуться.
— Это то, что ты видел. Ты мне только что ее отдал, Галиб.
— Я не отдавал! Я ее парень. Ты пригласил, чтобы унизить нас? Признай, тебе нравится унижать. Ты чертов соблазнитель.
Сосунок давит на чувство совести или морали. Мне неизвестно, на что он рассчитывает, но ни того, ни другого у него нет. У меня тоже. Пожалуй, я знаю его лучше, чем он сам.
— Поздно, Галиб, трахай Полину, а эту киску оставь для меня.
Он приходит в состояние неадекватности, входя в раж. Но не бросается с кулаками, не бьет меня и даже не планирует показать силу. Все, что его сейчас волнует, — это месть и желание убить. Не в открытую, а тихо.
Потом. Исподтишка.
Я встаю и подхожу к нему, хватаю его за грудь.
— Ты все понял!?
Разъяренно, униженно, пожираемый заживо смертельной пустотой внутри, он, красный как бык, отчаянно напрягается. В момент начала семяизвержения он чувствует контакт от того, что я тряхнул его. Галиб корчится, дергается, покрываясь потом, а затем исступленно кончает. Прямо в трусы. На глазах у него выступают слезы от наваждения, от злобы, от желания быть мною. Он бурно и ярко трясется. Стонет в хриплый напев, закатывая глаза от удовольствия.
— Ты совсем больной, — разжимаю пальцы, и он бухается в ноги.
— Она моя. Ты опоздал, — тянет он с садистским надрывом, а затем начинает истерично смеяться, так, точно девчонке конец.
27
Ситуация развивается невыносимо. Не потому, что всё так складывалось вообще, а потому что Марс прав.
Я лгу себе.
Нагло вру!
Я хочу его, а вовсе не Галиба.
Боже, мне стыдно признаваться самой себе в том, в чём изначально имела другое мнение, как иметь раздвоение личности.
Вся идея с поездкой кажется теперь идиотской.
И Галиб, как он мог такое говорить? Как?
Для дяди ему ничего не жалко. Н-да, это определённо конец. Так он меня и кому-то другому не пожалеет. Вспомнилась ситуация с Семёном. Я тогда не поверила последнему. Теперь сомнения распирали сердце, если не прозрением, то обидой.
Оказавшись в комнате, я закрываюсь на щеколду и не желаю никого видеть.
Я столкнулась с трудной задачей.
И у меня нет решения.
Когда они уехали, в доме стихло, и я выбралась из укрытия.
День пролетел в размышлениях.
И я ничего не нашла лучше, чем всё честно рассказать Галибу и забыть о нём. Навсегда. В конце концов, я не могу доверять человеку, которому меня для дяди не жалко, как бы двояко ни складывалась ситуация.
Они вернулись поздно, я давно спала, свернувшись в одеяло, как улитка. И весьма удивилась, когда под бок ко мне нырнул Галиб. С удивлением, сонная, я распахнула глаза.
— Привет, детка, — сказал он мягким голосом, улыбаясь.
От него пахло гелем для душа, костром, лесом.
— Привет, — не понимаю, что это за вторжение такое.
— Спишь?
В целом уже нет. И какой спишь, когда его руки подтягивают меня к себе и обхватывают. Я чувствую их уже на ягодицах. Пытаюсь увернуться, но Галиб просовывает руки и привлекает меня для поцелуя. В этот раз очень ласкового, уютного, тающего на губах, как мороженка. И пока я таю, его руки уже на груди, под сорочкой гладят твердеющие соски, прикасаясь игриво и с пущим намерением.
— Что ты делаешь? — удивление — это такое чувство, которое легко можно спутать с испугом.
— Ласкаю тебя, — отзывается он, ловко разворачивая меня на живот и собирая мои волосы в кулак. Тянет их на себя. У меня шея выгибается назад, пока я не встаю на колени, задом к нему.
Галиб задирает мою сорочку до шеи, просовывает свободную руку под меня, оглушающе щипает по очереди оба соска. Я дергаюсь и упираюсь ягодицами ему в живот.
— Нет. Стой. Нам следует поговорить, — последнее слово на выдохе, потому что соски отзываются с полусна очень чувственно на его выкручивания.
— Ты имеешь в виду ситуацию в обед, с обнаженной грудью?
Голос звучит глухо, но всё-таки ровно, и это странно. Его действия, пальцы на сосках. То, как пахом он упирается мне в зад.
— Об этом. И ещё, — меня бросает в жар от стыда.
- Алекс видел твои сиськи, - он отпускает волосы и теперь обе его ладони на моей груди. Пальцами он хитро вертит её, то нежно, то с вывертом. Сам же жмётся к шее за ухом, целуя и вылизывая её. Я пытаюсь извернуться, но он фиксирует меня, принуждая не дергаться. Смущает то, что у него не стоит.
- Предыдущая
- 26/54
- Следующая