Я не умею прощать (СИ) - Стова Нийа - Страница 14

Пообещав в очередной раз поторопиться с продажей недвижимости, я выключила ноут и устало откинулась на спинку кресла.

Сегодня с самого утра чувствовала сильную слабость, немного кружилась голова.

Может давление? М-да, ведь давно уже не девочка, пора бы всерьёз заняться здоровьем. Скоро бабушкой стану. Как хорошо, что ребята не стали тянуть с ребёнком!

А может, и вправду, продать всё к чертям собачьим, да переехать поближе к сыну? Куплю маленькую квартирку, буду нянчить внуков. Что меня здесь держит, кроме воспоминаний?

Взгляд невольно остановился на злополучном зеркале-монстре, надёжно завешенном плотной тканью.

Мы не единожды пытались избавиться от него, после того, как в голубой дымке портала растворилась наша общая с сыном потеря. Пробовали разбить, но вандалов из нас не вышло — на клятом стекле не появлялось ни одного скола или трещины.

Хотели отдать или просто выкинуть, но зеркало не то, что поднять, сдвинуть с места оказалось невозможно. Чёртова махина будто вросла в пол и стены.

Съехать с этой квартиры, почему-то, даже мыслей не возникало. Продали ту, что находилась в центре.

Деньги оказались не лишними. Артём, как и обещал, не взял из отцовских сбережений ни рубля.

Мой мальчик рано научился зарабатывать сам, увлёкшись IT. Вынужденная неподвижность заставила его освоить и полюбить компьютер. А потом увлечение переросло в востребованную и хорошо оплачиваемую профессию.

С правого верхнего угла стеклянного чудовища чуть заметно сползла ткань, и мне вдруг вспомнилось, как я прятала в этом месте прощальный подарок дроу.

Я долго не решалась дать Тёме содержимое невзрачной склянки. Шарахалась от неё, как от ядовитой змеи. А выбросить рука не поднималась.

Но когда услышала от врачей, что улучшений больше нет и не будет, тайком, от отчаяния потеряв разумную осторожность, добавила лекарство сыну в чай.

Медленное, но верное выздоровление сбитые с толку эскулапы приписали своим новейшим сверхпродуктивным методикам реабилитации безнадёжных больных.

Я никого ни в чём разубеждать не стала. А Тёма просто радовался тому, что снова может ходить, быстро навёрстывая физическую форму.

Возненавидеть собственного мужа у меня не получилось. Может, слишком сильно любила и не смогла забыть счастливо прожитые двадцать лет.

Поначалу была безумная ревность, обида, горькое разочарование, но ненависти так и не случилось.

Нужно уметь отпускать, даже когда смертельно больно. Имею ли право, потакая своим эгоистичным чувствам, насильно удерживать того, кто больше не хочет быть рядом? Того, кто решил желать большего, чем прозябание в ставшей постылой семье.

Я не буду пытаться понять, что сдвинулось в его голове. Что всемогущество в нём сломало.

Не хочу.

И не прощу.

Даже если он по-своему прав.

Ведь, что такое подрезанные крылья, я знаю лучше, чем кто-либо.

Роскошный мемориал несбывшихся надежд теперь каждый вечер поёт и плачет под моими дубоватыми пальцами, меланхолично вздыхая нижним регистром.

И плевать, что безбожно лажаю аппликатуру[21]!

Было сложно… А затем саднящие раны потихоньку припорошило насущными заботами: ежедневная суета способна свести на нет любые переживания.

Лишь иногда, натыкаясь на какую-нибудь памятную безделушку, перебаливала всё заново и невольно задавалась вопросами: «Как он там, по ту сторону зеркала? Счастлив ли?»

И тут же отважно гнала мысли о нём, ведь ничего кроме ноющей боли в груди они не приносили.

Вот и сейчас скрутило так сильно, что не продохнуть. Сердце будто стальными тисками сжало.

Я встала, чувствуя, как смыкаются стены.

Потемнело в глазах, на висках выступил ледяной пот. Как душно!..

Рванула и без того свободную горловину домашнего платья. Вцепившись скрюченными пальцами в спинку кресла, попыталась сделать пару шагов на ватных ногах, не понимая, куда иду. Пол так и норовил поменяться местами с потолком.

Что со мной?

Дикий, безотчётный ужас сгустил кровь до состояния твердеющей смолы.

Сердце судорожно трепыхнулось, не справляясь с вязкой субстанцией, заполнившей вдруг мои вены.

На миг утихло адское жжение в груди и издевательски ясно в сознании всплыли знакомые строчки: «…человек смертен, но это было бы ещё полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен…»[22].

Тёма расстроится…

Чудилось, пока я медленно оседала на пол, что меня подхватывают сильные руки, крепко прижимают к чему-то твёрдому и прохладному, и в знакомом голосе отчётливо слышно тревогу:

— Ты хочешь жить?

— Да, — тщетно пытаюсь я протолкнуть слова сквозь онемевшие губы.

Да! Я очень хочу жить! Ещё хоть раз увидеть сына, понянчить внуков. Хочу помириться с Леночкой, зарыв топор мелочной женской войны. Я столько ещё не успела!

А голос всё не замолкает, звучит неровно, волнуется, превращая слова в монотонный гул.

Я различаю лишь:

— …согласна? И будешь жить!

— Согласна… жить… — шелестит с последним выдохом.

И моё затухающее сознание растворяется в слепящем синем свете…

Свет был везде.

Вокруг и во мне.

Он обволакивал собой, мягко проникал вовнутрь. Сочился сквозь поры, бежал по венам. Струился потоками слёз из-под закрытых век.

Я осязала его, пила, дышала им.

Может, я и есть этот удивительный свет?

Нет, не свет… вода!

Сияюще-прозрачная, прохладная, вобравшая в себя все солнечные блики, смешанные с сотней оттенков лазури.

Она осторожно баюкала, покачивала на ласковых волнах.

Стирала чувства.

Смывала воспоминания.

И не было ни времени ни пространства.

Ни тела ни мыслей.

Не было страха.

Не было боли.

Смерть — пустота и блаженная нега…

Вода шептала тысячью голосов, звала волшебной полифонией звуков от серебристых альтов до рокочущего контральто:

— Пришлая… бедное заблудшее дитя! Какой неправильный, скупой, жестокий мир… скряга творец! Такая короткая жизнь! Такая несчастная! — пела и плакала она, жалела, скорбела.

— Воля и ум, великодушие и благородство. Любовь, — проникал нежный шелест в самую душу.

— Много любви и разочарований. Сила и слабость. Недоверчивость и наивность. Верность. Милосердие… То, о чём забыто…

— Ты нужна нам, — вкрадчиво умоляло мягкое журчание, — а мы — тебе.

— Щедро одарим, но и отплатишь…

— Живи!..

— Вставай! — грубо рявкнуло над ухом, и я захлебнулась хлынувшим из ниоткуда ледяным потоком.

Скатилась вниз, выкашливая воду из лёгких, приподнялась на дрожащих руках и подавилась вдохом, поймав мощный удар в живот.

— Никчёмная тварь!

Я захрипела, скрючившись от боли, вытаращила ничего не видящие глаза.

За что?!

— Вставай, падаль! — кто-то большой и сильный, бесцеремонно схватив за шиворот, тряхнул меня и отшвырнул как тряпку.

От удара о склизкую поверхность в боку что-то хрустнуло, а голова взорвалась сверхновой.

Из глаз брызнули слёзы, смывая мутную пелену, и я смогла разглядеть тёмный силуэт, с угрозой нависший надо мной.

Чужие пальцы как клещи вцепились в щёки и дёрнули голову вверх.

— Иблит. Грязноволосая сука, — выплюнул мой мучитель и наотмашь ударил по лицу.

Голова безвольно откинулась, вновь встретилась со стеной.

И мир погас.

Кроваво-красная молния разорвала беспамятство, и я заорала не своим голосом, ощущая, что меня волокут за волосы.

Больно!!!

Я засучила ногами по полу, чтобы подняться или затормозить движение. Вцепилась руками в железобетонную кисть, лишающую меня скальпа.

— Пусти! Больно! Бо-о-ольно-о-о!!! — истошно вопила я, отдирая от себя чужую конечность, не понимая, где нахожусь и что происходит.