Соломенное сердце (СИ) - Алатова Тата - Страница 14

«Уходи, уходи, уходи» — шепот превратился в оглушающий грохот. Голову будто сдавило в тисках. Желание убраться отсюда подобру-поздорову сводило с ума.

Едва не бегом вернувшись к Поле, Даня увидел, что она уже достала из его рюкзака легкий и мягкий спальник, разулась и растянулась поверх него. Упаковка с сытным, но совершенно безвкусным шахтерским печеньем — страшная смесь из жира, муки, орехов, травы и красной фасоли — лежала рядом с ней не открытой.

— За тобой шайны гонятся? — поинтересовалась она, когда он сел рядом с ней, касаясь своим коленом ее локтя. Поля устала — глаза закрывались сами собой, голос звучал вяло, а аппетит, по-видимому, отсутствовал. Так бывает после долгой и непривычной нагрузки.

— С шайнами я бы смог договориться.

— А с ущельем не выходит?

И Даня понял, что не пробовал.

Жадно выпив воды из бутылки, он зажмурился, отодвинулся, пытаясь в наваливающихся ощущениях найти кого-то главного, того, кто решает.

И едва не заорал, когда прямо перед его опущенными веками появилась жуткая окровавленная морда огромного ящера. Желтые пылающие глаза, острые клыки, омерзительное зловоние из распахнутой пасти.

Ужас схватил, но не сжал Данино сердце, потому что Поля пошевелилась за его спиной, спросила сонно:

— Ты будешь печенье?

Она не видит этого ящера, осенило Даню, не чувствует. А значит, его не существует.

Отмахнувшись от жуткой морды, как от мелкой брехливой шавки, Даня мысленно воззвал к настоящему хозяину ущелья.

В пальцы рук и ног словно вонзилось множество раскаленных тонких иголок — верный признак того, что его услышали. Внутренности скрутило узлом, тошнота подступила к горлу — приближался кто-то невероятно мощный, древний.

Кто-то, кому не нужны ритуалы, напевы, обряды. Кто-то, взирающий прямо на Даню — без злобы, но с плотоядным интересом. Так глядят на вкусный ужин, например.

Неподвижный воздух взметнулся морозным вихрем, сбивая дыхание. Горло схватило льдом, легкие окоченели, кожа покрылась изморозью. Даня пытался податься назад, дотянуться до Поли, но его сковала полная неподвижность, тело застыло, неподвластное его желаниям.

И тут позади раздалось тихое предупреждающее рычание — определенно волчье, но гораздо более глубокое, грозное, выразительное. Холод отпрянул, на мгновение замер, а потом начал таять капельками воды, в которых проступила нечеткая фигура — то ли женская, а то ли мужская. Всего лишь почти прозрачный силуэт, смеющийся ветерок — тонкая звенящая насмешка, завибрировавшая отовсюду.

— Про́клятые к про́клятым, — прозвучало ехидное, — костью в горле… Что ж, добро пожаловать.

И все исчезло.

Даня рвано выдохнул, закашлялся, прижав руки к груди.

Смотреть на Полю было страшно — кошмарное рычание все еще звучало в его ушах. А вдруг вместо юного девичьего лица он увидит волчью пасть с острыми ощерившимися зубами?

А вдруг она однажды решить сомкнуть их на его горле?

Ни одно человеческое существо не способно издавать такие звуки.

— К муннам такие знакомства, — выдохнула Поля. — Ты видел его хвост? А когти?

— Хвост? — губы плохо его слушались, однако Даня искренне порадовался ее словам. Осторожно покосился назад и обрадовался еще больше, не обнаружив за собой клыков. Ошеломленная, Поля сидела на спальнике, вцепившись побелевшими пальцами в его ткань. В округлившихся глазах мерцали хищные оранжевые искры — подобно закатным отблескам в голубом небе.

Даня осторожно пригладил наэлектризованные Полины волосы, пытаясь успокоить.

— Я не видел никакого хвоста, — признался он.

Ущелье притихло, не атаковало его больше мо́роками, не запугивало скелетами воронов и не завывало на все голоса.

— Ледяное чудище, — пояснила она, — прозрачное, с кроваво-алым сердцем внутри и лицом каменного истукана. Такое ощущение, что его собрали по кусочкам из скал, снегов и… кого-то живого. Я даже испугалась.

Даже испугалась!

С нервным смешком Даня перебрался на другую половину спальника, поковырялся в своем рюкзаке, нашел небольшую кружку и начал размешивать печенье в воде. Придется лопать тюрю, как беззубому старику. Но без еды он долго не протянет — при таких-то потрясениях.

— Удивительная гадость это печенье, — прокомментировала Поля, наблюдая за ним.

— У нас еще есть сыр, яблоки и вяленое мясо.

Она достала яблоко, захрумкала. Даня протянул ей ломоть сыра.

В прохладной воде печенье отказывалось растворяться, и он машинально крошил его ложкой, приходя в себя от произошедшего.

Проклятые к проклятым? Это еще что значит?

Ну, с Даней-то все понятно. А Поля?

Сейчас, когда оранжевые искры исчезли из ее глаз, она выглядела беззащитной и милой. Немного потрепанной после долгого пешего перехода и встречи с ледяным чудищем. Сонно моргала, зевала, прикрывая рот ладошкой.

Она была человеком, который то и дело пересекал Гиблый перевал, и не собиралась терять самообладание так уж легко. Даня не сомневался, что сон ее будет глубок и крепок, а вот ему предстоит ворочаться и страдать — затягиваясь, рубцы причиняли мучения.

Странно было укладываться спать при сером сумеречном свете то ли хмурого дня, то ли раннего вечера. Но тут не было ночи и не будет утра, поэтому выбирать не приходилось. Поля сложила ладошки под щекой — так в детстве няня учила и самого Даню. Спальник был просторным, но не бескрайним, и Даня легко касался ее колена. Не слишком навязчиво, но это добавляло ему спокойствия.

Густые пшеничные ресницы отбрасывали тени на ее лицо.

— Это ты его позвал, да? — спросила она, не открывая глаз, когда Даня перестал возиться и притих, баюкая свою боль.

— Кажется, да, — подтвердил он, — попытался договориться с ущельем… Кто знал, что явится такое безобразие.

— Как ты начал разговаривать с духами?

— Старый горт моей обменной семьи ни в какую не принимал меня, он скорбел по мальчику, который умер, и не хотел другого вместо него.

— Духи дома привязываются к людям? — удивилась она.

— Иногда. Если к ним уважительно относятся поколение за поколением. Знаешь, что значит для пятилетнего ребенка, когда горт против тебя? Что твоя кровать всегда будет холодной и мокрой, еда горелой и пересоленной, шнурки будут завязываться друг с другом, посуда падать тебе на голову, а одежда то и дело рваться. Мои обменные родители, хоть и не любили меня поначалу, не хотели мне зла. Они пытались задобрить горта, приносили ему дары, уговаривали, но я все равно постоянно болел, весь был покрыт синяками и всегда ходил голодным. Однажды я чуть не умер, когда на меня опрокинулся котелок с кипятком… Ожоги очень долго пришлось выводить, и стало понятно, что мне или придется покинуть этот дом, или как-то договариваться с гортом. Отец нашел старика в соседней деревне, он и учил меня. А потом… мне было тринадцать, наверное, когда я призвал шайнов.

— Ты хотел умереть? — ее ресницы взметнулись, Поля непроизвольно придвинулась ближе, вглядываясь в его лицо. Покрытое уродливыми волдырями и рубцами, чтоб его.

— Не я, — Даня сглотнул, вспоминая те черные, наполненные горем дни. — Моя младшая сестра Соня попала под колеса трактора и так сильно пострадала, что доктора даже не могли избавить ее от мучений, не говоря уж о том, чтобы исцелить. И отец попросил меня… помочь ей уйти.

Поля не стала ужасаться, только опустила на мгновение взгляд, а потом снова посмотрела на Даню в упор:

— Нельзя призвать шайнов для другого человека. Духи смерти приходит только тогда, когда ты зовешь их для себя.

— Так говорят, — угрюмо ответил он. — Но на самом деле — можно. Вопрос только в цене. Всегда вопрос только в цене, Поля.

Она кивнула, рассеянно перебирая его волосы. Так гладят кошку, а не мужчину.

— Отец не простил меня, — закончил Даня со вздохом. — Или себя. В любом случае, я все время напоминал ему о решении, которое пришлось принять. Поэтому скоро я уехал.

— Куда?

— На карьеры… Твои глаза как голубой гранит до того, как его отполировали. Завораживает.