Секс и судьба - Хавьер Шико - Страница 22

Муж совершенно не поверил тому, что услышал. Отец утратил всякие иллюзии в отношении своей дочери. Её ночные выходы в богемные заведения, поведение, о котором невозможно кому-либо рассказать, в отношении своего начальника, не оставляли никаких сомнений. И напротив, воодушевляющие новости Марсии открывали перед ним более агрессивную действительность. Он заключал, что Марина без зазрения совести встала между стариком и молодым человеком. Иначе говоря, в качестве супруга он не давал злоупотреблять собой. Его спутница представлялась ему женщиной коварной и нечестной в отношении семейных обязанностей, женщиной, которую он сам создал по своим образцам строптивого мужчины, эмоционально уравновешенного. Невозможно никому пожаловаться. В окружении недостойного общества Марсия стала хитрой, жестокой. Она скрывала свои мысли и этим всегда выигрывала. Конечно же, она не сказала всего того, что знала. Она должна была быть в курсе всех тайных отношений своей дочери с господином Торресом, чем она и занималась. Она будет скрывать непристойности, возможно, поддержит беззаботность ради своей выгоды. Но настал момент завоевать доверие Мариты, и по этой причине, представавшей в его огрубелом сердце, он сдержал возмущение и принял участие в фарсе, поддерживая завоевание доверия малышки, которую он любил, как свою дочь. Он постарается её отвлечь, изменить её мысли и, в согласии с ней, Марсией, постарается включить её в свой туристический маршрут в Буэнос-Айрес, на который он уже был приглашён друзьями из банка. Марита всё забудет, забудет.

Беседа продолжалась, но работа потребовала нашего присутствия в соседней комнате, где девушка испытывала приступ невыразимой горечи, в вибрациях сильной боли.

10

Вытянувшись в постели, Марина горько плакала.

Подслушанные в диалоге откровения раскалёнными щипцами жгли ей сердце. Она чувствовала себя покинутой; она хотела умереть.

Что ж, всё подтверждалось, и преданность Жильберто было лишь видимостью. Он присвоил себе её душу, овладел её чувствами, чтобы затем равнодушно оставить её.

Она вспоминала, что и в самом деле, несколькими неделями ранее, он спрашивал её, какие другие языки она знает. Слегка задетая вопросом, она сказала, что закончила лишь начальные классы. Молодой человек вытащил из кармана сборник произведений Шелли. Он прочёл по-английски и перевёл ей эти прекрасные стихи. Затем посоветовал пойти на дополнительные вечерние занятия. Он мог бы помогать ей, поскольку знал многих отличных преподавателей. Она смеялась, она хотела создать семью, школу семьи с ним. Именно здесь, в охватившем её разочаровании, она поняла всю глубину досады, с которой он уходил. Ах, да, он же хотел жениться на молодой образованной женщине. Невежда! — говорила она о себе. Я всего лишь невежда. Марина другая, она владеет другими языками.

Всё уже было улажено, решено.

Вот почему её сестра отказывалась от тесных контактов с ней в эти последние дни. И чем больше она окружала её вниманием и подарками, тем больше та отдалялась.

Теперь и она знала причину, по которой парень казался ей скучающим, раздражённым. Но если он так презирал её, — с грустью спрашивала она себя, — зачем же надо было злоупотреблять её доверием? К чему этот порыв, с которым он привязал её сердце к незабываемым впечатлениям девушки, вдруг превратившейся в женщину? Не он ли заключил с ней брачный договор? Не он ли выказывал её беспредельную нежность во время воскресных свиданий, когда они отдавались более интимному общению друг с другом?

Не в состоянии сомневаться в искренности его чувств, она мысленно обратилась к сестре, которая похищала последнюю из её радостей. Новое несчастье — догадывалась она — будет её ошибкой. Не было сомнений, что Марина позарилась на этого парня, она окружит его искусным полотном, который умела ткать, как никто другой. Жильберто заглотнёт наживку: и вот уже птичка в клетке. Но открыв для себя всю картину, он ощущала себя непоправимо оскорблённой. Она билась в рыданиях, под тяжестью семейных обстоятельств. Ей необходимо было удостовериться, что её отвергли. Всё достанется другой, она же останется ни с чем. Марина заслужила это, она же — нет.

Слова «донны» Марсии, сказанные несколько мгновений назад, вызывали у неё мучения, которые испытывает обвиняемый при произнесении окончательного приговора. Несмотря на это, она плакала, не желая смириться. Боязнь потерять Жильберто вызывала у неё желание убить или исчезнуть. В её памяти всплывали трагедии, которые она читала в прессе, но братоубийство отвращало её сердце. Тем не менее, мысль о самоубийстве, возникшая в её душе, казалась ростком в поле, словно зерно, которое прячется в глубине её существа. Она нежно ласкала её, и недостойное внушение обрело свою форму. Негативные мысли овладели ею. Отказаться от Жильберто и оставить уже намеченные планы было тяжелее смерти — в отчаянии думала она. Но разве было бы справедливо проявить столько малодушия? Она отвергла странное предложение, и, всё ещё в слезах, пообещала себе набраться мужества. Она будет бороться за своё счастье. Она объяснится с парнем и вместе они изгонят нависшую угрозу. Но если Жильберто не согласится принять её аргументы, что ей делать со своей судьбой, если вместе с перенесённым ударом она получает взамен призрак странной склонности своего приёмного отца?

Почему жизнь бросает ей такой вызов? Должна ли была она уклоняться от чувств любимого ей молодого человека, в своём естественном посвящении, чтобы завоевать страсть зрелого мужчины, которого она привыкла уважать, как своего отца, и который склонял её к чему-то вроде союза, неприемлемого для неё? То, что она услышала несколько мгновений назад, привело её в ужас. Она ощутила тон триумфального веселья, когда он понял, с какой радостью он избавится от Жильберто на том поле, где обещал себе поймать её.

Клаудио, казалось, обращался к ней издалека, когда говорил со своей супругой. Его льстивые ссылки, которыми он награждал её перед «донной» Марсией, подтверждали его решение согнуть её, заставить отказаться. Находясь между отвращением и жалостью, она вспоминала те ласки, которые поняла лишь этой ночью.

Как ей выйти из всего этого?

Она уже представала лишь цветком, колеблемым ветром испытаний, цветком, который задавался вопросом: почему, почему? …

Анализируя факты, она впервые испугалась этого семейного приюта, в котором она видела себя привязанной в качестве сердечной дочери.

И вдруг она направила свои мысли к памяти о матери… Ах, никогда она не могла себе представить, что женское сердце может столкнуться с такими тяжкими дилеммами, как те, с которыми столкнулась она! Что должна была выстрадать её мать, если ей пришлось оставить её в момент появления на свет? Она, в конце концов, никогда не знала тех обстоятельств, которые окружали её рождение. Но теперь она пришла к заключению, что давшая ей жизнь, возможно, испила ту чашу с горьким привкусом, которую теперь пила она! Какие ночи нравственной тревоги она должна была провести в одиночестве, лаская её в своём животе! Сколько оскорблений выстрадала она, через какие лишения пришлось ей пройти? Она, не знавшая своего отца, размышляла о жертве своей матери, молодой и всеми покинутой, которая, возможно, напрасно ждала нежности и защиты, ночь за ночью. Когда «донна» Марсия рассказывала её о жизни её матери, она говорила о ней, как «игривой девушке». Была ли она именно такой? Конечно, она должна была разражаться смехом, чтобы не впадать в рыдания, больше всего желая заглушить крики души в шуме празднеств… Кто знает, не посвятила ли она себя запрещённому мужчине, пообещав своё сердце молодому человеку, который был ею украден у девушки или женщины?!

В слезах, которые текли у неё по лицу, она желала вновь стать ребёнком… Почему её мать не выжила, чтобы бороться теперь вместе с ней?! Они бы посвятили себя друг другу. Они могли бы обмениваться своими печалями…

Часто, в магазине, где она работала, она задумывалась об общении с мёртвыми, она знала об опытах, касавшихся продолжения жизни в потустороннем мире… Неужели всё это правда? Спрашивала она себя. Если бы освобождённая Араселия была где-то, она бы бесспорно сопровождала её страдания, она разделила бы с ней её несчастье…