Секс и судьба - Хавьер Шико - Страница 20

Мы с Невесом сразу же отметили режим ударов и контрударов, в котором находились эти две враждебные души, социально заключённые в одну семью требованиями испытаний. Заключив, что его спутница постарается воспользоваться его случайной благожелательностью, чтобы привести его к вопросам об ответственности, Клаудио снял с себя чувственную маску, которую вначале использовал, и, в молчании, насторожился. От улыбки он перешёл к морганию веками. Тонкий сарказм тенью лёг на черты его лица. Он взял слово в напрасной попытке рассеять своё раздражение, ссылаясь на усталость и на истощение из-за дополнительных часов на работе, и попросил супругу изложить как можно короче то, что она хотела сказать. Он хотел почитать что-нибудь, поразмышлять, собраться с силами.

Его жена сделала вид, что не заметила иронического взгляда, адресованного ей, и начала с того, что она совсем выбилась из сил. Он, вероятно, не знает, но она прошла несколько осмотров у гинеколога. Уже очень давно она не может спать по ночам, страдает от сердцебиения, от удушья, от какого-то странного ощущения тяжести и жара в груди. Врач думал, что это преждевременный климакс, и выписал ей рецепт в этой области. Но она чувствовала себя ослабленной, неврастеничной. Она теряла свои силы в решении домашних проблем. Горничная взяла расчёт. И с того времени, как та ушла, ей приходилось самой гладить и чистить одежду и, в какой-то мере, помогать на кухне, чтобы «донна» Хуста не выбивалась из сил одна. Ремонт холодильника стоил огромную сумму денег. Счета в конце месяца выросли. Марина принесла две поощрительные премии, которые она выиграла во время специальных работ, но даже в этом случае она чувствовала на себе груз обязанностей. Ей нужно пятнадцать тысяч крузейро.

В этот момент её собеседник посмотрел на неё с сарказмом и спросил:

— Это всё?

Вопрос, таящий в себе насмешку, повис, словно хлыст, рассекающий воздух.

«Донна» Марсия замкнулась в молчании от столь неожиданного проявления неуважения.

Её муж не обратил ни малейшего внимания на физические страдания, за которые она жаловалась. Он нарочно старался не знать о её недомоганиях. Во время рассказа о своих расстройствах она с ужасом увидела жёсткое выражение его холодных глаз. Ей было ведомо это ледяное отношение глубокого презрения. По мере того, как она жаловалась, у неё всё яснее складывалось впечатление, что он, Клаудио, мысленно спрашивает её: «почему ж ты, наконец, не умрёшь?». При других обстоятельствах он бы произнёс подобный вопрос жёстко, ясно и несколько раз повторив его. Почему у него столько ненависти? Спрашивала она себя. Она и не ждала от него нежности, растраченной их взаимными различиями. Но она считала, что имеет право хотя бы на крохотную долю внимания. Если он заболевал, пусть даже в лёгкой форме, она дежурила у его изголовья, хоть и не любила его больше. Она постоянно звонила их семейному врачу, принимала все необходимые меры в нужный момент. Но когда она говорила ему о лечении, которое считала важным, чтобы избежать рискованной операции, она получала в ответ лишь пару сухих односложных слов, которые муж выплёвывал ей в лицо.

Поскольку упорное молчание затягивалось, Клаудио выразил намерение уйти. Но супруга остановила его порыв, теперь уже в раздражении воскликнув:

— Не уходи. Тебе надо остаться. Этот дом не только мой. Ты об этом не думал? Марина и Марита… Дети растут, не обделённые вниманием и нежностью… Дети — это ангелы; став взрослыми, они превращаются в кошмары. Я молча страдала, но теперь… Больше так продолжаться не может, тебе надо сделать что-нибудь. Между одной и другой разница становится невозможной. Я приютила эту маленькую чужеземку, словно речь шла о моей собственной дочери. Я противостояла всем оскорблениям, я забыла о здоровье, о времени… Я не устранилась, а делала, что могла… У неё было всё. Но сегодня…

— Что сегодня? — удивлённо отозвался он.

— Значит, ты не видишь унижений, которым подвергается Марина? — упорствовала его спутница, разразившись внезапными слезами, словно она могла вызывать их по собственному желанию. — Ты что, не видишь, как нашей девочке трудно?

Клаудио рассмеялся, как человек, решивший насмехаться над всем.

— Марсия, прекращай свои выдумки… Ты говоришь о Марине, словно наша взбалмошная дочь уже на виселице. Я не понимаю. Мне кажется, она счастлива и как никогда беспорядочна. И если бы мне нужно было вмешаться в её проблемы, то лишь затем, чтобы отчитать её, сделать ей внушение. Если бы не ты и не твои безнравственные уступки и дурные примеры, я бы уж исправил её, хотя бы для этого мне пришлось отправить её в психушку…

— Бог мой, что я слышу? — вскричала жена.

Она разразилась рыданиями, в тревоге видя, как разговор принимает неожиданный оборот.

— Ты услышала чистую правду, — сурово продолжил Клаудио. — Не позднее как позавчера, вынужденный по долгу службы быть на фуршете в честь одного из моих шефов в ночном клубе, я был вынужден уйти под предлогом разыгравшейся мигрени. А знаешь, почему? Наша дочь, которую ты считаешь святой, была там в объятиях какого-то пожилого хорошо сложенного мужчины, обнимавшего её далеко не по-отцовски. Мне стало так стыдно, что я попросил своего коллегу заменить меня на фуршете, и спешно вышел, пока Марина не заметила меня.

— О, бедная малышка!… возразила возмущённая «донна» Марсия, и лицо её словно охватило пламя.

В этот момент оба механически они сбросили последние следы своих масок. Мысленно они противостояли друг другу, с жёсткостью, скрыть которую было невозможно: два суверенных врага, антипатия против антипатии.

И кислый диалог продолжился:

— Бедная малышка? В чём бедная?

Супруга окинула его насмешливым взглядом сверху вниз, и затем принялась обвинять:

— Я не хочу сейчас говорить о твоём присутствии, как пожилого и женатого мужчины, в публичном доме, поскольку не верю в эти россказни о праздновании шефов в столь поздний час. Ты всегда был безнравственным, недостойным лжецом, но радио любви к семье я оставляю это в стороне, чтобы ты мог увидеть ситуацию…

Рассчитывая расчувствовать его ради своих целей, донна Марсия расчётливо понижает степень терпкости в разговоре, смягчая тон своего голоса, ранее столь агрессивного.

— Клаудио, Марина смиренно оказывает услуги, никогда не скрывая от меня всей правды. Она никогда не хитрит. С тех пор, как состояния здоровья супруги Немезио ухудшилось, она с милосердием делит своё время между обязанностями по работе и домашним очагом своего шефа, где умирает его жена… Ты не можешь не восхищаться её самоотречением, поскольку у неё нет никакой нужды так интересоваться личной жизнью семьи Торрес, чтобы ухаживать за ними, несколько ночей подряд, из простого духа самопожертвования… Не знаю, приходилось ли тебе видеть её, когда она возвращается домой под утро, с синими кругами под глазами и утомлёнными чертами лица.

А в изобретательном уме собеседника уже складывался сложный поворот темы. Слушая оскорбительные слова «донны» Марсии, он ощущал страстное желание надавать ей пощёчин. Он побагровел от негодования, но сдержался. Он не отказывался отвечать шутками, но был убеждён, что их слушала Марита, и желал покорить её любой ценой. Он не мог уже отступать, особенно сейчас, когда он раскрыт. Он будет продолжать.

«Донна» Марсия, обманувшись, приняла версию кошмара и посчитала, что девушка спала, поскольку видела её в своей комнате.

Но он знал, что его слушают, за ним наблюдают. Он не предпримет никаких действий, несовместимых с галантностью, которую он начинал развивать. Если бы она стала выходить из себя, он увеличил бы дистанцию между ними. Он решил вынести насмешки и оскорбления, какими бы они ни были, определяя, как сориентировать разговор, чтобы извлечь из него пользу для себя.

Кстати, развоплощённый приятель рядом с ним подбадривал холодность его души, нашёптывая ему мысли. Выдумка одного дополнялась в другом. Они заключили вместе, что для них более разумно взвесить все подробности и говорить размеренным тоном. Они будут манипулировать Марсией, чтобы завладеть Маритой: их собеседница станет инструментом их действий. Они воспользуются ей, как трамплином, для достижения цели.