Секс и судьба - Хавьер Шико - Страница 18

Мучимая сомнением, она внутренне выражала своё недоверие и обличала себя во лжи.

Но в этот миг защитный инстинкт подсказывал ей быть осторожной и бдительной. Мысленно представляя себе присутствие «другого», она, сама того не желая, мобилизовала все свои силы в этой тревожной ситуации.

Контакт с Клаудио передал ей чувство опасности.

Её сердце стало учащённо, хаотично биться, когда она почувствовала, как он собирается обнять её в жажде нежности.

— Не отказывайся, дочка, — бормотал отец слегка дрожащим голосом, — я не хочу тебе мешать, я просто анализирую, анализирую… Ты рождена не для этого капризного парня. Я понимаю тебя… В душе я не только отец тебе. Я также твой друг… Этот парень…

Марита набралась смелости и, опережая его сдержанные заключения, с невинным видом объяснила ему, что она любит Жильберто, что он завоевал её доверие, и чтобы он, Клаудио, отец, был спокоен. Почти улыбаясь, она утверждала, что теперешние слёзы не имеют никакого отношения к боли, это просто из-за лёгкого женского недомогания. Она вдруг вывела для себя, что было бы справедливым открыть перед ним значительно большую зону своей души, положив конец рождающемуся недопониманию, и сознательно продолжила свои откровения в выжидательной верности, с которой предвкушала мужнино кольцо, в решимости соизмерять реакции Клаудио, чтобы без увёрток направлять его собственное поведение.

Однако она разволновалась, увидев на его лице негодование. Она могла видеть из полумрака комнаты, как его лицо стало наливаться кровью и исказилось гримасой гнева.

Она поняла, что вот-вот разразится гроза в этом своевольном духе. Но продолжала приводить причины, чтобы увидеть его реакцию.

И взрыв эмоций собеседника не заставил себя ждать.

Сжав кулаки, Клаудио оборвал разговор, воскликнув:

— Я понял, понял, нечего мне всё это разжёвывать… Ты же знаешь мою преданность тебе.

Вплотную подойдя к ней, словно желая окутать её своим дыханием, он продолжал, действуя за себя и за «другого», с прекрасно отработанными жалобными нотками:

— Дочка, послушай меня, пойми меня…

И, бросая все свои эмоции, чтобы пробить брешь в её сопротивлении:

— Ты же знаешь, что я испытываю. Представь себе трагедию человека, медленно умирающего в одиночестве… человека, всё отдавшего и ничего не получившего взамен… Ты выросла, видя всё это сама… Несчастье, одиночество. Ты не можешь не сочувствовать. Этот дом — пустыня для меня. Каждый день я задыхаюсь здесь, не находя дружественной руки. Марсия, которая провела здесь сорок лет, живёт лишь развлечениями и праздниками… Ты ещё неопытная девушка, но ты должна знать. Прости мою откровенность, но мои собственные друзья сочувствуют этой драме… В состоянии ли ты оценить терзания бедного дьявола, привязанного к своей спутнице, ведущей неправильную жизнь? Но это уже не оскорбляет меня. Вначале рана кровоточила, но загрубелое сердце ничего не чувствует. Я привык ненавидеть её. Сегодня меня утешает лишь то, что я даю ей деньги, и она быстро исчезает… С другой стороны, существует Марина, чья любовь могла бы дать мне немного утешения, но она изо всех сил старается унижать меня своим собственным развратом! Я конченый человек. Дни идут, а я всё больше ощущаю себя самым несчастным клоуном на Земле…

В этот момент, по команде одержателя, голос Клаудио застыл в горле.

Он был сама печаль, внешним видом выдавая своё волнение.

Всё это впечатлило бедную девушку, искренне сочувствующую ему, и он, заключив, что достиг желанной цели, пылко добавил:

— И только ты, только ты удерживаешь меня в этом несчастном семейном очаге. Банк ещё сегодня предлагает мне блестящее назначение в Мато Гроссо[7]; но я подумал о тебе и отказался… Во имя тебя. Дочь моя, я выношу оскорбления Марсии, неблагодарность Марины, неприятности своей профессии, повседневные огорчения. Сможешь ли ты меня понять?

Девушка вздохнула, пытаясь изгнать из себя вибрации чувственности, которыми эта «пара» обволакивала ей голову, и спокойно сказала:

— Да, папа, я понимаю наши трудности…

— Наши! — повторил он, обретая новые силы для достижения своей цели. — Да, дочь моя, это наши трудности, но ты должна знать, что надежды и радости также должны быть нашими. Я с нетерпением жду момента, когда ты посмотришь на меня по-другому. А не так, как на отца…

Заметив неизмеримый ужас во взгляде несчастной девушки, он упорно повторял в своём последнем усилии, чтобы раскрыться перед ней:

— Марита, я кажусь тебе стариком, но ты делаешь меня молодым… Моё сердце принадлежит тебе, тебе…

С гримасами похотливости одержатель заранее предвкушал последний удар.

Но увидев намерение охваченного страстью мужчины, который склонил своё ухоженное лицо к ней, не оставляя ни малейшего сомнения, Марита попыталась отступить назад.

— Нет, нет, — умоляюще простонала она, чувствуя на себе его дыхание.

Но Клаудио, чьи силы были «удвоены» доблестью «другого», ухватил её за грудь, воспроизводя манеры молодого плохо воспитанного человека.

Заранее подготовившись к защите, мы с Невесом бросились к Марите, предлагая свою энергию, чтобы она могла вырваться из объятий, и жертва, считая, что опирается на свои собственные силы, смогла с необычайной лёгкостью выпрямиться, встав перед ним, который теперь глядел на неё с недоверчивым выражением внезапно раненого зверя.

— Папа, не делай меня ещё более несчастной… Избавь меня от унижений!…

При столкновении с непредвиденным отказом владелец этих мест почувствовал, что отделяется от развоплощённого приятеля, словно хищник, который вдруг становится свободным от чар, поддерживаемых укротителем. Однако слишком сильной страстью обладал этот приятель, чтобы так легко можно было от него отказаться. Стремительный, он восстановил контроль над самим собой так, что смог наложить свою маску лица на лицо Клаудио. Он сжимал кулаки, меча молнии смертельного гнева. В умах у каждого из них происходила ужасная борьба: у одного — разочарование и отчаяние, у другого — злобность и агрессия.

Испытывая странную тяжесть, вмешанную с возмущением, неспособный понимать противоречивые чувства, приближавшие его к безумию, он стал успокаиваться, неосторожно выражая свои мысли:

— Всё это взрыв накопленных страданий. Я всё делал, чтобы забыть, и не смог… Что мне делать с этой страстью, охватившей меня? Я — всего лишь соломинка на ветру, дочь моя! С тех пор, как я увидел тебя маленькой, я ношу в себе эту идею-фикс… Если б я был верующим, я сказал бы, что в меня вселился демон, который постоянно влечёт меня к тебе. В твоём присутствии я хочу думать о тебе, как о своей дочери, выросшей у меня на руках, но не могу… Я прочёл множество научных книг, чтобы знать, что происходит, но тайна остаётся тайной. Я хотел найти какого-либо врача, но мне было стыдно… Во всём и везде я вижу только тебя! Я ненавижу Марсию, презираю Марину… Я питал надежду о вдовстве, чтобы предложить себя тебе безо всяких условий, но оно не приходит… Я испытываю ревность, ту ревность, которая бросает мою душу в огонь… Я ненавижу этого неразумного парня…

Голос Клаудио стал мягче, обретая слезливый тон. Было ощутимо его чувственное волнение. Преследователь с пренебрежением воспроизводил всё то, что бедный мужчина выражал в чувствах, провоцируя неожиданный поворот. Расчувствованный отец уступил место буйному влюблённому. Нежность превратилась в колкость, как если бы напиток превратился в уксус. Испытав внезапное потрясение, он бросил на приёмную дочь свой насмешливый взгляд, заставив ту похолодеть от ужаса, и взорвался, охваченный безумием:

— Нет, я не могу так унижаться. Ты знаешь, я далеко не дурак. Пятнадцать дней назад я проследил за вами обоими до Пакеты[8], оставаясь не замеченным вами… Я следил за вашими шагами, беспечными и счастливыми, словно собака, побитая судьбой… И когда настала ночь, я видел вас в объятиях друг друга, слышал, как вы обменивались обещаниями и рассказывали друг другу разные глупости, на вершине Рибейры… Я брёл по кустарникам, я всё видел… С того момента я утратил разум… Похоже, вы оба путаетесь уже давно… Ты, которую я считал неприкосновенной, отдалась этому безумцу! Ты считаешь, у меня не хватит смелости, чтобы потребовать отчёта у этого «сынка богатеев»?