История тишины от эпохи Возрождения до наших дней - Корбен Ален - Страница 4

Находясь в Шартре, он посещает женский монастырь святого Павла. «В тихих коридорах виднелись спины монахинь, пересеченные белыми треугольниками накидок, слышалось пощелкивание больших черных четок на медных цепочках, стукавшихся о подвешенные к поясу связки ключей».

Тишина также является неотъемлемой частью литургии. Дюрталь чувствует это, наблюдая за мальчиком, прислуживающим в церкви, — его движения следуют ритму таинства. «Служба продолжалась медленно, поглотившись приземленным молчанием присутствующих. Мальчик, еще более напряженный и настороженный, чем прежде, позвонил, и словно сноп искр брызнул под дымовыми клубами свода; и за коленопреклоненным министрантом, одной рукой державшим ризу священника, склонившегося над алтарем, тишина стала еще глубже»[35].

Мест, где обитает тишина, немало, и мы не станем здесь перечислять их все. Упомянем, в частности, тюрьму. Эдмон де Гонкур, в чьей памяти навсегда остался образ его брата Жюля, умершего в состоянии афазии, показывает во второй части своего романа «Девка Элиза», как тюремное заключение разрушает личность. На последних страницах «Постороннего» Альбер Камю развивает ту же тему. Оберман, герой одноименного романа Сенанкура, проводит круглые дни в библиотеке, пытаясь преодолеть тоску, которая охватывает его в Париже. В библиотеке, признается он, «среди таких же молчаливых людей, как я, мне спокойнее, чем в шумной толпе, где я чувствую себя одиноким». В тихом дворе библиотеки есть скульптуры. «Выходя на улицу, — продолжает Оберман, — я почти всегда останавливаюсь хотя бы на четверть часа перед этими молчаливыми фигурами»[36].

Вернемся к роману Жюльена Грака «Побережье Сирта». Как мы уже отмечали, в этой книге передано множество оттенков тишины. Адмиралтейство — крепость, в которой живет, томясь от скуки, главный герой, — находится в жалком состоянии. Этой полуразрушенной постройкой владеет безмолвие, которое приравнено к «высокомерной враждебности». Это свойство все более явно проступает по мере развития романа. «В тишине своих пустых казематов и коридоров, спрятанных, как галереи шахт, в глубокой каменной толще, крепость, избавленная от безразличных взглядов, вновь обретала реальность сновидения»[37].

Палата карт, столь детально описанная автором, — сердцевина этой тишины. В начале романа безмолвие этого помещения сравнивается с безмолвием монастыря, однако герой «беспокойно всматривался в тени, как если бы в монастырской тишине неосознанно подстерегал какую-то таинственную, бодрствующую силу». Рассматривая карту, он слышит исходящий от нее «легкий шелест», который «наполняет собой эту закрытую комнату, тихую, как западня». Палату карт с ее гнетущей атмосферой автор называет «хранилищем тишины». Именно тут вызревает решение подойти на военном судне, носящем имя «Грозный», к берегам противника, хотя с его стороны уже давным-давно не наблюдалось агрессии. Повествователь, выступивший инициатором вторжения, возвращается после этой операции в «ватную тишину» кабинета, который он занимал в отсутствие коменданта крепости; далекий шум морского прибоя, «как жужжание пчелы, будил затворническое безмолвие»[38]. В молчании крепости никуда не деться от тягостных размышлений о поступке, к которому оно же само подтолкнуло героя.

Пространство и заполняющие его звуки оказывают на человека сильное воздействие. На тонком уровне они влияют на наше поведение и образ мыслей — это отмечали многие писатели, возвращаясь к теме тишины снова и снова. Описание места действия напрямую отражает внутреннее состояние автора. В этом отношении трактовка темы природы очень показательна и значима в книгах, поскольку через изображение природы писатель пытается передать тишину.

Некоторые звуки, как отмечает Морис де Герен, имеют свойство усиливать и подчеркивать тишину и придают пространству дополнительный объем. «Тогда во внутренней тишине души начинают говорить, ухватившись за нить ассоциативных связей, наши воспоминания». 14 августа 1883 года «все небо закрывает широкий занавес, неподвижный, без малейшей складки [...], — пишет этот поэт, — и тишина доносит до слуха все звуки, что рождаются вдали: песню крестьянина в поле, детские возгласы, щебет птиц и мычанье домашнего скота, лай собак. [...] Тишина необъятна, и я ловлю голоса милых сердцу воспоминаний, плывущих ко мне из прошлого»[39].

В одном из своих стихотворений Леконт де Лиль воспринимает как молчание льющийся с неба свет: «Молчание небес, струись же светом к нам!»[40]. А Стефан Малларме, напротив, призывает «туманы дымные», чтобы установилась тишина: «Туманы дымные, восстаньте в мутной сини, / Промозглым рубищем завесьте небеса»[41]. Неразрывную связь тишины с миром природы особенно глубоко осмыслял Генри Дэвид Торо. «Человеческая душа — молчаливая арфа в оркестре Бога»[42], — писал он. Бродя по лесу или прогуливаясь в сельской местности, он замечает, что «звук — почти то же самое, что тишина; он подобен пузырьку на ее поверхности, который тут же лопается. [...] Тишина изъясняется звуками, и мы улавливаем эти звуки благодаря их контрасту с ней. В зависимости от силы этого контраста и от того, насколько звуки углубляют тишину и делают ее более ощутимой, мы способны расслышать в них гармонию и мелодию»[43]. Это наблюдение подводит Генри Торо к выводу: «Тишина — единственное, к чему стоит прислушиваться». Она, «подобно почве, глубинна и плодородна». Стремясь передать свою мысль точнее, писатель указывает на связь тишины с сеном и сопоставляет ее по текстуре с мхом. Торо отправился в амбар и, сидя там «в хрустящем сене», почувствовал, что шорох сена делает тишину заметнее. В своей «Естественной истории штата Массачусетс» он пристально изучает мхи и пытается осмыслить их особую красоту, обусловленную тем, что жизнь мхов «скромна и пропитана тишиной»[44].

Поселившись в Уолдене, окруженном лесами, Торо осознает ценность каждого прожитого там дня, ведь он может прислушиваться к едва уловимым звукам, которые обнажают тишину и создают ее. Тишина становится тишиной, только если в нее деликатно вкрапляются звуки природы — щебет птиц, кваканье лягушек, шум листвы. В Уолдене за тишиной не нужно далеко ходить, ведь она повсюду. А вот «для встречи с тем, кто пребывает в каждом из нас, чуть выше нас», — необходимо самому хранить молчание[45].

Схожей точки зрения придерживался Макс Пикар. «Все, что есть в природе, — пишет он, — исполнено тишины и является ее источником». Всякому времени года присуща своя особая тишина, и оно «рождается из тишины предшествующих месяцев». Зимой «безмолвие зримо, мы непосредственно видим его глазами», а весной оно превращается в зелень листвы и живет во всех растениях[46].

Режиссеры кино вглядываются в тишину повседневности и пытаются запечатлеть ее в кадрах. Николас Клотц полагает, что по-настоящему хорошие фильмы хранят в себе молчание, а «хранить молчание, — добавляет он, — это совсем не то же самое, что молчать». По мнению Клотца, большинство современных фильмов как раз молчат и крайне мало таких, которые хранят молчание. Безмолвие «стояло у истоков Вселенной», но сегодня оно пугает людей[47]. Жан Брешан со своей стороны определяет тишину — ту, которую он назвал бы совершенной, — как «непрерывность мягкого звучания, обволакивающий пространство уютный шум» и «журчание дня». С его точки зрения, тишина имеет пространственное измерение, это «приятный шорох, легкий, скользящий, не обрывающийся» и не имеющий источника.