История тишины от эпохи Возрождения до наших дней - Корбен Ален - Страница 3

В XX веке стоит отметить фигуру романиста Жоржа Бернаноса, который был буквально одержим стремлением к тишине, детально ее анализировал и пытался запечатлеть в своих произведениях. Эта тенденция особенно ярко проявляется в романе «Господин Уин». Сама сущность тишины, обитающей в комнате главного героя, отражает нрав этого «гения пустоты», бездны и зла, «наставника в познании небытия», «педераста душ», настоящего чудовища. В книге Бернаноса тишина указывает на отчаяние и безысходность. Безмолвием окружена смерть персонажа, которой предшествует долгая агония.

Когда молодой Стини впервые оказывается в комнате господина Уина, его тотчас поражает «удивительная тишина, которая словно бы колыхалась, медленно вращаясь вокруг невидимой оси». Стини «казалось, будто тишина, подобно воде, омывает его лоб, грудь, ладони». Потом он слышит гул голосов, вдалеке кто-то плачет. «Тишина не разбилась вдребезги, но постепенно вытекла из комнаты. У себя за спиной Стини почувствовал почти неуловимый трепет — пока еще не шум, но предвестие шума».

Господин Уин рассказывает об умирающем Ансельме, хозяине дома, где он живет. «Он говорил спокойно, размеренно, голосом негромким и глухим, и Филипп [Стини] ощутил, испытав при этом смутный страх, как прежняя тишина снова сгущается вокруг них — живая тишина, которая поглощала лишь самую грубую часть шума и была прозрачна, полна звуков*. По сути, сам господин Уин и есть безмолвие, отравляющее умы, извращающее инстинкты. Со всей очевидностью это проявляется в момент его смерти: «Дыхание господина Уина не нарушает тишины тесной комнаты, но наполняет пространство степенностью, что сопутствует смерти». Герой признается: «На протяжении всей своей одинокой жизни [...] я только и делал, что говорил, лишь бы не слышать самого себя». Его слова складываются в тишину, от которой в этой комнате некуда деться и которая «населена еще не произнесенными словами — до Стини доносится их посвист, хрип и копошение где-то в темноте, будто из змеиного гнезда». Умирая, господин Уин еле слышно смеется, и его смех «на малую толику выныривает на поверхность безмолвия»[24].

Ведя речь о тишине комнат, необходимо не только учитывать обстоятельства жизни того или иного персонажа и его тяготение к уединенности, склонность к одиночеству, желание отгородиться от мира, а также проникновение в тишину шума снаружи. Важно, помимо этого, обратить внимание на обстановку в комнате, на предметы и людей в ней, ведь между ними и тишиной складываются особые отношения.

Безмолвные предметы, наполняющие пространство, говорят с нами на «языке души, существующем за пределами слов»[25]. «Каждый предмет, — пишет Макс Пикар, — отсылает нас к чему-то гораздо большему, нежели обозначающее его слово. Только в тишине человек может осознать эту неявную сущность предмета. Показательно, что, впервые увидев что-либо, мы естественным образом замолкаем. Это молчание — наша реплика в диалоге, происходящем на уровне, который глубже и древнее слов и ощутим в каждом объекте; своей тишиной человек воздает должное вещам и явлениям, с какими соприкасается»[26]. Всякий предмет «обладает даром речи, — утверждает Жорж Роденбах, — и выражает свою суть сокровенным молчанием, смысл которого собеседник безошибочно улавливает». В поэзии Роденбаха открывается целый мир объектов, беседующих с нашей душой на языке тишины. Таковы «хрупкие оконные стекла, за которыми тишь комнат», и по воскресным дням в раме деревянных переплетов прохожий видит лица женщин и их взгляды, обращенные на пустоту и тишину; таково зеркало, «сроднившееся с домом», и старые сундуки, и «задумчивая статуэтка, изгиб чьей бронзовой спины поет мелодию молчанья». Грезы плывут, подобно мыльным пузырям, и «притихшая комната играет с ними». С наступлением темноты слышно «лишь лампы хмурое ворчанье». В восприятии Роденбаха пространство комнаты «источает тишину средь замерших вещей». Оно пронизано «безгрешной чистотой молчанья».

На языке тишины разговаривают и другие предметы: светильник в изголовье кровати, старинные портреты, с которыми поэт зачастую ведет «безмолвную беседу», аквариум с рыбками — «прозрачный дом», отгородившийся от внешнего мира своими стеклянными стенками, и украшение из жемчуга, «существо без сути». Для Роденбаха цвета, впитавшие в себя тишину, — это серый, белый, в связи с которым возникает образ лебедей в каналах Брюгге, а также черный, отсылающий к черноте ночи. Поэт пишет:

А по вечерам «тайны выскакивают наружу, не разглашая себя»[27].

Итак, вещи обращаются к нашей душе на языке безмолвия, а тишина всегда оставляет за собой право войти в ее пространство. Именно тишина наделяет предметы особым ореолом, делает их живыми, одушевленными, очерчивает вокруг них «контур, отделяющий бытие от небытия» и похожий на «тончайшую вибрацию произнесенного тишиной слова».

Не все обладают чутьем к тишине. Дети в этом смысле отличаются чрезвычайной тонкостью восприятия, материнское присутствие состоит для них из молчания. По словам Макса Пикара, «ребенок — как холм, по склону которого взбирается тишина. [...] В детских словах гораздо больше молчания, нежели звуков»[28]. Для многих кинорежиссеров тишина — одно из основных действующих лиц. В фильмах Филиппа Гарреля ребенок создает вокруг себя поле тишины[29].

Макс Пикар рассуждает о «плотной тишине» мира животных. С его точки зрения, животные «делятся с человеком тишиной. [...] Они всегда приносят тишину и расстилают ее перед нами». Каждое животное — это «один из обликов, принимаемых тишиной». Однако молчание зверей тяжеловесно и монолитно, как каменная глыба. Оно «словно стремится преодолеть инерцию и в диком порыве вырваться на волю, но увязло в материи»[30]. Среди всех животных особенно выделяются тут кошки — и кинематограф всячески обыгрывает это их качество, — они воплощают в себе тишину.

Молчание обитает в храмах и монастырях, и оно там иное по сравнению с пространством дома. «Собор воздвигнут на тишине», — пишет Макс Пикар. И далее: «Романская готика — это особая разновидность плоти тишины». Возникает впечатление, что «уже самим своим существованием собор взывает к бытию безмолвие и создает из него стены, города, людей». «Собор — это высеченная из камня тишина», которая «составляет его суть»[31].

Герои книг Гюисманса — а особенно романов, где персонаж претерпевает трансформацию, ярким примером здесь служит Дюрталь, — постоянно ищут тишину и пытаются укрыться внутри нее, их зачаровывает молчание «пустынных соборов и погруженных в сумрак колоколен». Дюрталь живет в Лурде, он отвергает неказистую базилику современной постройки, предпочитая ей старую заброшенную церковь: «В эту безмолвную, освещенную скупо и робко, уютную церковь редко кто заходил, и какое же это было наслаждение — оказаться под ее сводами, вырвавшись из потока лурдской толпы! Несколько женщин молча и неподвижно молились перед распятием; всякий шум растворялся в тишине»; герой ведет с Пресвятой Девой «в тихом сумраке беседу долгую и задушевную»[32].

Дюрталь решает переехать в Шартр из-за знаменитого собора, который он воспринимает как вместилище тишины. Когда он впервые оказывается в соборе и спускается в крипту, его ожидания оправдываются лишь отчасти: «Стал раздаваться стук деревянных башмаков, потом приглушенные шаги монахинь; настала тишина; потом несколько человек нарушили ее, высморкавшись, и все окончательно стихло»[33]. Сидя у себя в кабинете, окна которого выходят на соборные башни, и все еще находясь под впечатлением от величия постройки, Дюрталь слышит «только крики ворон да башенные часы, с расстановкой отбивавшие время в тишине пустынной площади. Там же, у окна, стоял и его письменный стол; там Дюрталь молился, мечтал, делал выписки». Он предпочитает «работать в провинциальной тишине, чем в парижском гвалте». Герой остается в Шартре довольно долго — его удерживает здесь молчаливая красота собора, хотя ему и кажется, что тишина под этими мощными сводами могла бы быть более глубока. Потом, когда Дюрталь покидает город, он тоскует именно по «безмолвию и пустоте собора»[34].