Черноокая печаль (СИ) - Солнцева Зарина - Страница 9

Ну и пусть я не гордая, мне главное до Белоярска добраться. А там я его на родном языке и пошлю его обратно…в его Чужеземье!

Скромно усевшись на краюшек половицы приковоной к телеги, стала расматривать как его подопечные грузят мешки да сундуки. А сам важный пан купец коршуном над ними смотрит и все поцокивает языком, ругаеться то на одного то на другого. Те ему в лицо помалкивают, но стоит Каришу увернуться спиной, как у них вмиг язык развязываеться.

Чудные такие, что они, что наши. Наречие разные а лицемерие одно и тоже. Кто-то пронил сундук на землю зацепившись плечом за другого, что нес мешок. В итоге ткань мешка распоролось и зерно, золотимтыми, крупными горошиными потекло по земле. А сундук жалобно скрипнув треснул с боку, отткда посыпалась черная муть, чем то похожая на маленькие зернышки размером с песчинки.

Узрев это Кариш посерел от гнева двинулись на них, крича и размахивая руками. А те олухи от горя обвиняя друг дружку и вовсе принялись драться. На зррелище повылазили с постоялого двора все обитатели да работники поглядеть. Под общий крик и гам, я не сразу сморозила, что из дома раздаеться женские крики.

Пока на порог вихрем не вылетел крупный мужик с русыми волосами до плеч. Растерянный, в одной рубахе, без штанов и босой.

— Там роженица. Повитуха нужна!

Но народ ликовал от драки, не обратив ни на что внимания. Пока не раздался мощный звериный рык. Все затихли мгновенно. У русоволосого выступили клыки. Не человек. Перевертыш. Должно быть, волк аль медведь.

Драчуны так и замерли, повалив купца, потому как в распале драки утянули и его в замес.

— Повитуху сюда, живо!

Рявкнул он, и местные переглянулись с опаской.

— Так… Феврония в соседнее село ушла. Там жена кузнеца рожает.

Тихонько пролепетал кто-то сбоку. А я тихонько затаилась на месте. Не лезу я с недавних пор не в свои дела, помогая люду направо и налево. Хватит, допомогалась.

— Так она целительница! — неожиданно громко фыркнула грудастая подавальщица, с которой Влас исчез на конюшне. Вот тебе и прилетело, Наталка. — Я видала, как рану лечила солдату вчера!

Не успела я и пискнуть, как русоволосый ухватил меня за шкирку, как нашкодившего котенка. Потащил на постоялый двор.

Дотащив до роженицы, толкнул вперед, а сам назад на два шага отошел.

Тут уже назад не сдать, у молодки воды отошли. Куда уж там тянуть, придется принять роды.

Бросила ему принести всё, что надо, и засучила рукава платья.

Восемь лун и две семицы — не самый лучший срок. Но и не таких спасали. Главное — не мешкать.

— Слышь, а ты точно повитуха?

Неожиданно поинтересовался этот рыжеволосый, лохматый мужик, что восседал возле роженицы. Ну как восседал, она его крепко держала. Чтобы не убег.

— Нет. Я целитель.

Моей холодностью и раздражительностью можно было лед резать. Но он как-то не допер. Блаженный, что ли?

— Не похоже что-то. Точно целительской науке обучена?

Прищурился, подавшись вперед. И глазеньки эти голубые так свысока глядят, что так и зачесалась рука затрещиной его одарить.

— А ты точно не желаешь самому принять роды?

Предложила я, раз мы такие «опытные», да на истинных целителей насмотрелись.

— Я?

Подавился воздухом рыжеволосый, распахнув голубые, как летнее небо, глаза, и тут же яростно помотал башкой. Одарив улыбочкой в конце.

— Да нет. Ты целительница, тебе роды и принимать.

Убежать вздумал, паршивец! Да только кто ему дал?

— А куда ты это намылился, папаша?

На сей раз за локоть ухватила его я. Едва ли усадила на место. Огромный, как горище.

Нахмурив светло-каштановые брови, он тут же недовольно фыркнул.

— Да не отец я дитя. — Раздражённо повел плечом, опять подрываясь на ноги. — Вот он, — ткнул подбородком на лежавшего чуть поодаль без сознания мужика на полу, — отдыхает!

Только не было мне до него дела. Сейчас главное роженице помочь. Все шло привычно, как и всегда. Рожениц на моем веку было предостаточно. Война войной, а дела плотские никто не отменял. Да и Матриша оказалась для нас хорошим учителем. Она хорошая повитуха.

— Так я пошел.

Неожиданно бодро проговорил рыжеволосый и решил сделать ноги. Да меня одну с роженицей бросить. И я бы справилась, не впервой. Но чисто из вредности решила преподать ему урок.

На целительницу я, видите ли, не схожа!? Умник!

— А ну стоять!!!

— Аааа!

Рявкнули мы с роженицей обе. А светловолосая роженица и вовсе для надежности ухватилась за его широкую лапищу. И то правда, пущай пострадает маленько.

— Тебя как звать-то?

Поинтересовалась я, устроившись на коленях удобнее меж ее ног. Просидеть здесь придется долго. Бывают, кто быстро разрождаются, а бывают, кто до ночи или слейдушего утра.

— Меня Третьяк.

Фыркнул голубоглазый незнакомец, и я тут же раздраженно повела плечом.

— Не тебя, дуралей.

— Ляля… — прохрипела на выдохе роженица. И снова закричала: — Аааа!

— Что ж, Лялька, поработать тебе сейчас придется. Ты главное не бойся и дыши, поняла меня? Вот и умница. Дыши и, когда я скажу, попробуй ребеночка вытолкнуть. Ну-ка вдох-выдох, вдох-выдох, вдох. Тужься!

— Ааааа!

Сконцетрировавшись полностью на бедняшку, пытаясь нащупать ее душевную ниточку боли, я ухватилась мысленно за нее. В родах тут вообще дело тонкое. Сильно зажимать эту нить нельзя, иначе она перестанет тужиться и дитя толкать, и то задохнется в утробе матери. Но если боли невыносимые, чуточку можно зажать.

Мера — глава всего, только если меня постоянно будут отвлекать, я, возможно, ее перешагну. И тогда быть беде!

— Вот тут всё… что велели принести.

Вот как они сейчас. Сцепив зубы от раздражения, я сдержанно кивнула им. Снова прикрыв глаза и мысленно пытаясь отыскать упущенную нить. Попутно раздав поручения.

— Хорошо. Уберите всех отсюда, что бы не мельтешили пару часов по таверне.

— Поняли.

Фыркнул мужик, а сами сидят и дышат мне в спину. Вот ведь олухи!

— Брысь!!!

Все рванули на выход, и наш рыжий знаток в целительном деле за ними, но Лялька не была готова его опустить. И я даже смекнула почему. Это особенно встречалось у детей. Мы еще на фронте заметили, если зашивать или исцелять их в одиночестве, у них от страха боль сильнее кружит голову. А если кто сильный рядом, как будто делишься болью с ними.

У нас в полку кузнец был — дядя Моша. Высокий, волевой старик, походил на перевертыша. Так мы его звали, когда детишек лечили, он их за ладошку ухватит, и они плакать переставали. Верили, что он своим молотом все зло истребит. Жаль, что это ему самому не помогло. Сгинул он в битве.

— Куда?! — рявкнули мы с девахой вместе. И рыжеволосый, недовольно поджав губы, усадил свой зад на место.

А у меня все понеслось. Кругом. Как оно и должно быть. Как и бывало много раз до этого.

— Аааааав?!

— Тужься!

— Давай, Лялька! Не спи, ты нужна своему ребенку! Давай, милая, еще немножечко.

— Не могу!

Только в конце я просчиталась, сильнее надавила на ниточку, мимолетно задев узел, что вел ко сну. Она начала засыпать. Черти!

Я принялась на нее кричать. А мужик и вовсе побледнел. Но не растерялся, принялся ее похлопывать по щекам и трясти.

Не помогло, пришлось «уговаривать» ее. Тяжело было оставить малый таз без присмотра. Здесь бы повитуху, но ничего, справлюсь. Вошла в ее сон грубо, возможно, пару дней бессонница мучить ее будет. Да по-другому нельзя.

— Ты можешь, милая. Силы у тебя есть…

И смогла ведь! Какого богатыря родила! Крикливого. А голубоглазый-то вроде задом отполз назад, а сам нос свой любопытный в сверток с младенцем сует.

Смешной он такой.

Вроде и грозный мужик, а ведет себя как мальчишка.

Прогоняю его на улицу, а сама берусь за послед. Хватит ему на сегодня геройств, насмотрелся. Начувствовался. А то сейчас и его придется в чувства приводить.

А он и не спорит, уходит почти вприпрыжку.