Черноокая печаль (СИ) - Солнцева Зарина - Страница 7

Я, конечно, мало родящих баб на своем веку угледел, но, кажись мне, не такого цвета должны быть воды.

— Ааааа!

— Ты чего, Ляль?

— А-а-а-а!

— Ты чего, Ляль?

Глупо хлопая глазами, он уставился на нее, будто корни пустив к месту. Сидит, глазами хлопает, будто не он в этом виноватый!

— Ты…

— Ааааа!

— Рожает она, идритить твою налево!

Не выдержал да рявкнул я, зарядив ему затрещину, да с силой просчитался, и мужика, кажись, отрубило. Вот те на…

— Ма-мо-чка…

Завыла белугой молодка, осев на колени и тяжело дыша. По щекам текли слезы, морщась от боли, она глянула на меня с мольбой.

— Молю…пожалуйста…сделай…целителя…позови…

— Ох, едрена вошь!

Тихо выругался я и подбежал к ней. За спиной заскрипели половицы на лестнице. А вот и Мироша, чтоб ему икалось, накаркал, сволочь, с утра пораньше!

— Чего тут у вас ор да стоны?!

И чуть не споткнулся об тушку этого пьянчужки. На меня поднимает выпученные глазища, будто виной всему я. А мне звереть охота, да нельзя. Молодка в схватках хватает меня за руки и не отпускает.

— Аааааа!

— Рожает она, не видишь?!

— А от кого?

— Ты пришибленный, черт возьми?! — сдают у меня терпения и спокойствия. — От него.

Качаю головой на бессознательно валявшегося на полу мужика.

— Целителя найди. Быстро.

— Щас.

И убежал. А меня оставил с болезненно орущей бабой. А она уже скулит от боли, меня ногтями за плечо ухватила и как завыла.

— Ма-мо-чка!!!!!

Ух ты ж черт… И я вроде не трус. Воевал. Охотился. А тут бы с удовольствием убежал вслед за Мирошей. А то и грохнулся в обморок за этим козлом. Но кто меня отпустит?

Будто учуяв мои малодушные мысли, роженица хватает меня покрепче. И я готов орать вместе с ней.

— Ты это потерпи.

Прошу ее, а она с болью орет. Ненавистно так.

— Ненавижу мужиков!!! Все ваше кобелиное племя!

Опровергнуть ее слова язык не поворачивается. Чего уж там, заслужили.

— Вот она!

В залу врывается Мирон с женской фигурой, укутанной в добротный военный плащ. Потянув узелки на груди, незнакомка сбрасывает вещь с плеч и отпускается рядом со мной на колени перед светловолосой.

— Какой срок?

— Восемь лун и две семицы… Ааа!!!

С надрывом прошептала бедняжка, не отпуская моей руки. А я вот недоверчиво так уставился на поветуху эту. Молодая совсем, зеленая. Дите, одним словом. Куда ей роды принимать?!

— Чего ж ты, сестренка, еще две семицы не дотерпела?

С легким укором поинтересовалась чернявая, раздвигая роженице колени и устроившись меж них.

— Мужу… свекровь… накапала, что не от него дитяяя! Ааааа!

— Слышь, а ты точно поветуха?

Фыркнул я на девку, не утерпев. И меня в тот же миг полоснули холодным взглядом черных очей.

— Нет. Я целитель.

Сказала ровно, без шуток. Но язык-то мой снова не утерпел.

— Не похоже что-то. Точно целительской науке обучена?

Прищурился, подавшись вперед, а она на меня как посмотрит. И уста тонкие в издевательской улыбке надломит.

— А ты точно не желаешь самому принять роды?

— Я?

Подавился воздухом, и крепкая хватка роженицы лишь усилилась на моем предплечье. Все мое любопытство улетучилось молниесно.

— Да нет. Ты целительница, тебе роды и принимать.

Бодро проговорил и давай соскребать с себя стальную лапищу рожающей. А фиг тебе, Третьяк! Не успел я избавиться от одной женской руки, как меня за другой локоть ухватила другая.

— А куда ты это намылился, папаша? Держи ее давай за руку! И воды мне теплой приташите, да ткани чистой! Про самогону не забудьте.

Последнее уже прилетело Мирону.

— Да не отец я дитя. — раздраженно повел плечом, опять подрываясь на ноги. — Вот он, — ткнул подбородком на эту скотину, — отдыхает!

А она и не глянула, задрала юбку роженицы и принялась там что-то колдовать. Благо хоть не обнажив все женские прелести, а то я бы не выдержал. Впечатлительный я у матушки медвежонок.

— Так я пошел.

— А ну стоять!!!

— Аааа!

Рявкнули обе. Я растерялся, и крепкая рука снова ухватила меня за запястье. Да откуда в ней столько силищи?! Хрупкая на вид.

— Тебя как звать-то?

— Меня Третьяк. — резво отрапортовал я, за что получил очередной острый взгляд. Злюка прям какая-то.

— Не тебя, дуралей.

— Ляля… — прохрипела на выдохе роженица. Мне аж жаль ее стало. Пока она снова не сжала мою руку до хруста. — Аааа!

— Что ж, Лялька, поработать тебе сейчас придется. Ты главное не бойся и дыши, поняла меня? Вот и умница. Дыши и когда я скажу попробуй ребеночка вытолкнуть. Ну-ка вдох-выдох, вдох-выдох, вдох. Тужься!

— Ааааа!

Тут как раз прибежал и Мирон, с еще парой мужиков. Кажется, они работают на этом постоялом дворе, и подавальщица грудастая замелькала за их спинами. Ну наконец-то, меня спасут!

— Вот тут всё… что велели принести.

Шепнула боязливо один из них и поставил всё по правую руку от черноокой целительницы.

— Хорошо. Уберите всех отсюда, чтобы не мельтешили пару часов по таверне.

— Поняли.

Фыркнул мужик, да только так и прирос к месту. Пока она не фыркнула громко на них.

— Брысь!!!

Все рванули на выход, и я за ними, но меня опять жестоко осадили задом на пол.

— Куда?!

Рявкнули девки хором.

Рубаха затрещала по швам под хваткой этой Ляльки. Валес, неужто дочь кузнеца?! Или медведи потоптались в ее предках?

— Мирош?!

Шепнул я умоляюще другу, узрев его вихрастую русую голову у дверного проема. Тот лишь обнадеживающе на меня глянул, да шепнул губами: «Держись, брат!».

Вот ведь гад, а?!

— Аааааа?!

— Тужься!

— Давай, Лялька! Не спи, ты нужна своему ребенку! Давай, милая, еще немножечко.

— Не могу больше!!!!

Плакала светловолосая, и я рядом с ней тяжко сглотнул. Да чего же паршивое чувство — сидеть и ничем не быть в состоянии помочь.

От вселенской обиды и беспомощности я потянулся ногой по полу и шмякнул носком сапог ее муженька по ребрам. И еще раз. Падлюка, довел бедняжку. И в обморок упал, сволочь!

Внезапно хватка на моей руке ослабла, больные стоны прекратились. Что-то неспокойное засвербило внутри, скосив взгляд на Ляльку, я узрел ее спящую.

А всё так должно быть?!

— Лялька?! Не смей спать! Слышишь меня? Дитя задыхается в тебе! Проснись!!!

Рявкнула целительница, и меня как будто кипятком ошпарило. Схватив светловолосую за плечо, я не щадя сил потряс и даже слегка похлопал по щекам.

— Ляля, ты чего удумала?! Просыпайся?!

— Аааааа… — прохныкала она от боли, и по щечкам поползли по-детски крупные горошины слез. — Оставьте меня в поооокое… не…могу…я…не могу. Устала…спать…хочу…спать…

Да мать моя, ведьмедица! Как это спать?!

У меня у самого поджилки трясутся, а ей спать хочется. И главное, что светлые ресницы и вправду начали смыкаться.

Пока я недоуменно хлопал глазами, не понимая, что сделать. Но отчаянно слыша, как сердце младенца учащает биение, как при удушье, повитуха подползла к голове Ляльки.

Прижала окровавленные пальцы той к виску и заговорила тихо и ласково, как мать к ребенку.

— Нет, милая, ты можешь. Можешь. Чувствуешь, силы появляются. Льются горячими ручейками. Ну же… еще немного осталось. Давай, золотка, поднапрячься. Тужься. Еще раз.

И дивное дело, Лялька открыла помутневшие от боли глаза и, несмотря на капельки пота, скатившиеся по лбу и слезы по щекам, неожиданно твердо прохрипела.

— Да… я смогу… Я… Аааааа!

— Еще раз, Лялька!

И та упрямо продолжила.

— И еще раз.

Детский крик младенца озарил пространство. Облегченный вздох покинул мои легкие. Да, слава тебе, Валес!

Достав нож из-за пояса, целительница макнула лезвие в кувшин с самогоном и перерезала пуповину. Окрававленный комок принялся дрыгать крохотными ножками и ручками в воздухе. Мелочь такая, да крикливая.

Ополоснув дитя в теплой воде, черноокая ловко обернула того в пеленку.