Черноокая печаль (СИ) - Солнцева Зарина - Страница 33

— Ну ты ж так просила… Я не удержалась. — хмыкаю я, закатав глаза. — Да и потом, зачем мне это?

— Ну хотя бы перед теткой Властой прислужиться! — разводит она руками, пытливо рассматривая меня, такую уставшую от всего и вся. К Третьяку хочу под бок, чтобы он пожалел, обнял, накормил чем-нибудь вкусным. А то мне сегодня снова досталась объедки каши, и без мяса!

— Это вряд ли бы помогло… — тяжело вздыхаю. — Да и потом, чую я, мы с ней не поладим при любом раскладе.

Медноволосая хмыкает понятливо, слегка злобно. И, упираясь руками в ворс ковра чуть позади себя, откидывается назад.

— Она похлеще Грома порой всыпить может. И розгами не стесняется пользоваться.

Тут она морщится, дернув плечом. Будто получала она этими самыми розгами. И не раз.

Давно я ни с кем так не толковала. Оттого стараюсь не напирать сразу с вопросами. Но и о главном пораспрошать. Целитель во мне пробуждается сразу.

— Ты лучше скажи мне, краса моя неземная, на кой ляд ты себя отравой обрызгала? Аль умереть захотлось? К предкам собралась?

— Что, и вправду могла того…?

Испуганно сжимается, глядя на меня во все глаза. Я, конечно, не знаю, как яд на беров действует. Думается мне, что побольше его надобно, дабы такую сволочь осилить, но ей говорю другое. Чтобы впечатлилась.

— А ты как думала?

— Да я вообще… — отводит взгляд, прикусив губу. — Не хотела, чтобы так. Еще и торговец этот… Бес проклятый, поймаю в следующую раз, руки поломаю и язык оторву. «Красивая дева»… Белла… тьфу, как ее там…

Копирует она мужской тон и говор, присущие торгашам.

— Белладонна. — подсказываю ей. — Что ж ты, глупая такая, повелась, а? Неужто мамка с папкой не учили красавку в лесу от других трав отличать? Да не трогать ее, не то уж там в глаза сок капать?

— Ну так учили они меня… Откуда же мне было знать, что это красавка?

— А по запаху, по виду? Ты же медведица!

— Ну и что, что медведица? — обиженно тянет она, поднимая подбородок вверх. — Мало ли какие травы можно и нельзя, а целебные травы все чутка ядовиты. Он еще, паршивец такой, слово мудреное придумал. Белла… тьфу… Утоплю грека!

— Так она на заморских берегах называется. — Упираю я локоть в колено и подбираю им подбородок. — Там и вправду бабы ее сок в глаза льют да щеки смазывают. Только ничего путного из этого не выходит. Умирают многие. Не трогай никогда. Усекла?

— Усекла. — Понуро соглашается и тут же бросает на меня хитрющий взгляд. — Слухай, а тебе откуда все эти премудрости ведомы? Неужто бывала на дальних берегах?

— Я нет. Но бывалых знала. Да и в книгах, бывает, умную мысль найти можно.

— Так ты еще и грамотная! Читать умеешь?

— Умею. — Киваю ей. И она еще сильнее зажигается.

— Научишь?!

Смотрит на меня как на птицу Ару, не иначе. А я на нее гляжу, и слезы на ресницах дрожат. Она же вылитая Стаська. Такая же заводная. Озорная. Задорная, как огонек.

И сердце крошится в груди. Чувство вины захватывает. Оттого, что я такая неблагодарная, тут сижу и маюсь, оплакиваю себя. Живая. Среди живых. Познав робкие ростки чувств к мужчине. А они мертвые, под толщей земли. Стаська о муже грезила. Как и все девки, мечтала о доме, детках.

Я помню, что она дочке имя придумала. Дивное такое… Не припомню. Сейчас… Точно! Весна! Девчонки над ней смеялись, а она лишь фыркала.

А теперь не будет Весны.

— Эй, ты чего ревешь? Не хочешь учить — не надо! Обойдусь и без чтения… — Мою руку накрыла девичья крепкая ладонь и крепко сжала. — Не плачь, а? Ну ты чего, Наталк?

— Нет, я… Ну… Просто… Вспомнила… — Вытираю поспешно слезы. — Научу, конечно, научу… читать.

— А чего вспомнила, что сразу в слезы-то?

— Сестру. — Отпустила я взгляд на свои руки.

— Аааа. — Понятливо кивнула девчонка, хотя вряд ли осознала мою печаль и грусть. — Так ты не реви понапрасну. Третьяк вернется, и сводит тебя по родным краям. Он хороший. Ты не гляди, что большой и суровый. Он знаешь какой… Он!

— Знаю… — Киваю я с легкой улыбкой. Потому как не чую к ней той самой ревности, что съедает утро. Она так мне его расхваливает, словно младшая сестра брата. — Оттого и вышла за него.

Не совсем-то я и вышла за него. Но это останется меж нами двумя.

— Мда… — Вздыхает она долго, а потом чешет пальцем бровь. — Поднагадил он, конечно, маменьке со своей женитьбой знатно. Одно плохо, он далеко, и расхлебываешь всё ты одна.

— Почему же она так сильно ненавидит мой род?

Робко интересуюсь я. И Агния машет рукой в воздухе, слегка нахмурив рыжие бровки.

— Старая это история, не знаю я всего. А старшие бабы молчат, даже сплетничать об этом не смеют. Да и насчет тебя… Не только твоя людская кровь виновна. Власта — мегера и властная зараза. Управляет всем и всеми, куда дотянется. Сыновьям своим она давно сосватала «добротных», по ее мнению, девиц. Братья отбивались как могли. А Третьяк, как всегда! Красотень такая, взял и уже вернулся женатым!

Вот оно как. Пользуясь болтливостью Агнии, я осторожно задала еще один вопрос.

— Скажи, а девица, выбранная Властой для Третьяка, здесь? В доме?

— Ага, это Красимира, дочь Берислава. Ты, наверное, ее на кухне ведала, ее все Красей кличут, такая с длинными косами с лентами в них, чуть темнее моих. Нарядная всегда, но спесивая жу-у-у-ть. А еще и лицемерка! На виске у нее еще и родинка есть. Вот здесь!

Как это не видала я ее… Конечно, видала. Это же она меня дважды кипятком чуть не ошпарила. И пинала плечом «случайно» тоже она. И ножом чуть палец не отрубила. А я все гадала, чего девица больше все усердствует.

Вот тебе, Третьяк, и невеста! А ты, зараза, клялся и божился! А ведь Мирон тебя предупреждал!

— Эй, да ты чего ты сникла, Наталк? — меня снова потресли за коленку, возвращая из тяжких дум. — Не по нраву она Третьяку, никогда была. Он вообще, считай, последние время с нашими паршивками на виду ни с кем не путался. После того как с Мироном беды-то случилось, так Третьяк и глянуть на них не мог! Так что не серчай, его ты теперь. А он твой. У нас беров это строго. Теперь только до смерти так. Ну или ты убежишь!

Хмыкает она напоследок, довольная своей шуткой. Но тут же суровеет, когда на моем лице не расцветает улыбка.

— Ты же не убежишь?

И я коротко мотаю головой, устало провожу ладонями по лицу. Глаза слипаются. Сил нет их держать открытыми и говорить. Благо, Агния из понятливых. Подымается на ноги, подходит к кровати.

— Ладной, пойду я. Благодарствую, что ли, за помощь, и это… Должной я тебе остаюсь.

— Погоди, Агния. — останавливаю я ее. Как-то страшно ее отпускать, впервые за пару дней с кем-то поговорила нормально. Ну, не считая Ганны вчера. — Мне ничего не говорят про Третьяка. Неспокойно мне за него на сердце. Может, ты знаешь что?

Она застывает на подоконнике. Тихо цедит ругательства под нос.

— Не переживай за зря, Наталк. Он хороший охотник. Весточка сегодня утром пришла. Они на логово вардоса натолкнулись. Сделают засаду, угробят его. И домой. Так что жди на днях мужа.

— Спасибо, — киваю ей, ощутив легкое удовлетворение. — Ты это… приходи завтра вечером сюда. Читать научу.

Робкая улыбка расцветает на девичьих устах. Она словно листок срывается со стебля в тьме ночной, оставив за собой лишь распахнутое окно. И ощутимый аромат чего-то сладкого.

Я опять сплю в обнимку с сорочкой Третьяка. И он даже мне снится. Опять шутит, обнимает и кормит малиной и поцелуями…

Встаю с первой зарей и сразу спускаюсь на кухню. Работа кипит.

Сегодня я, помимо Олены и ледяных глаз Власты, избегаю и Красю. Подмечаю про себя самых спокойных и не вредных баб. Ошиваюсь вокруг них. Не выделываясь. И не привлекая к себе лишнего взгляда.

То и дело ищу очами серебристую макушку и сухую фигуру Ганны по дому среди баб. Или же огненно-рыжие косы озорной Агнии. Но нет… Их здесь нету. А вот молодка у печи так и сидит за шитьем. Грустная и забытая всеми.

Пройдя мимо нее, я чую странное дело. Смертью пахнет. Нет, не совсем ею. А будто она привязана к ней — страдание и боль. А еще что-то вроде запаха молока чую.