Черноокая печаль (СИ) - Солнцева Зарина - Страница 31

— Как, как? — заворчала она. — По-хитрому, конечно. И не напрямую. Тебе надо свою территорию завоевывать, милая, без этого никак. Бер тебя, конечно, подсабит. Но тебе ещё в этом доме детишек рожать. И их защищать тоже. Так что дерзай! Что главное-то на войне?

— Сила…

Неуверенно проговорила я и тут же глянула на свои руки и её. Даже в своей старости медведица явно была куда сильнее и ловчее меня.

— М-да, с этим боги тебя подвели, — цокнула она языком. — Оттого остальные бабы в доме с тобой так плохо обращаются. Чуют, что за космы их не оттаскаешь. Но опять-таки, Наталка… Девка ты у нас бывалая, скажи-ка, что делает мудрый полководец, если сил у него мало?

— Убегает?

— Нет, это нам не подходит. — цокает бабушка Ганна языком. — Если у него есть что защитить? Ну, м? Что сделал князюшка ваш?

— Союзники… — озаряет меня, стоит вспомнить князя — Он нашёл сильных союзников среди перевёртышей, и те обеспечили ему тыл в лесах. И дали время передохнуть нашим войскам.

— Во-о-о-от…

Щелкает она морщинистыми пальцами в воздухе.

— Умом, вижу, Леля наделила. Тебе тоже нужны союзники. Сильные. И среди местных баб. У беров своя иерархия. И среди самок ещё грязнее и беспощаднее борьба за верхушку в ней.

— Где их отыскать-то? — уныло шепчу я, вспоминая всю тяжесть прошедших дней. Никто не помог ведь. Не заступился. Не заговорил.

— Ворог моего ворого — мой друг. Слыхала приказку? — хитро щурится старушка.

— Да… — смутно припоминаю я умную мысль, что когда-то вбивали в наши зелёные, недозрелые головы Матриши. — Но так просто ведь в голову не пролезешь. А они-то думы свои не говорят…

— А ты присмотрись. Подумай маленько. Ну и я подсаблю чем смогу. Главное, нос не вешай, и всё у тебя будет. — Отправив горсть последних фасолей в миску, с тихим хрустом костей старушка встала с табурета, опираясь на свой посох.

— Ой, старая я, старая… Свари-ка мне, милая, отвару для сна что ли? Умаялась я, да только глаз сомкнуть не могу.

Поднявшись на ноги, я слегка пошатнулась, но быстро ухватилась за край стола. Как-то легче стало на душе после этого разговора. Я получила от бабы Ганны того, в чём сильнее всего нуждалась — очень ценного совета. Да доброго слова.

— Не надо трав, я сейчас…

Потянула к виску старушки ладонь. И прикрыла глаза, отыскав сонную нить в её голове.

— Ты спать хочешь. Сильно, ещё немного и уснёшь… На перину… И проспишь до самого рассвета… Безмятежно. Спокойно…

Распахнув очи, я убрала ладонь, робко глянув на старушку. Распахнув глаза, она тут же накрыла ладонью рот, заглушив зевок.

— И вправду, во сон клонит. Пойду я… Благодарствую тебе, невестушка.

— А мне что делать?

Слегка растерянно и непонимающе глянула уже в спину старой медведице, неспешно она ковыляла в сторону двери.

— И ты иди спать. — Махнула она мне рукой. — Только сначала в кладовку заскочи, там ещё одна страдающая. Вылечить-то надобно, а то все глаза проревела, дура такая…

Последнее она заворчала уже в коридоре.

В кладовой?

Ревет?

Нужна помощь?

Ухватив свечу в глинистой чаще, аккуратно окружив пламя ладонью, чтобы от всплеска ветра, гуляющего по отпертым окнам, оно не потухло. Я двинулась к той самой кладовке. Где хранились старые бочки, корзинки, горшки и еще многое другое, включая пыль и паутину.

Дойдя до нужного места и толкнув дубовую дверь, я с опаской переступила порог.

— Эй, есть тут кто?

Неужто старушка надо мной поглумилась? Или я что-то не поняла?

Звать повторно не стала, да и заходить подальше побоялась. Уже собралась уйти, как из дальнего угла раздался жалобный хнык.

— Эй?

Хнык прозвучал повторно, а за ним жалобный тихий плач. Подхватив подол платья свободной рукой, я двинулась на звук быстрее. Около поставленных друг на друге больших пустых бочек в самом углу затаилась молодая девица.

Наверное, младше меня на пару весен. Две темно-рыжие толстые косы мелькнули в свете моей свечи. Она забилась в углу и, обняв себя за колени, тихо ревела, раскачиваясь. Прислушавшись, я почувствовала какой-то знакомый запах. Но не распознала сразу.

— Эй, почему слезы льешь? Что случилось? Ну-ка, глянь на меня?

Уместив свечу рядом на полу, я опустилась перед ней на колени, робко ухватив за плечи. Но она сжалась сильнее.

— Ну же, милая? — ласково проговорила я. — Быть может, помогу тебе чем-то?

— Мне никто… не… поможет…!

Заревела она белугой. И с тихим надрывом в голосе, а еще хныканьем таки подняла личико с коленей.

Мать честная, что с ней произошло?!

Глаза красные, зрачок расширен! Губы распухли, как маков цвет! Потресканые! И лицо у нее распухшее, красное! Я такое только два раза видала. Однажды, когда один мальчуган пыльцой надышался. Так и помер. И на фронте тоже молодца пчела ужалила. Но того Матриша откачала. Научила, как.

Посему я быстро и потянула к ее горлу руку, ощупывая. Дышать-то может? Только оно нормальное, не распухло. Отчего же она такая…

— Я уродина…

Опять шепотом заревела девчонка.

— Тшшшш… — шикнула я на нее и аккуратно переместила руки на слезящиеся глаза. — Болят?

— Ддддаааа. И… уста…

Накрыв руками глаза, я сосредоточилась. Нащупав ниточки, что вели к ним, слегка на них надавила. Боль на время уйдет, но и раскрывать веки она не сможет.

Переместила руки на губы. Мягко, потому как она сразу замычала.

— Тихо. Сиди смирно! — шепотом попросила я. С губами труднее будет. Тут крови еще больше, чем в глазах! И ниточек больше, как бы случайно не защемить. И девку перекосит на всю оставшийся жизни. Ладно уж, потерпит.

Обхватив ее за плечо, я другой рукой беру свечу, подымая ее на ноги.

— Пойдем-ка.

— Не пойду, куда?! — испуганно тянет. — Увидят… Я лучше здесь… Я…

— Хочешь такой остаться навсегда?

Интересуюсь я, откровенно запугивая. Хотя, может быть, и останется. Девчонка резво поднимается на ноги, больно ухватив меня за локоть.

— Я очей распахнуть не могу.

Тихо жалуется мне.

— И не пытайся, — предупреждаю, — пока так надобно. За меня держись. Вот так… Потихоньку. Осторожно, тут порог двери. Вот теперь налево. Потом направо. Снова порог. Вот присядь тут.

Устроив ее на табурет, тут же бросаюсь к печи. Слава богам, есть еще раскаленные угольки. Раздуваю их, ставлю воду на огонь в котельке.

Возвращаюсь к ней.

— Боль из очей ушла… Как ты это сделала?

Интересуется она, ощупывая пальцами свои веки. Но я тут же убираю ее руки от глаз в сторону. От греха подальше…

— Ты лучше расскажи, что ты собой сделала? И правду, как на духу, ну?

— Я… я… — неожиданно девица как-то обмякла. Чуть не упала, я едва ли успела ее поймать за плечи. — Уста жжет.

Достав из шкафа крынку с молоком, налила чутка в пиалу и дала ей попить. А потом и вовсе смазала ее губища маслом.

— Легче?

— Легче?

— Ну так что ты собой сделала?

— Я… я… ничего… дурного не хотела… — как в бреду проговорила молодка, опять пуская слезы, — только… только… понра…виться ему… Чуточку хотя бы! Он же… гад такой! И не смо…отрит на меня…

А я вот чую, как уплывает мое влияние над нитями, что тянутся к ее очам. Ее разум мутнеет. И это плохо.

Хватаю девчонку за щеки.

— Милая моя, скажи мне, чем ты натерлась? Что сделала? А потом мы этому гаду… отомстим!

— Обббещаешь?

Заплетающимся языком спрашивает у меня.

— Да-да, да. Ну?

— Я… у тор. говца… за рекой. Ну… у замор. ского, плоды… чудные… купила. Что… бы так краси. вее стать. Их… сок… ммм… в очи… закапала… и щеки… ммм… натерла… и уста…

— Что за плоды? Ну же, милая, вспоминай название? Как выглядели?

— Черные такие… мелкие, как фасоль…

Вяло рассказывала она, потом хмыкнула, как хмельная.

— Он… сказал, что они… так и зваться у них. Красивая… ммм… женщина. Ммм… я… запамятовала… Бера… бена… О! Бела и как-то еще там.

— Беладона. — вырвалось у меня.