Черноокая печаль (СИ) - Солнцева Зарина - Страница 11

А я успокаиваю своего косолапого внутри мыслью, как буду их потрошить. Медленно и по кусочку. И вроде места теперь вдоволь на лавке, но я не спешу двигаться в сторону и освободить от соприкосновения со своим телом незнакомку.

Чудно, как тепло ее бедрышко, и пахнет она по-родному — лесом. Только очи прячет. Как бы я не крутил башкой, да бы уловить взгляд молодки, ничего не добился!

— Третьяк, у тебя под задом муравейник?

Шипит мне тихонько Мироша, но не менее зло, потянувшись через черноокую.

— Тыц. — фырчу ему в ответ, уловив краем уха тихое сопение. Неужто уснула? Тянусь к ней и улавливаю тень ресниц на щечках. Спит.

— Третьяк…

— Тшшшш. — Шепчу на него, прижав указательный палец к устам и кивнув на молодку. Взглядом приказываю, да бы не смел мне ее будить. Недовольно фырчит себе под нос, но затыкается.

То-то же!

Я и сам невольно разомлел густым медом от этого терпкого аромата елейника. Прям чайку крепкого захотелось и матушкиных плюшек с медом. Мммммм…

Так разошелся в сладких думах, что и не заметил, как один из этих олухов начал гаденько ухмыляться, не поднимая взгляда с ножек молодки. Вытянул шею, да бы узреть, чего его там развеселило.

И так вдруг охота стала, прям невтерпеж выбить этому ущербному оставшиеся зубы.

Ведь падаль умудрился протиснуть сапог между девичьими ножками и медленно носком соскребать грязный подол платья вверх. Ах ты ж, сучье отродье, щас я тебя.

— Ах!!! Мать ее… Мхмммм!

Резко взвыл он, потянув к себе несчастную конечность. А ведь это не я. Глянул на Мирона краем очей. Тот ошалело глянул на меня. А борзого прям до слез расперло так за ногу держаться, пока та безвольной кучей свисает. Не поднять, ни двинуться.

И тут мы с сообратом, не сговариваясь, глянули на чернокосую молодку меж нами. Та с полуприкрытыми ресницами за ним следит и бровью не ведет. Невиноватая такая, беленькая, пушистинькая. Но не совсем беленькая, да только.

— Ах ты ж су..!

Бросается несчастливчик на нее, размахивая ладонью для оплеухи, но тут же получает далеко не ласковую затрещину от Мироши. Слетает с телеги, как ветром сдутый, уронив при полете пару оставшихся зубов на землицу.

Его подсобник грозно глянул на нас, да потеряв былого самоуверения.

— Сдаётся мне, дружище, нужна твоему братцу помощь, — спокойно роняю, взглядом стрельнув на поскуливавшего в кустах мужичку.

— Сам пойдешь или помочь? — приподнял бровь рядом сидящий Мирон, и тот, недовольно сплевывая проклятье, встал да перемахнул через бортик телеги.

— Еще встретимся, шкуры. О смерти просить будете!

Его гневные крики утонули в клубке, что оставила за собой телега. Возница заметно боязливо поглядывал назад, да гнал лошадей. А среди оставшихся попутчиков, особенно баб, пошла злая шепотка.

— Ох, погубят они нас!

— Как пить дать, сгубят! Это же братки Сизого!

— И всё из-за девки этой проклятущей!

— Изо нее!

Закудахтали курами остальные. Ох и мерзок мне этот гнилой народец. Жуть как не переношу тупых баб, а на злых и тупых и вовсе рычать охота. Потому как такие плодятся быстрее всех.

И не в моих обычаях чего-то доказывать людишкам или ввязываться в споры. Да только за черноокую обидно. Нет ее вины, что уродцы на нее свой взгляд остановили. А она совсем молоденькая, такие шепотки должны быть ранить.

Еще не дай боги разреветься.

— А ну рты закрыли, а то всех мух проглотите.

Шикнул я на нерадивых баб, но куда там. Лишь сильнее расшевелил улей.

— А ты мне рот не затыкай, пришлый! Не ведомо тебе, какую беду на нас накликал из-за девки этой!

— Ты, видно, слепа или дурна? Не видела, что они ее дергали?

Дернулся с искренним возмущением в голосе Мирон. Зря, впрочем, тут искренность никто не оценит.

— Ну так потерпела бы! — выпятила грудь баба эта с тремя залысинами на макушке. — Не медовая! Все мы под Сизым ходим! И вообще…

— Рот прикрыла. — хищно рыкнул я на нее и оставших, что подталкивали, и позволил зверью появиться в глазах.

— Ох, светлые боги, перевертыш!

Икнула она от страха и заткнулась. Все заткнулись. Даже возница спину напряг и боязливо глянул назад.

— Чтобы я и писка не услышал до следующего перевала.

Тихо прошипел им зловещим голосом. И о чудо! Долгожданная тишина настала, и даже недовольный взгляд Мирона не обжег мою щеку.

А вот черноокая и вовсе застыла каменной глыбой меж нами. В другой момент показалось, что даже не дышит. Головушку низко отпустила, что одна из толстых кос огладила пушистым концом мое запястье на колене, и молчком сидит.

Не по нраву мне это. Ой, не по нраву.

Разговорить ее что ли надобно. А оно тебе на кой, Третьяк? Фырчит внутренний голос рычанием Мироны. Ну хоть не маменьки, и на том благодарствую.

И ведь правду, зачем, Третьяк? Девка хоть и молчунья, но сразу видно, с норовом стальным. Такая под юбку так просто не пустит. Да и потом странная она, без сопровождения не пойми куда идет. Неправильно это. Где отец, брат ее, на худой конец жених?!

В общем, пахнет… Да не, прям воняет проблемами. А они мне ни к чему сейчас.

"Проблемы, быть может, и ни к чему, а вот она в самый раз".

Шепчет утробно зверь в груди. И я невольно сглатываю, ощупав взглядом манящую округлость девичьих грудок. Насмотрелся я на прелести многих красавиц, и лесных, и людских. А тут прям во рту пересохло, так захотелось ее при свете полной луны узреть нагишом и…

— Перевал.

Треснутым голосом от страха объявил возница. Я оторвался от лицезрения прекрасного и осмотрел местность.

— Гиблое место.

Принюхался рядом и я. Пахнет смертью, кровью и разложившимися трупами. Место открытое. Не спрятаться и не убежать.

— Прекрасное место для засады.

Недовольно забурчал рядом друг, а я невесело хмыкнул. Кажись, возница в сговоре с нашими покинувшими нас недавече попутчичками.

*****

Любой маломайский целитель, даже самый слабенький, чует запах смерти. Он слегка сладковат, но в то же время пахучий и отталкивающий.

Место смерти пахнет по-другому. А эта поляна прям смердит разложившимися трупами и далеко не свежей кровью. А еще я чую страх и предсмертные агонии.

Осуждающий взгляд баб в телеге обжигает лицо, и я, наплевав на все устои и приличия, подаюсь назад и ныряю в тень перевертышей. То, что они не люди, уяснила я давно. Одно интересно — чего они запропостились на наших землях?

Молва ходила, что неохотно иные покидали свои земли. Должно быть, нужда у них тяжелая.

И пусть лохматые они оба, да и размером с медведя, да не чую я от них столь злобы и дурного умысла, как от остальных.

А я будто зверею в последнее время, больше люд по чутью выбираю, чем по виду да говору. Дичаю. Ой, больно как нужна ты мне, Матриша! Кажись, разум я теряю. Кажись, что-то ценное теряю, но не пойму что.

— Плохое это место… Страхом до болью разит.

Шепчу задумчиво себе под нос. Встав за всеми размять ноги.

— И не говори.

Качает рядом медведь. Тот самый рыжий, как рассветное солнце, горе-помощник при родах. Не свезло ему попасться под крепкую руку роженице. И все же стоит отдать должное ему, выдержал и даже не грохнулся в беспамятстве, как ее мужинек.

Крепкий младой мужчина. С необыкновенными светлыми очами и острым языком. А еще бесстрашный и упрямый. Небезразличный. Полна телега люда, да и мужиков. Но никто не осадил задир. А он и бровью не повел.

Я аж слегка зарделась, когда почуяла крепкую ладонь на талии. Но быстро он ее убрал. А к тесноте я привычная, главное, чтобы никто лапы свои не тянул ко мне. Ну или ноги, как некоторые.

Пришлось проучить.

Знала я слишком хорошо все болевые точки на теле людском и те точки, при нажатии которым человек переставал чуять боль. Война многому научила. Сонного зелья всегда не хватало, а половина раненых умирало более от боли, чем потери крови али от заразы.

Вот и пришлось выворачиваться!

— Мне туда.