Секс был. Интимная жизнь Советского союза - Александер Рустам - Страница 21

Правда, первым сигналом хрущевского руководства об отказе от массовых репрессий стало очередное политическое убийство — арест и расстрел Лаврентия Берии, бывшего шефа НКВД, члена Президиума ЦК КПСС и одного из главных архитекторов сталинского террора. Следующим шагом по разрыву с прошлым был «секретный» доклад о культе личности Сталина на ХХ съезде КПСС, в котором Хрущев подверг Сталина и его партийные чистки жесткой критике.

Благодаря прекращению массовых репрессий советские граждане постепенно переставали бояться ночных визитов спецслужб, политические заключенные получали амнистию, цензура немного ослабла. Власти наконец начали реформировать ГУЛАГ, постепенно начали движение в сторону упразднения системы трудовых лагерей. Символом новых времен стало слово «оттепель» (о чем я уже упоминал в предыдущей главе), взятое из названия «производственной» повести Ильи Эренбурга 1954 года; само произведение успеха не снискало, но его название дало имя короткой эпохе относительной либерализации Советского Союза. Параллельно с отказом от массового террора хрущевское руководство активно пыталось продемонстрировать, что СССР открыт внешнему миру и из мрачной крепости превращается в гостеприимную страну. И вскоре для этого представился отличный шанс.

Двадцать восьмого июля 1957 года в Москве открылся VI Всемирный фестиваль молодежи и студентов под лозунгом «За мир и дружбу!». Активную подготовку к нему хрущевское руководство начало еще в 1955-м, после успешно проведенного Всемирного фестиваля молодежи в дружественной Варшаве. Символ нового подхода стран советского блока к международным отношениям, фестивали продвигали концепцию мирного сосуществования социалистического и капиталистического миров. Мероприятие в польской столице прошло вполне успешно, и два года спустя Хрущев решил провести такое же в самом сердце социалистического лагеря — столице СССР.

Фестиваль продолжался две недели и надолго запомнился москвичам, которым, как и большинству рядовых советских жителей, до этого крайне редко приходилось видеть иностранцев вживую. СССР открылся для туристов только в 1955 году, и их количество в стране было невелико. А тут на фестиваль сразу приехали более чем 30 тысяч иностранцев из ста тридцати стран. Программа фестиваля включала пышные и дорогие мероприятия: красочные карнавалы, разнообразные выставки, спектакли, мастер-классы, небольшие концерты и кинопоказы. В первый же день фестиваля люди стояли вдоль Садового кольца, где проезжали грузовики с делегациями, уже с десяти часов утра, и пробиться сквозь толпы любопытных горожан было практически невозможно.

Естественно, советское руководство нервничало по поводу присутствия такого количества иностранцев в столице и пыталось как можно сильнее ограничить их контакты с местными. Как мы помним, еще несколько лет назад, во времена позднего сталинизма, браки и романтические связи советских граждан с иностранцами были запрещены и могли привести к тюремному заключению. В 1953 году запрет на брак с иностранцами отменили, но власти по-прежнему без восторга относились к дружбе и уж тем более отношениям между жителями СССР и гражданами других стран, опасаясь формирования у советских людей «нездорового интереса» к западной культуре.

Пытаясь совместить две несовместимые цели — достойно встретить иностранных делегатов и не допустить их слишком плотного общения с москвичами, — организаторы фестиваля постарались составить расписание фестиваля так, чтобы ни у кого не осталось никакого времени на самодеятельность. Ничего не получилось: в Москве стояла жара, поэтому многие иностранцы просто проигнорировали официальные предписания и отправлялись исследовать советскую столицу самостоятельно[81].

Беспокоясь о международном имидже СССР, власти Москвы постарались убрать из города всех секс-работниц (несмотря на заявления советской пропаганды о том, что такой пережиток буржуазного общества, как проституция, в стране полностью искоренен, с реальностью ничего общего это не имело). Работу по высылке всех «распущенных» женщин из столицы начали с весны.

Как пишет в книге «Третий лишний» Марк Поповский, особых усилий для того, чтобы определить, действительно ли девушка занималась проституцией, милиция не предпринимала. Если так говорили соседи или она просто казалась подозрительной, то ее вызывали в милицию и ставили жирный крест на печати о московской прописке в паспорте. Даже если девушка родилась в Москве и в этом городе жили все ее родственники, милицию это не волновало[82].

Во время фестиваля иностранцы, гуляющие по улицам Москвы, произвели неизгладимое впечатление на местных. Интересные воспоминания об этих днях оставил джазовый музыкант Алексей Козлов, тогда — молодой мальчик-саксофонист. Видя всех этих людей вокруг, он не мог не удивляться тому, как же сильно они отличались от образа, созданного советской культурой. До этого информацию о жителях других стран он черпал из кино и сатирического журнала «Крокодил», где иностранцы встречались строго двух типов. Первый — тощие бедняки в обносках, бастующие и борющиеся за права, второй — толстопузые буржуи во фраках и цилиндрах, с толстыми сигарами в пальцах. Правда оказалась совсем другой:

Во-первых, это были очень молодые люди, что было странно, так как не вязалось с привычным карикатурным стереотипом пожилых политиков. Во-вторых: мы увидели впервые вблизи не только долгожданных американцев, англичан, французов и итальянцев, а и негров[83], причем настоящих, африканских, китайцев, арабов, латиноамериканцев, не говоря уже о братьях славянах — поляках, чехословаках, болгарах… Одно из первых впечатлений от иностранцев состояло в том, что внешне они выглядели совсем иначе, чем у нас тут себе представляли. Прежде всего, все были одеты по-разному, не «стильно», а обычно — удобно, пестро, спортивно и небрежно. Чувствовалось, что приехавшие к нам иностранцы вовсе не придают такого значения своей внешности, как это происходило у нас. Ведь в СССР только за узкие брюки, длину волос или толщину подошвы ботинок можно было вылететь из комсомола и института, внешность была делом принципа, носила знаковый характер[84].

Атмосфера фестиваля расслабляла и располагала к общению. Из громкоговорителей на улицах звучала музыка и песни. Иностранцы с любопытством смотрели на советских людей, а те в свою очередь не скрывали своего интереса к пришельцам. Естественно, эта взаимная тяга часто носила и сексуальный характер.

Одной из особенностей фестиваля стало то, что молодые люди, которые в нем участвовали, почувствовали небывалую свободу. В эти дни в Москве произошла своего рода сексуальная революция. Пуританское советское общество оказалось свидетелем явлений, которые для многих были неожиданностью и совсем не вписывались в традиционные представления о морали того времени. Алексей Козлов вспоминал, что происходящее покоробило даже его, «горячего сторонника свободного секса». Здесь сыграли роль сразу несколько факторов: прекрасная погода, эйфорическое ощущение единения, свободы и дружбы и не в последнюю очередь готовность советской молодежи выступить против навязанных им пуританских правил поведения. В итоге на несколько дней на окраинах столицы возникли целые резервации «свободной любви». Козлов, подчеркивая, что был не участником, а лишь свидетелем событий, описывает их так:

К ночи, когда темнело, толпы девиц со всех концов Москвы пробирались к тем местам, где проживали иностранные делегации. Это были различные студенческие общежития и гостиницы, находившиеся на окраинах города. Одним из таких типичных мест был гостиничный комплекс «Турист», построенный за ВДНХ. В то время это был край Москвы, так как дальше жилых домов еще не было, а шли колхозные поля. В гостиничные корпуса советским девушкам прорваться было невозможно, так как все было оцеплено профессионалами-чекистами и любителями-дружинниками. Но запретить иностранным гостям выходить за пределы гостиниц никто не мог. Поэтому массовые знакомства между приезжими парнями и поджидавшими их местными девушками возникали вокруг гостиниц. События развивались с максимальной скоростью. Никаких ухаживаний, никакого ложного кокетства. Только что образовавшиеся парочки скорее удалялись подальше от зданий, в темноту, в поля, в кусты, точно зная, чем они немедленно займутся. Особенно далеко они не отходили, поэтому пространство вокруг гостиниц было заполнено довольно плотно, парочки располагались не так уж далеко друг от друга, но в темноте это не имело значения. Образ загадочной, стеснительной и целомудренной русской девушки-комсомолки не то чтобы рухнул, а скорее обогатился какой-то новой, неожиданной чертой — безрассудным, отчаянным распутством…